Она была не совсем отсюда...

Она была не совсем отсюда или совсем не отсюда.
Могла оставить немытой в раковине посуду.
Могла обидеться или обидеть не замечая,
Взглядом вовнутрь ждала кого-то... Венчая,
Реалии жизни и правду воспоминаний.
Пугалась наших по-молодому резких воззваний.
Не с того не с сего крошила и ела тюрю,
Пугалась людей, подозревая в причастности к агентуре.
Мало рассказывала, но если – могла до слез,
Довести нас: Отстала в мороз... От поезда,
Там всё – нехитрый скарб, документы, маленькая сестренка,
В руке только чайник, с ненужным уже кипятком, и только.
В круговерти войны... Как догнать? – включаются все резервы,
Сестренка, в слезах и соплях тех дней, слопала все консервы.
Мороз Зауралья, вместе с ней, метался меж эшелонов,
Полумертвый начальник станции, подсадил к воинскому вагону.
Сняли на следующей – обработка на вшивость, сгорели чулки,
Пальтишко, только рубашка под ним и башмаки.
Ноги краснеют, потом уже все равно...
Добрые, есть же добрые, хоть старое дали, влили вино,
Три дня не ела, нервы сковали рот. Опять вагон несется вперед –
Литерный. Перегнал. Вот было удивления на остановке,
Вернулась с чайником, правда седая, в тряпье обновки...
Сестренка – признала, хвасталась – все съела с горя.
Начало эвакуации... Продолжение, уже в пепельном уборе...
Выпалила нам такую новеллу – рыданий сорвала взрыв,
Не до обеда... В тот день устроили перерыв...
Спала тяжело, засыпала и просыпалась поздно,
С тревожными снами, а под утро наркозно.
Время вспять все запускала и запускала,
Выглядела седой девчонкой, но готовить не забывала,
Вкусно... Гости ломились в наш дом стеной,
Пироги пеклись, еле сдерживая со ртами бой,
Вдруг все отсекалось – снова в больнице.
Нам непонятные таблетки, пилюли, шприцы.
Месяц-другой возвращалась задумчивая и... не знаю,
Но не такая, совсем по-другому седая...
Еще эпизод. Выплеснула памятный 37-ой год,
Сестренка – была ещё мельче и в скарлатине –
Времена тогдашние – квартира на карантине.
Все напряжено болезнью, но жизнь за дверью идет,
Как водилось, шаги на лестнице, ночью вели учёт.
Взяли её отца – враг народа, обыск,
Конфискуют, что нравится, тыча пропуск, допуск.
Чуть не сунулись к малой...  – Как скарлатина?
Смолчали? Да вас всех, да вы все – как и отец, скотина!
Убрались... Все на ниточке – они члены семьи,
Должны быть в ответе – для всех найдутся скамьи и статьи...
Вскоре взяли и маму её (нашу бабу Соню) – не увернулась.
Раз и навсегда – подвернулась судьба семьи, споткнулась,
Его, деда – больше не видел никто. Вернулась Соня,
Вот уж, кто никогда не проронил слова о зоне...
Это потом, через 10 лет, а пока – мелкая выздоровела немного –
Вышла на двор семилетка, а ей с порога,
Ну, что – дочь арестанта с бантом? Знай наших –
Интеллигенты... – хватит жрать с маслом кашу!
Мы, снова в слезы... Эмоции врезались сильно.
Может и хорошо, что были редки и не обильны,
Рассказы, эссе и новеллы эти –
Мы дети...
Опять или постоянно немного отчуждена,
Шила, вязала, рисовала ткани буйных красок она,
Оформляла галстуки важных персон,
Совсем теряла после этого сон.
Отдыхала в Алуште, Сочи, где-то ещё,
С нашим папой-мужем, взрывая шепот трущоб.
Одевалась стильно, красиво, иностранно – смел художницы вкус,
Медленно нарастал на чашах обеих груз...
Ей чудилась слежка, казалось ждала ареста?
От наших "вольностей" не находила места.
Казалось, могла поседеть ещё не раз... Невдомёк,
Что многое, как и тот поезд, лишь раз бросается наутёк.
Мы тщетно старались не волновать,
Молодость не может застыть, не морочить, не ворковать.
Наверно ниточки рвались, редели веревочки понемногу,
Не могла и стеснялась позвать на подмогу.
Предел наступил, когда мне было за двадцать,
Тот день – меня весь день заставлял смеяться.
Вернулся поздно, удовлетворенным повесой.
В прихожей – зеркало за занавесой,
Лежала в комнате, пепельная, молодая, почти живая,
Первая мысль – отмучалась, а где же вторая?
Почему никак не осознаётся, не вмещается порция,
Эмоции...
С обрыва в ущелье спускают гроб,
Масса народу – умерла молодой – живым озноб,
Затишье, стараешься задушить навёртывающиеся слезы,
Особенно, когда тебя жалеют, а ты тверёзый,
Вроде бы давно уж, отдаленно жили умами,
Взахлеб, плачется молча о маме...