Лучший из миров господина Лейбница

        Но если сила является душой телесного мира, а не те "множественные ****юльки", которые вы характеризуете массой, зарядом и моментом углового вращения, то мы решительно смотрим не туда и не можем повернуть глаза своей души, как говорил Мераб, в нужную сторону, мы достигаем множества эффектов и накапливаем множество результатов, мы усовершенствуем свои технологии, но природы мы продолжаем не знать - на каждое наше открытие она посылает нам десять новых загадок, а мы утешаем себя тем, что процесс познания бесконечен. Но если он дурно бесконечен, то мы пожалуй сами дурны в соответствии с принципом монадности Лейбница. Какая монада - таков и мир.
       Лейбниц легко мог говорить, что мы живём в лучшем из миров, потому что он имел ввиду не наш, а тот, который видел через свои монады. Проблема лишь в том, что мы в нём не живём. А точнее, мы живём в нём, но не как самодостаточные монады, а как зависимые существа, ибо монада должна создать "лучший мир", а она, судя по всему "ленится" и "тупит". Так что "лучший мир у Лейбница перед глазами" - "наш лучший мир, который за далёкими горами" - такая печалька.

       Ну а теперь, настало время поговорить про "во-вторых".
     Во-вторых, Лейбниц, благодаря открытому им принципу, получил возможность рассмотреть человеческое представление с совершенно незнакомой и любопытной стороны - не со стороны его сравнения с понятием и образом, и не со стороны его отличения от них, но со стороны тождества и при том такого тождества, которое простиралось не на одни лишь прерогативные функции исключительно человека, а на всю иерархию монад, бессменно пребывающих в человеческом представлении - как они там, животные души и материальные силы подпирают и организуют снизу наше сознательное представление. И здесь Лейбниц решил, что ясность и смутность достаточный критерий для того, чтобы отличить одно от другого. И несмотря, на казалось бы банальный подход, снова открыл много нового.
     Если человеческое представление в конечном счёте опосредуется мышлением, то оно должно не только чувственно отличать и выделять свой предмет, но и "знать" его - уметь составить и разобрать по признакам, качествам и свойствам, и тогда такое представление - самое ясное. И главное, оно находится на переднем плане человека. Человек, как завороженный смотрит в основном лишь на него, и стремится достичь его во чтобы то ни стало. Познание - наша мания, и ещё Аристотель пытался понять почему с человеком так, ведь ни одно другое животное не имеет такой непреходящей страсти к познанию. Но человек не успокаивается до тех пор, пока не получает ясное представление о том, что его беспокоит. Значит, наше ясное представление и есть по существу мы.
      Но если бы мы состояли только из одних ясных представлений!!!
     Увы, большая часть наших представлений полу-сознательна, это наши чувства, отделяющие одно от другого, но ничего не сообщающие при этом нам. Мы чувствуем, но почти не знаем - что мы чувствуем, почему мы так чувствуем, как чувствуют другие. Эти представления ещё довольно ясны, но уже замутнены, не до конца очищены и не пропущены через огонь духа. Но фактически именно они и являются базой нашей жизни, а ясные представления скорее - почти недостижимым идеалом. Однако и чувственные представления имеют ещё более глубокое "дно" - их питают те мелкие и невообразимо множественные "животные души", те бессознательные наши ощущения, которые становятся материалом для создания истинно человеческих чувств. Это происходит бесконтрольно, само собой и где-то там, "позади нас", но быть может именно это оказывает в определённые моменты решающее влияние на нашу жизнь. Если бы мы научились, однажды и вдруг, слышать и видеть эти "животные души", мы бы распахнули перед собой многие тайны природы и мира, мы бы смогли читать истинно природный язык, и быть может, он помог бы нам прочитать и наш человеческий лучше.
       В общем-то я рождаю свой мир, но, господи, сколько же у меня незаменимых помощников! Я их слышу лишь в меру того, насколько я рождаю что-то из самых своих недр! А так, я их вообще не слышу, но они-то работают. И они работают "честно", им нет дела до меня, они организуют свои маленькие представления более низкого уровня - такие маленькие, такие крохотные, что казалось бы ими можно пренебречь, но эти миллионы и миллиарды, сплавлясь в нечто одно, дают целое, которым пренебречь уже нельзя. В моём представлении бесчисленное множество этих крохотных ощущений и представлений, представление состоит из представлений - а из чего бы ещё ему было должно состоять?
      Какая величественная драма наша жизнь и какое великое в ней даётся ПРЕДСТАВЛЕНИЕ!

      Кто более чувствителен, кто более тонок, видит, что пока мы поднимаемся к свету, мы забываем тьму. А тьма есть тьма - множество, неизмеримое - хоры, исполняющие прелюдию. Ждут ли все эти твари дрожащие искупления, как писано в святых текстах - я не знаю, но знаю, что Лейбниц невольно обратился к ним, и нас обратил туда же к ним, в меру наших возможностей.