Путевые зарисовки

Из окна поезда.

Решено - еду! Почти 38 лет не была в родных местах, земле обетованной своего детства. На Казанский вокзал меня домчал сын. Сижу на заднем сиденье,смотрю в его возмужавший затылок, вспоминаю малышом - смешным неумёхой , наивным и задорным . Сейчас он уверенно сидит за рулём. Изредка перебрасываемся обычными фразами, но за его видимым спокойствием чувствуется волнение и забота."Мама, мамочка!.."- доносится откуда-то издалека, толи из нашего с ним детства, толи из морских глубин моего собственного.
   Вокзал, проводы, напутствия, объятия родных людей. Поезд тронулся, медленно набирая ход,сладко, как сытый старый пёс, слизнул перрон, причмокнул на фигурках людей, покатил по натруженным десятилетиями путешествий рельсам, и так же медленно, сладко и неудержимо потекла молочная река памяти вспять, к целебным истокам детства. Где и когда в обыденном бедламе каждодневных забот жителей мегаполиса мы можем наблюдать её неутомимое и размеренное движение?  Нет этому места в плотном графике замотанного делами и суетой человека. Лети, поезд памяти, лети, всё выше, всё быстрее, туда, где за горизонтами перемученной годами жизни открывается душе светлое небо изначального.
  " Поезда мои скорые скорые
  Повезут меня медленно, медленно:
  Полустанки по правую сторону,
  Полустанки по сторону левую"...
Звучит в голове аксёновский мотив, стучит всё сильней сердце в унисон несущемуся из настоящего в прошлое поезду.
 
   Среднерусская красота за окном. Вот на изумрудных полях раскинула цветастые рукава разухабистая деревенька, дурашливо шатаясь покосившимися заборами и кривыми улочками. Домики, как люди, - каждый со своим лицом и строем, но общий тон немного задиристый, приветливый и весёлый. Через дорогу от них кладбище: кресты да цветы. Мёртвые рядышком с живыми под крылом старой, беленькой, устремлённой главкой в небо церквушки. Хорошо и покойно наблюдать эту жизнь по касательной. Совсем не хочется знать, какие горести и боли в каждом дворе. Где их нет? В том-то и чудо нашего бытия,что никакое горькое да тяжкое не перебивает вечной тяги к солнцу, радости и надежде. Вот так, всем гуртом, цепляясь за пёрышки своих храмов, как за хламиду древнего, седобородого старца, поднимемся, отряхнёмся, вскинем светлые головушки да пойдём в пляс - созидание новой весны новорожденного мира.

            Стоянка поезда - 5 минут.

   Вечереет. Сладко потягивается лесок за окном, нарумяненные небеса глядятся в зеркала озёр и рек. Полуденная истома сменяется приятным холодком. Народ в плацкарте стихает, напоследок нахлопавшись дверями. Реже дорожное дефиле, реже детские вылазки и крики,звон стаканов и дребезжание ложек, реже оценивающе - любопытствующие взгляды любителей ночных походов в санитарную зону и тамбур. Дежурный свет тускло освещает вагон. Народ утрясается на жёстких полках, ворочаясь и кашляя. Время от времени слышны чьи-то всхлипы и беспокойные вскрики во сне. Не отпускает, не отпускает человека привычная ежедневная суета. Мерный стук колёс гипнотизирует. В голове всплывают лоскутки далёких, полузабытых впечатлений - воспоминаний. Они пляшут, взявшись за руки, хороводят, свободно сплетаясь в странные тревожащие душу сюжеты...
 Поезд крякнул и остановился. Сон как рукой сняло. Стекаю в растоптанные кроссы и пробираюсь к выходу. На перроне вечно бодрая проводница и человека четыре заспанных пассажиров. Стоят, покуривая, перебрасываясь дежурными фразами. Огоньки сигарет и далёкие огни чьей-то жизни, прячущиеся за лесопосадками. Кущёвка! Вот это да: не иначе - сердце разбудило и заставило выйти на узкий щербатый перрон моего неприкаянного детства.
 Первые всполохи памяти, первые уроки боли. До переезда в Краснодар, какое-то время мы коротали здесь. Помню только плешивый двор, истоптанный и пропылённый, и дорогу, вплотную подходящую к серым домишкам полубарачного типа. Эту марсианскую картину оживляли голоса ребятни, копошащейся, орущей, взвизгивающей, словом, живущей нормальной малышовской жизнью. Ни лиц, ни имён, - всё стерло время, выцвело как на старом фото. Вот разве что... Ванька!
 "Аааа, смотрите: Ванька черепаху вынес!" Ах, ты ж, Боже мой, точно  - черепаха, самая настоящая, с глазками крупинками и лапками из-под тяжёлого морщинистого  панциря. Ваньку в лицо не помню, только имя осталось, зацепилось за ссохшиеся ветки памяти. Да и что с ним, с этим Ванькой? На что он, этот сопливый малый, раздувающийся от важности и раннего некормленного чувства превосходства? Черепашка перевешивала и Ваньку, и весь наш бесприютно неустроенный двор с унылыми флагами стиранного разномастного белья на провисших от времени проволоках. Детвора гурьбой нагрянула к крыльцу, где Ванька пытался накормить черепашку, тыкая ей в голову огромным листом капусты. "Вань, дай подержать, а?",  "Маленькая да удаленькая!", "Ой, какие смешные лапки", - заискивающе-жалобно звучало вокруг. Жизнь нашего двора сместилась к черепашке. Некоторое время мы толпились возле неё,  но вот кто-то крикнул: " А давайте играть в салочки!" и вся ликующе - любопытствующая ватага с гиканьем и писком брызнула врассыпную. Ванька положил черепашку на землю и пустился за нами. Как здорово, как весело расти так, бегая, прыгая, визжа и улюлюкая. Разве есть кто-то, кто избежал этой необъятной радости босоногого детства? Мы носились по двору, а высоко в небе шпарило на всю катушку жаркое южное солнце, похожее на вызревающий желтобокий подсолнух.
 Резкий визг тормозов, хлопок нервно выбитой двери прервали наше вселенское коловращение. На секунды всё остановилось, померкло, как-будто кто-то выключил свет. Ванька дёрнул головой в разные стороны, недоумевающе помотрел на нас. И в этом беспомощном жесте было что-то страшное, что кольнуло предчувствием беды. Под колёсами авто алело какое-то месиво. "Черепашка!" крикнул кто-то. Крик повис над нами свинцовой тучей молчания. "Как же это? Как же?..",- пульсировало в голове. Только что это крохотное дитя природы смешно тыкалось мордочкой в наши ладошки и вот!..  Тогда всё смешалось во мне,- запоздалые вопросы, никчемные в своей бессмысленности ответы. Огромное, дотоле неизведанное чувство вины свалилось на детские плечи и поразившее на всю жизнь откровение о хрупкости живого, о непредсказуемости событий, об ответственности за тех, кого приручили...
 Огонёк сигареты прочертил в темноте дугу. Через считанные секунды наш ночной дорожный десант был в вагоне. Я смотрела из запылённого окошка поезда на удаляющийся одинокий перрон, рванные всполохи света, которые так внезапно и остро вернули меня в далёкие 60-ые непроторенного, почти забытого детства, взорвавшегося в памяти чувством сопричастности и вины.
 Поезд нервно дернулся, где-то заплакал ребёнок, и тут же в тускло освещённом проёме скользнула фигурка женщины, наклонилась над малышом, подоткнула со всех сторон одеяло, погладила кудрявую голову крохи. Спи, малыш, спи... и дай Бог, подольше не знать тебе ни боли, ни горя, ни зла этого лучшего из миров.   

Продолжение следует.