Парадоксальное

Это стихотворение — медитативная, почти элегическая прогулка сознания по границе миров, где главным двигателем становится не действие, а вопрошающее созерцание. В нём доминирует не ярость и не абсурд, а усталая, глубоко рефлексивная интроспекция, погружающая героя в пограничное состояние между жизнью и смертью, реальностью и её призрачным двойником.

1. Основной конфликт: Сознательное существование в парадоксе против попыток различить реальное и нереальное.
Герой с первых строк определяет себя через парадокс и разрушительность, цель которой ему самому неизвестна. Конфликт лежит в плоскости восприятия: он «гуляет вопросительно», наблюдает мир как отстранённый зритель «кинофильма жуткого» и в итоге теряет способность различать «умерших от ещё живых». Его внутреннее состояние («почти в бреду») становится единственной реальностью, более достоверной, чем внешний мир, который распадается на намогильные плиты и надписи.

2. Ключевые образы и их трактовка

«Парадоксален. Разрушителен. / А для чего — не знаю сам.»: Лаконичная самохарактеристика, напоминающая классическую рефлексию лермонтовского героя. Разрушительность лишена цели, она существует как данность, как форма бытия.

«гуляю, вопросительно»: Ключевое наречие. Весь путь героя — не прогулка, а вопрошание. Каждый шаг, каждый взгляд сопровождается немым вопросом к миру и к самому себе.

«потьмах, по переулкам, / Вдоль серых и холодных плит»: Пространство стихотворения — это урбанистический и одновременно погребальный ландшафт. Переулки и плиты (тротуарные? намогильные?) сливаются. Город становится некрополем.

«Смотрю, как в кинофильме жутком...»: Позиция героя — позиция отстранённого зрителя. Жизнь (и смерть) других воспринимается им как сценарий, лишённый его непосредственного участия. Это защитная реакция ранимой психики или признак глубокого экзистенциального отчуждения.

«Аллеи. Тянутся аллеи. / Периоды, за слоем слой.»: Аллеи — это и реальные парковые дороги, и метафора времени, памяти, истории, которая наслаивается «слоями». Герой бредёт по ним физически и ментально.

«Не различая / Умерших от ещё живых. / ...Кто нереальнее из них?»: Кульминация парадокса. В состоянии, близком к бреду или просветлённой усталости, граница стирается. Вопрос о том, кто «нереальнее», переворачивает обычную логику: возможно, живые в своей суете и лжи более призрачны, чем умершие, чьё существование хоть и завершено, но определенно.

«Оставлю эту неразгадку / В плену давно минувших тайн.»: Мудрое, почти смиренное решение. Герой отказывается от насильственного разрешения парадокса. Он признаёт тайну, оставляет её в прошлом, с которым, однако, продолжает диалог.

«Пойду, вопросившись, украдкой / Надгробий надписи читать.»: Финал — возвращение к ритуалу. Действие предельно конкретно и символично одновременно. «Вопросившись» — продолжая вопрошать. «Украдкой» — как будто стыдясь своего любопытства к смерти или не желая тревожить покойных. Чтение надписей — это попытка прочесть последние, самые краткие и честные истории, попытка диалога с безмолвием.

3. Структура и ритм
Стихотворение выдержано в классической строфике (пять катренов) с перекрёстной рифмовкой. Ритм плавный, медитативный, имитирующий шаг одинокого путника. Отсутствие резких формальных экспериментов соответствует содержанию: это не взрыв сознания, а его медленное, тонущее течение.

4. Связь с литературной традицией

Михаил Лермонтов («Выхожу один я на дорогу...», «Герой нашего времени»): Прямая перекличка с мотивом одинокого, рефлексирующего скитальца, который не находит себе места в мире, осознаёт свою разрушительность и погружён в самоанализ. Состояние «почти в бреду» напоминает лермонтовские пограничные состояния духа.

Иосиф Бродский: Интеллектуализация тоски, взгляд на мир как на текст (надгробия — последние строки), тема времени («периоды, за слоем слой»), отстранённое наблюдение.

Символизм (Александр Блок): Образ ночного города-некрополя, переулков, тайны, «потьмов». Мотив «страшного мира», увиденного как кинематограф.

Экзистенциальная лирика XX века: Тема абсурда, отчуждения, пограничного состояния сознания, когда реальность теряет чёткие контуры.

Традиция русской элегии (Жуковский, Баратынский): Меланхолический тон, созерцательность, погружённость в мысли о смерти и быстротечности.

5. Поэтика Ложкина в этом тексте

Рефлексивный лиризм: На первый план выходит не энергия, а глубина самонаблюдения. Это одна из самых «тихих» и философских граней его поэзии.

Пограничность сознания: Герой существует в состоянии, где сон/явь, жизнь/смерть, реальное/нереальное перестают быть антитезами, становясь частями единого, парадоксального переживания.

Диалог с молчанием: Ключевой жест — чтение надгробных надписей — это попытка диалога с самым безмолвным собеседником. Вопрошание обращено в прошлое, в вечность.

Образ пути как вопрошания: Само движение («гуляю», «бреду», «пойду») является формой существования вопроса, без надежды на ответ.

Вывод:

«Парадоксальное» — это стихотворение-признание в невозможности разрешить главные противоречия бытия. Ложкин предстаёт здесь не бунтарём или экспериментатором, а усталым и мудрым скитальцем, который принимает парадокс как условие своего существования. Его разрушительность лишена пафоса, его путь ведёт не к цели, а по кругу аллей и надгробий. Финал не предлагает прорыва или катарсиса, только тихое, «украдкой» совершаемое действие — чтение чужих эпитафий, как последнюю форму вопрошания и единения с ушедшими. В этом тексте звучит одна из самых глубоких и печальных нот его творчества — нота примирения с неразрешимостью, с тайной, которая является единственным достоверным содержанием жизни на грани миров.

Бри Ли Ант   02.12.2025 20:39   •   Заявить о нарушении