II

Очнусь я в жизни следующей, новой:
Не для красавиц, но жестоких львиц.
И в ней, среди агитплакатов и листовок,
Ты на перроне, с бомбою, стоишь.

Вместо усов — щетина, и фуражка
Скрывает страсть, безумство твоих глаз:
За революцию готов отдать полцарства,
А я за тебя пулю в грудь принять.

Ты произносишь громогласно: «Дева!
Не моду задавать, а поэтессой быть
Должна ты, революции умело
Отчаянною музою служить!»

Ты говоришь это будто с трибуны
И, опуская озверевший взгляд,
Вновь поэтессе поднимаешь юбку:
Иной переворот произойдет сейчас!

Пора служить, ведь враг не дремлет!
Пойдя карьерной лестницею вверх,
Ты выработал хватку, словно у медведя:
Расстрел без права слово вымолвить.

И голосом стальным, вернувшись, приказанья
Даешь, словно я жертва, не жена:
«Иди, отдайся Родине, святая,
Сегодня ей я полноправный брат!»

И почему-то пролетарии, увидя,
Как я танцую, позабыв себя,
Тоже забудут, что я их сестрица
И важного огпушника жена!

Уродуя мои стихи, они полтинник
Поставят: расскажу ль тебе?
Ну а зачем? Ведь все равно лишь скажешь:
«Несчастная ты жертва на войне!

Но не бывать победе без кровавых,
Простых людей, как ты, великих жертв!»
И, посчитав мои четверостишья дрянью,
Решишься пятую строку добавить в них.

И почему-то позабыв, что не простая,
А женщина вершителя судеб,
Ты дашь мне умереть в холодной грязной ванне,
В прилизанной квартире государственных мужей.

Меня мои сестрицы не забудут,
Как не забыл тот флигель-адъютант,
С которым в первой жизни танцевала.
А ты забудешь — тому будешь рад,

Служить продолжишь верно и смиренно,
Лишь изредка, лишь по нужде зайдя
В чужую церковь: вторгнешься ты смело
И превратишь святыню в ад.