Госпиталь

         

 Оглядываясь назад, я вижу некую предопределённость  событий, которые мне довелось пережить осенью 1969 года и в последующем. Видимо, где-то высоко на небесах моё будущее было расписано на много лет вперёд. Не догадываясь об этом, я строил планы и упорно шёл к цели, которую считал тогда неотложной. И когда мне не удалось её достичь, винил и ругал себя последними словами.  Глупец! На самом деле, судьба уводила меня в сторону от неверного шага, возможной ошибки, рассчитаться за которую не хватило бы и всей жизни. Читатель потом сам догадается, что я имею в виду. А пока расскажу, как я ступил на свою опасную стезю.
 Здесь всё сошлось одно к одному. Сперва оказалось, что в этом году у нас на истфаке вакантных мест в очную аспирантуру нет. Другой вариант меня не устраивал, поскольку пришлось бы идти в армию. Недолго думая, я решил подавать документы в МГУ. Связей и знакомств у меня не было, но там я мог, по крайней мере, рассчитывать на объективность экзаменаторов. Увы, с моей стороны это было верхом легкомыслия. Это всё равно, что идти в атаку на  пулемёты, не дождавшись артиллерийской подготовки. Но тогда у меня не было выбора. Я пошёл на штурм истфака МГУ, как шли на штурм вражеской крепости штрафники: или пан, или пропал. Моё безрассудство было равнозначно решимости, с которой я это делал.
После отправки документов в Москву я засел за книги, чтобы освежить в памяти свои знания. И тут прозвенел первый звоночек. Сначала я не сообразил, в чём дело. Глядя утром на себя в зеркало, я увидел, что как-то странно выгляжу. Линия рта съехала набок, а улыбка на лице напоминала скорее болезненную гримасу. Так подействовал на меня сквозняк, который я устраивал дома, чтобы не угореть от жары. Август выдался на удивление знойным. Родители с братьями уехали в отпуск, так что мне с моими экспериментами никто не мешал.
Когда я увидел результат своей неосторожности, было поздно. К моменту возвращения отпускников я побывал у врача и начал лечение, но похвастаться было нечем. Увидев меня, отец тут же решил ехать со мной в военный госпиталь, находившийся в Мукачево в сорока километрах от Ужгорода. Отец сам несколько раз лежал в этом госпитале и высоко ценил квалификацию местного медперсонала. Меня определили в палату, выдали больничный халат и старые шлёпанцы. Началось лечение, которое продолжалось три с лишним недели. А по моим ощущениям, я прожил здесь целую жизнь.
 Самое интересное, что в госпитале я уже лечился. Только не в этом, а в Легнице, после окончания третьего класса. Причиной моего водворения в госпиталь Северной группы войск стала потеря речи, наступившая в результате наших непрерывных игр в войну. Напрягая летом свои голосовые связки, я умудрился их в конце концов надорвать. Вместо членораздельной речи отец с матерью слышали от меня только надсадный хрип, больше напоминавший мычание. В Легнице мне пришлось немало пожалеть о своей мальчишеской лихости.
 К счастью, операцию делать не стали. Обошлось уколами и орошением горла, разными физиотерапевтическими процедурами. Госпиталь был оборудован по последнему слову техники, и это ускорило моё выздоровление. Через пару недель я уже стал потихоньку говорить, а к концу третьей недели мой голос полностью восстановился. Радости моей и моих родителей не было предела. Сколько раз я мысленно благодарил отца за его инициативу, и вот теперь он снова пришёл мне на  помощь.
В мукачевском госпитале за моё лечение принялись со всей энергией. Назначенные мне процедуры напоминали то, что я уже испробовал в Легнице. Примерно столько же продлилось и моё лечение. Начальник отделения нейрохирургии, подполковник медицинской службы Евгений Степанович (фамилию  не помню) ежедневно осматривал меня, подбадривал своими шутками. Ко всему прочему он оказался прекрасным шахматистом. Я с завидным постоянством проигрывал ему, хотя считал себя неплохим игроком. Наши баталии как-то скрашивали пребывание в госпитале, где каждый пытался чем-нибудь заполнить свободное время. Его у меня было в избытке, и я его тратил не только на шахматы и книги. Целыми часами, если никто не мешал, я предавался размышлениям. Во время процедур, лежа на кровати в палате или прогуливаясь по двору, я передумал много чего о своей жизни и пришёл к некоторым, как мне казалось, ценным наблюдениям и выводам. Некоторые из них были малоутешительны.
 Прежде всего я решил, что уже безнадёжно стар. Как раз  во время пребывания в госпитале мне исполнилось двадцать три года, и это был невероятно большой возраст по сравнению с моими товарищами по несчастью. Все они были солдатами срочной службы, а это диапазон от восемнадцати до двадцати лет. Общаясь с ними, я убедился, что каждый год разницы между нами – это целая эпоха, которую не перескочить и не скрыть. Да они и сами это видели и прекрасно понимали, хотя отношения у нас сложились самые дружеские.
Внезапное осознание своего возраста – не бог весть какое открытие. Думаю, каждый из нас когда-то оказывался в подобном положении. Сначала заканчивается детство, потом юность – самая вдохновенная и ответственная пора жизни. Хотя физически пора юности у всех приблизительно одинакова, психологически, то есть через внутренние ощущения, она может быть дольше или меньше какого-то стандарта. Мой переход к взрослому состоянию начался неожиданно для меня и помимо моей воли. Это объективный процесс. Но далее в своей жизни я прошёл через несколько этапов, когда годы как бы возвращались вспять, пробуждая давно уснувшие юношеские и даже детские чувства и  порывы. Эти счастливые мгновения связаны с появлением детей. В тридцать лет у меня родилась дочь, ещё через четыре года – сын. С этого момента я вступил в довольно длительный период «омоложения», самым положительным образом повлиявшем на мой образ мыслей и физическое состояние. В этом отношении можно только посочувствовать тем, кто остался в одиночестве или не захотел обременять себя родительскими заботами. Эти люди много потеряли.
Осознав себя взрослым, я не удивился, когда мой сосед по палате Толик Бугаёв стал называть меня по имени-отчеству. Для него я был уже как бы учитель, а эту профессию он уважал. Узнав, что я закончил истфак, зашевелилсь и другие мои соседи по палате (а нас жило там шесть человек). Увидев, что я постоянно читаю, они попросили рассказать им на ночь что-нибудь интересное. Я рассказал им о запорожских казаках, пользуясь по памяти сведениями французского военного инженера и картографа Боплана. По заданию польского короля Боплан в 20-30-х годах ХVІІ ст. строил фортификационные сооружения на Поднепровье, и хорошо знал обычаи и нравы этой степной вольницы. С тех пор какая-нибудь занимательная история из прошлого стала моей ежевечерней обязанностью. Признаюсь, исполнять её доставляло мне даже определённое удовольствие.
 Наряду с этим наблюдением над собой я сделал ещё одно. Мне вдруг открылось, насколько сильно я люблю свою семью. Я и раньне не сомневался в своей привязанности к родителям и братьям. А тут особенно остро ощутил, как мне их не хватает, как они важны для меня. За время моей болезни отец  с матерью дважды побывали в госпитале. Сначала с Толей, потом с Игорем. Игорь как раз готовился пойти в первый класс, и я видел, что он весь полон ожиданием. Анатолий приезжал и сам, поднимая мне настроение рассказами о знакомых и друзьях. Это после его отъезда я записал в своём дневнике: «Братья…Кто, кроме вас и отца с матерью, дороже мне в этой жизни? Я так хочу, чтобы с годами наша любовь друг к другу не пропала, чтобы через годы, став вполне взрослыми людьми, мы могли, как маленькие, обняться после разлуки и шептать:
– Брат…приехал…Будет ли так?».
Сегодня, когда позади уже целая жизнь, я могу ответить утвердительно на свой вопрос.