скерцо

Для музыки - чужой. Не погрешу,
сказав, что и она с прохладцей дышит
в ту сторону, где я карандашу
доверю то, чем этот город вышит -
узоры улиц, блёстки фонарей.
Снующая иголка в стоге сена -
трамвай, в депо спешащий поскорей
из этой нарисованной вселенной.
И меццо телефонных проводов,
не слышных мне на грани ультразвука.
Я рад бы породниться с ним, готов
привить себе вангоговское ухо
и вдруг услышать то, что слышал он -
мелодию ночного перекрёстка,
когда разносит письма почтальон
в крылатой форме, скромной и неброской.
Несётся, огибая тут и там
величие надгробий, бюстов, статуй,
седых патрульных, преданных постам,
где каждый третий - черный и хвостатый.
Я вслушиваюсь в тихие шаги,
я жду, лишенный голоса и слуха,
когда он вострубит и скажет - жги
одним огнём дворцы и развалюхи.
И в киноварь макнув, протянет кисть,
потребует последнего этюда.
он скажет мне - оглохший, развлекись,
потом я заберу тебя отсюда,
и слух верну, и голос, но тогда
ни петь, ни слушать, в том-то всё и дело.
Замолкнут города и провода,
потухнет всё, что ранее блестело.
И холодно, и дыма нет из труб,
поскольку нет желающих согреться,
и голос труб котельных будет груб,
как сердца остывающего скерцо.
И где-то скрипнет сдавленно - горим,
забившаяся медная форсунка...
И все заснут, осваивая ритм
и линию наскального рисунка.