Глава 3. Потьма Я-вас!

 Но, увы! - это был совсем не сон. Наша лагерная эпопея началась. В пульмановских зэковских вагонах с зарешеченными окнами нас повезли. Куда - мы не знали. Все же в этих закрытых движущихся клетках женщины находили какие-то дырочки, куда бросали записочки в надежде, что добрые люди подберут и доставят по адресу. Не обошлось и без казусов: на остановках, которых было бесчисленное множество, женщин под конвоем выводили за кипятком. И случилось, что потерялись две женщины. Они заблудились, а конвой как-то и не заметил. И вот со слезами пришли две эти «беглянки» в дорожный отдел милиции с просьбой, чтобы их скорее арестовали и отправили в нужный им «родной» вагон, что и было немедленно сделано и послужило поводом для шуток над ними и над нашими бедными напуганными головами. Ведь не случайно, открывая дверь тюремной камеры, многие женщины вздыхали с облегчением: «Наконец-то!»

 И нам легко это было понять. Чувство изолированности на воле, неопределенность в дальнейшем и безмерное горе по арестованным мужьям - мы-то знали, что они ни в чем не виноваты, - и нам хотелось разделить с ними их участь: казалось, что, может быть, им будет легче оттого, что и мы арестованы. Но легче никому не было, а многих мужей наших за это время уже успели казнить. Мы об этом и не подозревали.

 И вот наши вагоны доставлены куда-то и поставлены в тупик. Нас выгружают. Станция с угрожающим названием «Явас». Это Мордовия, потьминские лагеря.

 Если бы Всевышний придумал создать благодатный уголок для отдыха и счастья человека, ничего лучше потьминских лесов он не придумал бы. Первобытная лесная чаща, упоительный чистый воздух, а на поляне за этой благодатью - высокие столбы со смотровыми вышками для охраны и колючая проволока, окружившая несколько бараков, где нам предстояла жизнь в заточении, в неведении, в постоянной тоске и тревоге за своих оставшихся на воле близких. Да и на воле ли они?

 Нас расформировали по бригадам, мы обслуживали свой же лагпункт. Среди женщин были специалисты высочайшего уровня. Врачи, литераторы, музыканты, педагоги, повара. Была организована бригада врачей, бригада поваров. Женщины других специальностей – были распределены по бригадам вышивальшиц и швей.

 Работали добросовестно, как привыкли всю жизнь на воле. Многие из нас раньше не умели и иголку в руках держать, а теперь выпускали чудесные изделия - вышитые платья и мужские рубашки, которые отправлялись в лучшие магазины столицы. На этом пункте мы прожили около года. Летом там было терпимо. И голод не так чувствовался. А осенью и зимой пришлось очень туго: одежда наша износилась, разваливалась наша еще домашняя обувь.

 Зимой вышивальный и швейный цеха закрыли. У нас организовалась бригада по подноске воды. В нашу бригаду подобрались удивительные люди. Бригадиром нашим была московская учительница литературы Всесвятская Нина Валентиновна, или, как мы ее называли, просто Нина. Худенькая, коротко подстриженная, она казалась несколько аскетической и суровой. Но светлые глаза ее излучали такую ясность ума и, я бы сказала, озорство, что все мы невольно потянулись к ней. Она оставила дома двух маленьких детей и постоянно тосковала о них, но она никогда не ныла, время от времени сочиняла озорные стихи и как-то подбадривала всех нас. Так, например, очень точно она придумала стишки о нашем лагере:

Знаю я одно прелестное местечко –

Три барака, два сортира, одна речка.

Дальше не запомнилось.

 Мы с удовольствием напевали этот опереточный мотив.

 Нина сидела за мужа - корейца Черсана Кима. Он был переводчиком с русского языка на корейский в издательстве «Иностранный рабочий». Как и большинство корейцев, проживающих в СССР, в 1937 году был репрессирован по обвинению в шпионаже для Японии. В 1956 году реабилитирован посмертно.

 Нина рассказывала комические эпизоды о его затруднениях в русском языке. Как-то несколько дней он ходил озабоченный, рылся в словарях и вздыхал. Нина спросила его: «Что у тебя не получается, Черсан?»
- Да вот, никак не могу найти перевод слова «бознать». С помощью Нины затруднение было исчерпано. Это оказалось заурядным выражением «бог знает».

 Наши взгляды и характеры с Ниной так совпали, что мы стали называться «близнецами» и прошли вместе трудный путь всех лагерей.

 Наша Нина была нелегким бригадиром. Она посылала свою бригаду работать в самые трудные условия, первая возглавляя бригаду в работе, как бы испытывая и себя, и всех нас.

 Большим другом Нины была и член нашей «водоносной» бригады Клара Борисовна Корецкая, родственница Михаила Кольцова. Совершенно седая женщина с живыми умными глазами, крупный специалист в педагогике, она просто презирала трудности лагерной жизни. Лицо и руки ее огрубели от холода и тяжелой работы, ходила она в каких-то немыслимых опорках (как и все мы), но делала это с таким достоинством, что мы звали ее Маркиза или Клэр (светлая). С нами же была и Надежда Михайловна Павлова, очень красивая, умная женщина, профессор литературы. По ее учебнику мы занимались в институте. Но тут был свой «институт». Муж Надежды Михайловны был главным инженером Балхашского медеплавильного завода и, конечно, попал во вредители и шпионы, а она разделила с нами участь всех жен ЧСИР.

 Были еще милые сердцу друзья, и потому, когда мы вспоминаем лагерную жизнь, голод и лишения не идут на ум, а вспоминается наша дружба, которая зародилась в тех темных бараках, дружба бескорыстная и глубокая, выросшая на нашем общем несчастье...

 Особым пристальным вниманием в потьминском лагере пользовался у нас уголовник-возчик, который ежедневно на заморенной кобыле привозил нам продукты. Каждый день по лагерю ходили какие-нибудь новые «параши» - новости: возчик сказал, что нас всех через неделю выпустят на волю; возчик сказал, что он видел мешок с письмами, которые везли к нам (переписки мы не имели). Особенно усердствовала в распространении всяких слухов одна из наших ЧСИР - Дуся Пахомова. В отличие от всех остальных она очень гордилась тем обстоятельством, что попала в лагерь в качестве жены.

 Дуся была москвичкой. Немолодая уже женщина, как-то она в очередной раз пришла переспать к знакомому студенту. В ту ночь «воронок» увез студента в неизвестном направлении и, видимо, навсегда. А Дуся попала в число жен. И, думается, в какой-то степени ей это льстило.

  «Новости» передавались от одного к другому, будоражили нас, но ничего не случалось. А мы всё ждали и ждали. Но вот настала пора собираться в новый этап: нас отправляли куда-то, а здесь, видимо, нужно было освободить место для нового «набора» Берии.