Марфа посадница

Имя этой женщины когда-то было широко известным и символическим для россиян. Оно отождествлялось со стремлением к свободе, борьбе против угнетателей и героической гибелью во имя народа и за народ. Известный историк Николай Карамзин написал историческую повесть, в которой вывел образ некой  бесстрашной амазонки, пытавшейся спасти Новгород от захвата его великим князем Московским Иваном Третьим.
Все это так, но… сильно приукрашено фантазией, как народной, так и историков. На самом деле жизнь и смерть Марфы Борецкой была куда более драматичной и куда менее романтичной и возвышенной.
Впрочем, судите сами.

О детстве и юности Марфы, дочери новгородского боярина Лошинского  известно очень мало. Существует легенда, мать родила ее… на поле битвы, куда якобы прискакала, чтобы поддержать своего супруга, а заодно произвести на свет достойную гражданку свободного города. Во все это верится с великим трудом: разве что мать Марфы случайно оказалась в гуще какого-то сражения и пришлось рожать там, где было, мягко говоря, некомфортно. Но подтверждений обстоятельств рождения будущей героини Новгорода, увы, не существует.
Не известна и фамилия ее первого супруга – некоего боярина Филиппа, в браке с которым она родила двоих сыновей – Антона и Феликса, погибших еще в отрочестве на рыбалке в Белом море.  Потом скончался и супруг, но об этом вообще нет никаких данных. Зато достоверно известно, что вторым браком Марфа вышла за новгородского посадника Исаака Борецкого и родила ему двух сыновей и дочь.
Долгое время Марфа была всего лишь верной, заботливой женой и матерью, жила во втором супружестве счастливо и богато, так что никаких перемен в устоявшейся жизни женщина наверняка не хотела. Но время было тревожное.
Новгород своими богатствами всегда привлекал захватчиков из разных земель. Во время одного из набегов (кто нападал в тот раз на Новгород – неизвестно) во главе войска, оборонявшего границы княжества, встал муж Марфы. И тут существует еще одна легенда о том, что, отправляясь в поход, посадник якобы взял с жены клятву, что в случае его гибели она заменит мужа в Совете старейшин.
Скорее всего, это – возникшее позднее оправдание неслыханного для женщины поступка: участия в политических делах Новгорода. Да и как можно взять с нее подобную клятву, зная, что никто подобной замены никогда не допустит?
Тем не менее впервые Марфа заявила о себе в 1470 году во время выборов нового епископа новгородского. Она поддерживала некоего Пимена, ярого сторонника союза с Литвой, а сан получил некий Феофил – ставленник Москвы. Отношения новоявленной посадницы с церковью были, таким образом, основательны испорчены в самом начале ее политического пути.
Посадником в Новгороде стал старший сын Марфы и Исаака – Дмитрий, который, кстати сказать, не имел ни твердости характера матери, ни ее ораторских способностей. Но в 1471 году он (не без активного содействия Марфы) выступил за выход Новгорода из зависимости от Москвы установленную в 1456 году мирным договором между Василием II Тёмным, великим князем московским и владимирским, и правительством Новгородской республики.
Тогда новгородцам удалось настоять на нескольких пунктах, ограничивавших влияние великого князя на внутреннюю политику Новгорода. С другой стороны, в договоре были условия, ограничивавшие их независимость. Во-первых, Новгород обязывался не давать убежища врагам Василия. Во-вторых, он лишался возможности вести самостоятельную внешнюю политику и принимать собственные законы. В-третьих, великий князь стал высшей судебной инстанцией Новгорода. В-четвёртых, печать новгородского веча и его посадников была заменена печатью великого князя.
После подписания договора, независимость Новгорода была серьёзно подорвана. Москва ещё не управляла им напрямую, но республика была сильно урезана в правах. Однако некоторые пункты постоянно нарушались: новгородцы продолжали давать убежище врагам великого князя.
В свою очередь, Василий II и его наследник Иван III нарушали статьи, касавшиеся территориальной целостности новгородской республики. Обе стороны постоянно обвиняли друг друга в нарушении условий мира в течение следующих 15 лет. Но понадобилось появление на политической арене Марфы Борецкой, чтобы глухое недовольство перешло в открытое военное столкновение.
Марфа была, как бы сейчас выразились, неформальным лидером боярской оппозиции к Москве, причем располагала значительными денежными средствами, что тоже было немаловажным. Она лично вела переговоры с великим князем литовским и королём Польши Казимиром IV о вступлении Новгорода в состав Великого княжества Литовского на правах автономии при сохранении политических прав Новгорода. В результате московский великий князь послал на Новгород свои войска и одержал достаточно убедительную победу. Дмитрий Борецкий был казнен как политический преступник. Однако право Новгорода на самоуправление в его внутренних делах было сохранено.
Марфа принадлежала к числу сильных натур, которые, пережив смерть любимого человека, не только не ломаются, но обретают железную, нечеловеческую волю. Больше ничего не может их поколебать, заботы, сомнения частной жизни уступают место общественным ценностям, высоким идеям. Гибель сына лишь добавила ей энергии в переговорах с Казимиром, который обещал ей поддержку.
В Новгороде возник конфликт между литовской и московской партиями (ибо далеко не все граждане свободной республики поддерживали амбиции «посадницы»), о котором стало известно Ивану III. Так что вскоре знаменитый Вечевой колокол в очередной раз призвал новгородцев на Великую площадь.
Новгородское вече давно стало притчей во языцех. Этот прообраз современных митингов мог возникнуть тогда, пожалуй, только в Новгороде, счастливо избежавшем татаро-монгольского ига и кичившегося своими богатствами и вольностями. При этом как-то забывалось, что вся «воля» для простых людей сводилась к возможности всласть подрать глотку на площади, а важные дела решали богатые бояре и купцы, меньше всего думавшие о народном благе.
Тем не менее, и тогда уже существовавшая демагогия объявляла Великий Новогород оплотом свободы и равноправия, а его граждан – людьми, свободными духом. Немудрено, что именно там появилась такая фигура, как Марфа Борецкая – не столько революционерка, сколько мятежница, во что бы то ни стало стремившаяся сохранить за Новгородом все его свободы и привилегии.
Московское же княжество к XV веку настолько окрепло, что начало собирать под свои знамёна все русские земли. Неизбежно дошла очередь и до «вольного города», который, кстати, давно утратил большую часть своей независимости. От князя Ивана прибыл посол, предложивший новгородцам добровольно пойти под руку Москвы. Тут-то и наступил звездный час Марфы Посадницы.
 Марфа без колебаний  приняла на себя идейное руководство в борьбе против посягательств Ивана. Но она не только могла горячо и страстно убеждать, у нее были и несомненные политические способности. Один из ее сыновей был казнен, второй никоим образом не годился на роль вождя и полководца. Известные и достаточно влиятельные новгородцы не решились открыто выступить против сильного московского князя. Но Марфа нашла выход.
Поскольку сама она встать во главе ополчения никак не могла, то предназначила на эту роль выросшего в ее доме юношу-сироту Мирослава, которого за воинские доблести отличал ещё Исаак Борецкий. Чтобы поддержать своего ставленника морально, гордая посадница дала ему в жены свою единственную дочь – Ксению, безропотно подчинившуюся материнской воле.
Свадебные торжества превратились во всенародный праздник. На Великой площади накрыли столы для всех жителей свободного города, ударили в колокол, сзывая всех на торжество. Яства подавались роскошные. Мирослав и Ксения ходили среди гостей и просили граждан веселиться. Главная цель Марфы была достигнута: новгородцы почувствовали себя одним семейством, в единстве которого и заключалась сила. В чаду пира никакой враг, казалось, уже не страшен.
Впрочем, сама Марфа в общую эйфорию не впала. Она прекрасно понимала расстановку сил – явно не в пользу Новгорода, и потому обратилась за помощью к Пскову, напомнив псковичам, как благосклонно и щедро всегда относился к ним Новгород.
Увы! Псковичи, настроенные куда более трезво, нежели жители «вольного города», помогать отказались и ограничились добрыми советами и пожеланиями удачи Господину Великому Новгороду. Марфа с презрением разорвала ответ «изменников» и на маленьком клочке начеркала: «Доброму желанию не верим, советом гнушаемся, а без войска вашего обойтись можем».
Гордыня недаром считается одним из тяжелейших грехов, и именно он погубил в конечном итоге и Марфу, и новгородские вольности. К тому же бескомпромиссный характер не способствует удачной политической карьере. Марфа прекратила и переговоры с польским королем, не желая зависеть от его помощи. «Лучше погибнуть от руки Иоанновой, нежели спастись от вашей», — отвечала гордая посадница на письмо Казимира.
В русских летописях Марфа Борецкая обычно сравнивается с Иезавелью, Далилой, Иродиадой, императрицей византийской Евдоксией – словом, с женщинами, злоупотреблявшими властью ради удовлетворения собственных амбиций, развратных и преступных. Сравнение не слишком удачное: Марфа обладала только безмерным честолюбием и стремлением защитить прежний статус Новгорода, надежно хранивший ее богатства.
Правда, ее обвиняли в намерении выйти замуж за польского короля, чтобы владеть Новгородом после его присоединения к Литовскому княжеству, но сам Казимир вряд ли был в курсе подобных планов и уж точно никак их не разделял. Тем более, что Марфа отвергла его предложение – о помощи, а не брачное. Чем, собственно, и решила исход дела.
Хотя  в любом случае знаменитые «новгородские вольности» были бы утрачены: попав между двумя крупными и сильными державами, Великий Новгород был обречен присоединиться к одной из них или просто исчезнуть. Что Марфу Борецкую, равно как и ее сторонников, категорически не устраивало. Марфа, не жалея себя, проводила дни на Великой площади, вдохновляя воинов на подвиг во имя отечества, поддерживая патриотический дух горожан, запугивая новгородцев московским рабством.
Прекрасно и величественно, но… Но посаднице было что терять в случае покорения Новгорода. Подобные соображения ничуть не умаляют силы её личности, но делают весьма сомнительными «величие деяний» во имя народа. Знатная и богатая мятежница защищала, прежде всего, свой статус и свой кошелек. Хотя надеяться оставалось только на собственные силы, а их у Новгорода было явно недостаточно. Вот и приходилось изо дня в день митинговать, дабы хоть чем-то компенсировать свою слабость.
Оставалась, конечно, еще надежда на промысел Божий. Но вот тут у самой Марфы Борецкой были определенные трудности, о которых воспевавшие ее подвиг поэты и писатели предпочитали не упоминать.
Житие Зосимы Соловецкого рассказывает, что основатель Соловецкого монастыря предсказал падение Марфы. Это пророчество связано с посещением Зосимой Новгорода во время конфликта монастыря и Новгородского княжества в отношении прав монастыря на рыбную ловлю. Марфа один раз выгнала преподобного из Новгорода и он предрёк:
«Настанет время, когда жители этого дома не будут ходить по своему двору; двери дома затворятся и уже не отворятся; этот двор опустеет».
Через некоторое время по приглашению архиепископа Феофила Зосима вновь посетил Новгород и Марфа, раскаявшись, принимала его в своём доме. Она даже якобы дала Соловецкому монастырю грамоту о правах на тони (места для рыбной ловли). Хотя на самом деле никаких прав выдавать подобные документы у Марфы не было: просто народная память пыталась обелить свою героиню.
Но в трудную минуту все средства были хороши. Марфа приказала отворить все храмы города и непрерывно служить молебны во имя победы войска новгородского.
Наконец, венные приготовления были закончены, новгородцы приведены в состояние патриотической эйфории— можно было выступать. К тому же и войско московского князя было уже совсем близко от города. Во главе новгородцев встал молодой зять Марфы Мирослав и ополчение устремилось навстречу противнику.
Потянулись долгие дни ожиданий вестей с поля боя. Сама посадница представляла собой образец оптимизма и уверенности — была непременно весела, энергична. Дочь ходила за ней, как верная тень, и повторяла ее слова, молясь в душе за сражающегося супруга, от которого сначала приходили короткие письма, а потом время от времени лишь прибывали гонцы с лаконичной вестью:
«Сражаемся!»
Тем внезапнее было отчаяние, охватившее новгородцев, когда в город вернулись уцелевшие после разгрома воины. Погибли и Мирослав, и сын Марфы. Улицы Новгорода наполнились причитаниями женщин и стонами раненых. По преданию Марфа спросила:
— Убиты ли сыны мои?
— Оба, — услышала она в ответ. И отреагировала уже совершенно в стиле древнегреческих трагедий:
 — Хвала небу! Отцы и матери новгородские! Теперь я могу утешать вас!
Легенда, конечно, красивая, но даже сверхмужественная женщина отреагировала бы на известие о гибели сына и зятя не так пафосно-альтруистски. Тут, по-видимому, нужно благодарить писателей, вкладывавших в уста властной и несгибаемой новгородской боярыни соответствующие реплики. А вот в поступок Марфы после получения скорбной вести поверить куда легче.
Женщина все-таки решила пойти на компромисс, хотя понимала, что шансов достигнуть желаемого мало. Новгород предложил Ивану выкуп — все  свои богатства. Для Марфы это было действительно героическим поступком: пожертвовать деньгами. Но эта жертва запоздала.
- Покорность без условия или гибель мятежникам! — гневно ответил московский князь и выгнал новгородских послов.
Оставалось последнее средство. Дед Марфы по матери, пустынник Феодосий, давно уже покинул город и жил отшельником на берегу озера Ильмень. Марфа решила, что  старец должен теперь вернуться в Новгород. Народ общим криком изъявил радостное удивление появлению Феодосия.
- В счастливые дни твои, любезное отечество, я молился в пустыне, но братья мои гибнут… — начал свою речь старец.
Народ в едином порыве избрал Феодосия посадником, что было, в общем-то, нелепо и бессмысленно. Но ведь утопающий не то что за соломинку – за бритву схватится, а отчаявшиеся целовали руки и полы одежды старца-посадника, величая его избавителем и заступником. Марфа же… устроила им очередное всеобщее пиршество, чтобы горожане забыли ужас поражения и воспряли духом. Право, она очень опередила свое время: подобные приемы стали нормой лишь много столетий спустя.
Четыреста лет спустя в цикле стихов, посвященных Марфе Посаднице Сергей Есенин изобразил некую великомученицу-святую, чистую голубицу, гонимую вместе со всем народом новгородским князем-антихристом московским:
«В зарукавнике Марфа Богу молилась,
Рукавом горючи слёзы утирала;
За окошко она наклонилась,
Голубей к себе на колени сзывала.
«Уж вы, голуби, слуги Боговы,
Солетайте-ко в райский терем,
Вертайтесь в земное логово,
Стучитесь к новоградским дверям!»
Приносили голуби от Бога письмо,
Золотыми письменами рубленное;
Села Марфа за расшитою тесьмой:
«Уж ты, счастье ль моё загубленное!»
И писал Господь своей верной рабе:
«Не гони метлой тучу вихристу;
Как московский царь на кровавой гульбе
Продал душу свою антихристу...»
Менее эмоциональный и куда более компетентный в истории Николай Карамзин в предисловии к своей исторической повести «Марфа Посадница» писал в начале девятнадцатого века:
«Мудрый Иоанн должен был для славы и силы отечества присоединить область Новогородскую к своей державе: хвала ему! Однако ж сопротивление новогородцев не есть бунт каких-нибудь якобинцев: они сражались за древние свои уставы и права, данные им отчасти самими великими князьями, например Ярославом, утвердителен их вольности. Они поступили только безрассудно: им должно было предвидеть, что сопротивление обратится в гибель Новугороду, и благоразумие требовало от них добровольной жертвы.
В наших летописях мало подробностей сего великого происшествия, но случай доставил мне в руки старинный манускрипт, который сообщаю здесь любителям истории и — сказок, исправив только слог его, темный и невразумительный. Все главные происшествия согласны с историею. И летописи и старинные песни отдают справедливость великому уму Марфы Борецкой, сей чудной женщины, которая умела овладеть народом и хотела (весьма некстати!) быть Катоном своей республики…»
Собственно, больше ничего примечательного Карамзин не сообщил: повесть не удалась. За исключением одного момента: изложения эффектного события, не зафиксированного, однако, ни в одной из летописей:
«Вдруг раздается треск и гром на великой площади... Земля колеблется под ногами... Набат и шум народный умолкают... Все в изумлении. Густое облако пыли закрывает от глаз дом Ярослава и лобное место... Сильный порыв ветра разносит наконец густую мглу, и все с ужасом видят, что высокая башня Ярославова, новое гордое здание народного богатства, пала с вечевым колоколом и дымится в своих развалинах... Пораженные сим явлением, граждане безмолвствуют... Скоро тишина прерывается голосом — внятным, но подобным глухому стону, как будто бы исходящему из глубокой пещеры: «О Новгород! Так падет слава твоя! Так исчезнет твое величие!..» Сердца ужаснулись. Взоры устремились на одно место, но след голоса исчез в воздухе вместе с словами: напрасно искали, напрасно хотели знать, кто произнес их. Все говорили: «Мы слышали!», никто не мог сказать, от кого? Именитые чиновники, устрашенные народным впечатлением более, нежели самым происшествием, старались успокоить граждан. Народ требовал мудрой, великодушной, смелой Марфы: посланные нигде не могли найти ее».
Башни в Новгороде не падали, но самим новгородцам от этого было не легче. Князь московский все крепче сжимал кольцо осады вокруг городских стен и в городе начинался голод. Надеялись на осенние дожди, которые делали болотистую местность вокруг Новгорода непроходимою. Но… осень впервые за долгие годы выдалась на удивление теплая и сухая. Не помогали ни моления Феодосия, ни раздача скудного пайка, ни долгие размышления Марфы у могилы мужа. Хотя сама посадница считала эти средства весьма действенными – увы, пользы от них было мало.
Новгородцы за полтысячелетия до ленинградцев попали в самую настоящую блокаду: голод доводил людей до сумасшествия. Новгородцы взбунтовались – на сей раз против своей избранницы и героини. Тогда Марфа прибегла к способу, отчего то столь любимому русскими властителями. Она упала на колени перед толпой и смиренно стала молить новгородцев о решительной битве.
Прием сработал безотказно: новгородцы из последних сил двинулись защищать свой город и свои вольности. Но чуда, о котором все так истово молились, не произошло. Московский князь одержал окончательную победу и вступил в объятый ужасом город.
Правда, Иван Третий тут же объявил горожанам, что с его стороны мести никому не последует. Но понимать это следовало лишь как отказ от массовых казней. Действительно, князь Московский ограничился тем, что выслал несколько тысяч самых богатых и влиятельных семей за пределы новгородских земель, лишив их всего имущества, но сохранив жизнь.
В 1478 году Иван III окончательно лишил Новгородские земли привилегий самоуправления, распространив на них власть самодержавия. В знак упразднения новгородского веча вечевой колокол был торжественно снят и увезен в Москву. Народ долго шёл за скорбной процессией, словно провожал гроб. Действительно, это были фактические похороны последних остатков «вольностей новгородских» - народ лишили возможности митинговать.
По летописным источникам, Марфа Борецкая разделила судьбу большинства знатных новгородцев: ее земли  и имущество были конфискованы, а саму «трибуншу» сначала привезли в Москву, а затем выслали в Нижний Новгород, где постригли в в Зачатьевском (с 1814 года — Крестовоздвиженский) монастыре под именем Марии. Там она и умерла в 1503 году, уже основательно всеми забытая. 
Но народная героиня просто не могла так скучно закончить свой земной путь. Не сразу, но возникли легенды о героической кончине Марфы Борецкой. По одной из легенд (ничем не подтвержденной) Марфа была казнена по дороге в Москву в селе Млеве Тверского княжества. Весьма сомнительно, во-первых. Потому, что обычным наказанием для женщин на Руси было пострижение в монастырь – смертная казнь полагалась лишь за мужеубийство. И не логично, во-вторых: если бы действительно Марфу намеревались казнить, то сделали бы это не тайно.
Гораздо логичнее и романтичнее выглядит другая легенда, горячо поддержанная Карамзиным и многими другими. Согласно ей, Марфа Посадница была казнена в самом Новгороде на Великой площади с превеликою помпою – если верить исторической повести знаменитого историка.
«На рассвете загремели воинские бубны. Все легионы московские были в движении. Народ трепетал, но собирался на Великой площади узнать судьбу свою. Там, на эшафоте, лежала секира… Наконец железные запоры упали, и врата Борецких растворились: выходит Марфа в златой одежде и в белом покрывале. Старец Феодосий несет образ пред нею. Бледная, но твердая Ксения ведет ее за руку. Копья и мечи окружают их…
Народ и воины соблюдали мертвое безмолвие, ужасная тишина царствовала; посадница остановилась пред домом Ярослава. Феодосии благословил ее. Она хотела обнять дочь свою, но Ксения упала; Марфа положила руку на сердце ее — знаком изъявила удовольствие и спешила на высокий эшафот — сорвала покрывало с головы своей: казалось томною, но спокойною —— взглянула на мрачное, облаками покрытое небо — с величественным унынием опустила взор свой на граждан... приближилась к орудию смерти и громко сказала народу:
«Подданные Иоанна! Умираю гражданкою новогородскою!..»
Не стало Марфы... Многие невольно воскликнули от ужаса, другие закрыли глаза рукою. Тело посадницы одели черным покровом...»
Затем московский воевода огласил княжеский указ:
 «Слава правосудию государя! Так гибнут виновники мятежа и кровопролития! Народ и бояре! Не ужасайтесь: Иоанн не нарушит слова; на вас милующая десница его. Кровь Борецкой примиряет вражду единоплеменных; одна жертва, необходимая для вашего спокойствия, навеки утверждает сей союз неразрывный. Отныне предадим забвению все минувшие бедствия; отныне вся земля русская будет вашим любезным отечеством, а государь великий — отцом и главою. Народ! Не вольность, часто гибельная, но благо устройство, правосудие и безопасность суть три столпа гражданского счастия: Иоанн обещает их вам пред лицом бога всемогущего...»
И граждане Новгорода наконец воскликнули: «Слава государю российскому!»
Старец Феодосий снова удалился в пустыню и там, на берегу великого озера Ильменя, погреб тела Марфы и Ксении. Гости чужеземные вырыли для них могилу и на гробе изобразили буквы, которых смысл доныне остается тайною.
Карамзин свято соблюл все правила романтической трагедии: эшафот, барабанный бой, тайная могила с неведомыми письменами. В своей повести он вложил в уста Марфы еще одна пламенную речь, обращенную, правда, только к дочери Ксении. Марфа, якобы, сказала в ночь перед своей казнью:
«Я могла бы наслаждаться счастием семейственным, удовольствиями доброй матери, богатством, благотворением, всеобщею любовию, почтением людей и — самою нежною горестию о великом отце твоем, но я все принесла в жертву свободе моего народа: самую чувствительность женского сердца — и хотела ужасов войны… Теперь я спокойно ожидаю смерти!.. Знаю Иоанна, он знает Марфу и должен одним ударом сразить гордость новогородскую: кто дерзнет восстать против монарха, который наказал Борецкую?.. Герои древности, побеждаемые силою и счастием, лишали себя жизни; бесстрашные боялись казни: я не боюсь ее».
Желая показать народную героиню в наиболее выгодном ракурсе, Карамзин помимо своей воли подчеркнул главный мотив ее действий – бешеное честолюбие и непробиваемое упрямство. На ее месте любой более или менее здравомыслящий мужчина отказался бы от дальнейшей борьбы после Шелонского поражения – или погиб бы в сражении за свои идеалы. Но Марфа не взяла в руки оружие, она лишь посылала на бой других, воодушевляя их патриотическими речами.
Она обрекла тысячи сограждан на голодную смерть – опять же во имя сохранения своих идеалов в неприкосновенности. Она потеряла всех своих детей – и даже это сумела возвести в доблесть. А ведь действительно могла бы спокойно принять предложение князя Московского и жить практически прежней жизнью. Или принять предложение о помощи короля польского – и бороться с Москвой уже равными силами.
Но Марфе важнее всего было остаться «той самой Борецкой, гордостью новгородской, достойной дочерью и гражданкой вольного города». Тысячные человеческие жертвы не имели при этом ровно никакого значения.
Гордыня помноженная на чисто женское упрямство – не самое лучшее сочетание для политика во все времена.