Письмо Б

«Здравствуй. Я вовсе не жду ответа, ибо я знаю, что впереди: счетчик безоблачных дней до лета шрамы оставит в моей груди; дальше, как раньше бывало, вера станет со временем лишь слабей, и, по закрытой сползая двери, я обнаружу ответ в себе. Чувства, таящиеся в неволе, страсть за решеткой моих ключиц… станут запиской в моем подполье и от весны мне вернут ключи; и, ускользая сквозь сердце, время, словно сквозь пальцы песок/вода, — верный союзник моим потерям — в несколько рифм соберёт года. Все как тогда, ты же помнишь:

Вечер. Сердце наружу, тепло внутри. Ветер как бархат ласкает плечи, и до последней нам с ним зари пара часов. Впереди – дорога, горечь разлук, предвкушенье встреч, трепет, оставленный у порога, что не удастся нам с ним сберечь, белое небо, луна-подруга (еле видна, как меж нами нить), ноты печального Петербурга, что не удастся мне разлюбить, хоть я и стану пытаться…

Впрочем, это все тайна для нас пока, все, что мы знаем – дыханье ночи, что в наших взглядах как сон легка, все, что я вижу – как город нежно нас обнимает своей рекой, кажется, утро не неизбежно и бесконечна мечта. Рукой солнце нащупав в своем ;кармане, я зажимаю его в ладонь, небо твердеет на миг над нами и начинает пылать огонь – чувствую, как он бежит по венам, ширится, словно лесной пожар. Я, наконец, говорю: «Наверно, все это – к лучшему. Мне не жаль. Страшно, волнительно – это точно, только я верю, что все не зря, верю, что в сердце осядет то, что скоро у нас отберет заря...» Он не старается улыбаться, мягкость вплетая в немой ответ. Я разжимаю в кармане пальцы. Утро. Он больше не мой. The end.

Дальше, конечно, берет начало новая жизни моей глава: много курю и пишу немало, шрамы в груди превращать в слова – это, наверно, удел всех пленных в чувствах навеки ушедших дней. (Может быть, кровь на моих коленях сделает слово к тебе честней? Может, на письмах тебе надежда слепо проставит свою печать?) Я продолжаю слагать небрежно и бесконечно, навзрыд скучать, связаны милями крепко руки – это не дай повторить, прошу – в маленький мир мой, счастливый, хрупкий, вдруг пробираются боль и шум. Помнишь попытки побега – в веру, в Бродского, сон, океана тишь? Помнишь, как хлопнули в сердце двери, преданность скользких, высоких крыш, боль, застревавшую в горле где-то, что обращалась, внутри дрожа, в жуткий, блуждающий взгляд поэта по острию одного ножа? Раз уж на этой я ноте, помнишь не-вы-но-си-му-ю пустоту, как, надрываясь, звала на помощь, но ты оставил меня одну – мне так казалось – потом, конечно, пазл сложился глаголом «жить», я поняла: за покой сердечный частью души суждено платить. Несколько рифм – и тоска по лету медленно тонет меж строк клише. Знаю: однажды пройдет и эта, грифель меняя в карандаше.

К нашим баранам: скажи мне, Боже, как так случилось, что нам сродни жить много жизней, что так похожи, только в конце мы всегда одни? Как, объясни мне, поверить книжкам, воду так льющим в сердца ручьем, если нам каждый, кого мы слишком любим, становится палачом? Я ведь пыталась: глотать пилюли, на чужих улицах жечь огни, только вот письма «С любовью. Юля.» не отправляются без любви. Сколько еще теребить в кармане (нервно, отчаянно) солнца свет, тщетно пытаясь сберечь меж нами трепет всех фраз, прозвучавших вслед; сколько еще мне носить прилежно душу к фальшивому алтарю?

Это письмо передам надежде. Знаю: получишь.
С любовью,
Ю.»

«Здравствуй. Не бойся того рассвета, чтo выбьет мир из-под ног опять. Вот ведь в чем дело: порой ответы просто найти, но сложней принять, словно укор на твоем лице и легкость, когда за окном дожди. Знание – вовсе не панацея, так что чудес от него не жди. Мудрость пойдет по воде кругами, тихо шепнет: «Впереди гроза». Сколько еще должно гроз меж нами быть, чтобы ты подняла глаза и поняла, что земля тверда и не разлетается на куски, что до сих пор далеки те дали, что в твоем сердце, как май, близки? Сколько еще остриев кинжала взгляд твой изучит?

Ступай смелей, сердце внутри береги, пожалуй, так безопаснее и теплей. Ты не одна, и прекрасно знаешь, так что и правду в словах не прячь: всем, для кого ты мотив меж клавиш, ты, стало быть, и сама палач. Несколько жизней – удел поэтов, только дана лишь одна душе. Помни: однажды испишет эта грифель последний в карандаше.

И, наконец, отпусти из сердца всех, кто тебя полюбить не смог. Каждый рассвет – это шанс согреться. Пусть он случится.

С любовью,
Бог.»