Дневник 151 Аввакумова

  Район Коптевской улицы в Москве затенён, уютен стариной, провинциализмом своеобразным: дворики, старушки у подъездов, неспешное хожение людей, старомодные остановки автобусов и трамвая, девчоночки в платьях, милые парочки «за ручку», запущенная зелень, закрывающая  дома… Катя Козлова, мой чичероне,  шла по навигатору, и только мне показалось, что идти далеко, до конца «вон этой улицы», как женщина у соседнего с нами подъезда сказала: «Этот дом и есть». И мы оказались у порога ТОГО САМОГО. Позвонили Марии Николаевне. Она ждала, сказала код, набрали, и пошагали на шестой этаж, в последнюю самую квартиру под номером 120.
  Дверь уже была предупредительно открыта. М.Н. чуть боком шла в комнаты из прихожей и ладонью помавала нам: проходите.
  Именно такой я и представлял её келью одинокую: многовещно, но одновременно скудно и духовно по их выбору – иконки на чём-то, что трудно назвать какой-то мебелью определённо, так она заставлена всем. Тут же картины (все с видами монастырей, церквушек, соборов). И книги, книги, стоящие, лежащие. От старинных тяжеловесных фолиантов, неподъёмных для одной руки, до её нового труда, сразу очевидного свежестью среди думного и полежавшего. Грамота патриарха Кирилла за «Мой потрясающий  космос» и грамотка премии «Золотое перо» за него же…
  Тесно по свободе пространства и сумеречней по свету, чем на солнечной Коптевской. За окнами – купы лиственных деревьев. Маленькие вещицы, утопленные в книжные развалы, угадываются и читаются трудно.
  М.Н. стала хлопотать о нашем брюхе: принесла гречи с сосисками, выставила остаточки водочки, коньяк, похлопотала о чае, добавила баночку магазинских огурчиков, скумбрию в упаковке. Тут-то я и распахнул перед ней Хозьминскую землянику, поднёс к лицу «великой Марии». Наклонилась, вобрала в себя: «По-моему, выдохлись запахи», – молвила непосредственно и неогорчительно.
  Я пожалился на невозможность в данный момент подарить ей книгу покойного Саши Антипина, которого она так просила у меня. «Ладно, Николай, вы не парьтесь особо-то, как-нибудь переживём». Стала вспоминать, как «большой Саша» помогал ей как-то поднести с вокзала её вещи, как она впервые читала его рассказики в журнале «Двина». (Достал я-таки книгу, через Федотыча, Николая Окулова из Мезени, порадую!). Поспрошала о новом руководстве региональной организации СП. Несколько слов сказал о Владиславе Попове, его стихах и прозе. Кажется, Влад где-то был на её семинаре, и М.Н. помнит его своеобразную топоршущуюся  образность.
  Я сидел с Катей напротив М.Н. скудный свет падал из окна и нам плохо были видны лицо её, глаза… Попросил разрешения включить свет. Двенадцати лет как будто и не прошло с нашей каргопольской встречи! Только лик стал ещё иконописней. А как иначе: ведь хожения по монастырям, аскетичный образ жизни, в том числе и стола касающийся (сэкономить год небольшой пенсии для поездки в Каппадокию), мысли о Вечном и книга о Промысле Господнем сказываются на духовном и плотском. Вот плоть-то и умалилась перед её «потрясающим космосом». 
  За столованием и наливками не удержался, спросил о втором появлении в её квартире Л. Дербиной. А сам думаю: почему же «роковая женщина Рубцова» выбирает эту, в общем-то, незаметную в современной суете женщину, которая уж точно ни в какие колокола звонить не станет, как не будет судить и миловать, как не согласиться стать духовным поводырём ищущей искупления, ведомого только Л.Д.? Почему? Почему?.. И уже дома ответил: Дербина знает глубинную ведическую силу слова Аввакумовой, остро ощущает цельность и чистоту её поэзии, как до дрожи, наверное (может быть, с толикой зависти, тяги), созерцает воспарившую от плоти к горнему Марию. Зачитывается её стихами и тайно страдает от УЖЕ невозможности ТАК писать, ТАК соответствовать своей жизнью своему творчеству (не спросил, знает ли гостья о новой книге Марии). И ей в искупление хочется поклониться величию и глубине «колена Аввакумова»,  испрашивая невольно хоть какое-то дуновение прощения и одобрения, понимания и участия в сорокалетних своих мытарствах… Не знаю. Но ведь приход совсем не случаен!
  Упоминая о первом явлении Л. Д. в своей однокомнатной квартирке, М.Н. сказала мне тогда: «Мне, Николай, знаете, страшно было с ней спать, находиться в одной комнате». Но когда я ей в этот раз напомнил тот разговор, М.Н. вдруг взяла попятную и рассказала о реакции её кошки на приход Д. «Кошка испугалась её… Она всё не могла найти себе места. Сторонилась гостьи, проявляла неудовольствие». (А кошка в это время преспокойно лежала на подоконнике). Странно, почему М.Н. отреклась от сказанного ранее. Или время по-другому осветило прошлое: место её «страха» («нет, страха не было, Николай»)  заняла шипящая и изгибающая спину кошка, – вот где странность ведь, а что мой, мол, страх… И опять догадки. Я пересказал М.Н. стихотворение Игоря Шкляревского, где отец, пришедший с войны, отвечает на вопрос: «Убивал?» – «Да, убивал!». Через десять лет он выдавливает: «Не знаю», а ещё через десять лет выдыхает тяжело: «Нет, не убивал». Нечто произошло и с невольной убийцей Рубцова: время притушило крещенское «я убила человека», и она стала искать оправдания в далёкой, страшной и безобразной ночи, поглаживая и себя по шёрстке («не могла я его вот… пальчиками этими… не могла» - в разговоре со мной). Вспомнили пушкинское «Мудрые люди тихо живут». Но кажется, что не дано ей покоя и мудрости. И, не внимая увещеваниям М.Н. остановиться, жить в тишине, она намерена идти до самого патриарха Всея Руси Кирилла.
  Не помню уж как, а зашёл разговор и о Котласском фестивале И.П. Несколько смущённо я сказал о стыде своём за возвеличивание котлашанами поэзии И.П., за далеко не соответствующие правде  митинговые почти эпитеты «выдающаяся», «великая»… 
  Несколько одобрительных слов в этот жаркий московский вечер я услышал в адрес своих пейзажных опытов. А за «пришвин» уж и застыдился…
  Перемены я заметил только в несколько размытых движениях М.Н. – сказывается очень слабое зрение. А персты художнические, трепещут вокруг и натыкаются на предметы. Вот и стопочку недопитую с коньячком опрокинули. Нет для слабых очей чёткой границы в вещном мире, руки ищут, касаются, угадывают…
  Потыкались в картины, висящие на стенах, стоящие на шкафчиках и даже полу. «Шакалы, они шакалы!» – с возмущением характеризовала М.Н. тех, кто пренебрегал помощью замечательному художнику Алексею Меринову, а после его смерти взял за просто так его работы и стал наживаться на них.
  «А вот эта часовенка, Николай, может, Вы знаете, она между Вельском и Великим Устюгом…», на что я с улыбкой ответил, что между ними все пятьсот километров наберётся.
  Скоро пробежали два часа, отведённые нам судьбой. М.Н. из книжной полки выдернула «Мой потрясающий космос» и надписала по наитию (рука помнит!): «Николаю Васильеву – от Марии Аввакумовой» 22 мая 2019 г». Вручая, задержала в руке, вся обратясь к моему вниманию: «Здесь каждое слово – правда». И уже на пороге: «Здесь всё правда обо мне».
  И в поезде я читал потрясающую книгу о потрясающем космосе Марии. Душа не ко всем словам в ней была готова, ибо «грешен азм есьм». Но многому дивился и радовался. Это была единственная книга, прочитанная мной за 64 часа дороги.