стог-то откуда?

   
   У большой, черной и теплой коровы Нюськи родилась раскрасавица дочь.
Назвали ее Зорькой.
Зорька была красной масти с белым пятном на лбу, похожим на язычок пламени.

   Новорожденную принесли в хату ночью и положили на сено, постеленное на земляной пол.
А утром, когда мы, дети, проснулись, Зорька уже стояла на дрожащих ногах, еще--в растопырку, но не падала.
Глаз под длинными ресницами смотрел выпукло и с вызовом.
--Та ще будэ дзига,--сказала бабушка, стараясь на меня не взглянуть и отворачиваясь, пряча улыбку.

   Зорька громко требовала еды. И бабушка, налив в миску молозиво, опустила в него всю кисть руки и выставила из молока большой палец.
Зорька ухватила палец не раздумывая, причмокивала жадно, шумно, встряхивая мордой и разбрызгивая молоко так, что и до нас, сидящих тут же на бабушкиной кровати, долетало.
Мы визжали. Бабушка делала строгое лицо и приговаривала:"тсс, тсс, тихэнько, тихэнько".
А сама светилась глазами.

   Только теперь мне по-настоящему понятна ее радость. Радость крестьянки, получившей здоровый приплод.
В семье из двух взрослых дочерей и четверых внуков мал-мала, в лихую годину далекой, пока, войны, но уже без мужчин, ушедших, живых, погибших, пропавших без вести, тащившей на себе всю тяжесть черной работы в саду, огороде, в сарае, в поле, откуда каждый день нужно было на плечах принести огромный мешок свежей травы летом, "задать" пойло и невесть откуда взявшегося сена--зимой.

   Нет, сено-то понятно откуда--из стога, что стоит посреди огорода  гигантским пугалом.
Но стог-то--откуда?


   Зорька росла капризным ребенком.
Носилась по двору прыжками в сторону и назад, пригибала морду к земле, угрожая  крохотными шишками, будто это были рога, хвост трубой, взбрыкивая копытами.
Выпускали ее из сарая, когда Нюську надо было  доить.
А доить Нюську эта малая впэртая животина не позволяла.

   И тогда вся дворовая живность пряталась как могла.
Даже гроза всех собак в округе, самый смелый и отважный наш Тузик, уходил со своей цепью на шее за хату и залегал там в ямку среди груды старых кольев.

   Мы росли, и Зорька с нами.

   А потом ее отвели в стадо.

   Пастух наш был не обыкновенным пастухом.
Бабушка говорила, что он пас всех ее коров, сколько их было за ее жизнь в этой хате. Пас хорошо, любил свое стадо, держал животных строго, но справедливо. И коровы его слушались и любили.
Все звали его не по имени, а просто--пастух.

   Но для нас, детей, не рассказы бабушки были необыкновенными. Вечерний проход стада с поля домой /а в утренний-то мы дрыхли/ был всегда зрелищем.

   Во-первых, у пастуха не было рук. Т.е. руки были, но это были необычные руки. Кисти его рук росли сразу из плечей.
Никто из взрослых не хотел разговаривать с нами на эту тему, неизвестно почему.
Мы и боялись рассматривать пастуха в упор, и рассматривали конечно.

   Но это еще не все.

   Пастух держал в правой кисти кнут. Необычный кнут. К короткой деревянной ручке был прикреплен трехметровый, сплетенный из блестящей кожи хвост.
Обычно  он этим "хвостом" не размахивал. Нес на плече, или волок по земле.
Стадо шло спокойно, сыто, отяжелев от скопленного молока. Даже бык, красный и свирепый на взгляд, вел себя смирно.

   Но кнут-то зачем-то был?


   И вот пришла Зорькина пора.

   Когда в первый  вечер Зорьку со стадом ждали  домой, привычная картина выглядела странно.

   Бабушка заранее вышла за ворота и беспокойно ходила туда-сюда вдоль забора. А завидев стадо издали, пошла ему навстречу.

   Это было не стадо.
   К нам с ревом приближалось облако пыли.
Когда облако поравнялось с нами, ребятней, выяснилось, что Зорька носилась вприпрыжку между коровами, а за ней гонялся бык.
Коровы беспокойно метались, задевали друг друга рогами, телами, громко мычали. Пастух, растерянный и злой, размахивал своим кнутом, доставая по очереди разветвленным хвостиком то Зорьку, то быка. Попадало и коровам.

   В тот вечер Нюська не дала молока. Впервые за свою историю.
А Зорька была привязана во дворе к старой шелковице, и бабушка то ругала ее бесстыдницей, то уговаривала в пол-голоса, гладила по щекам, обнимала и целовала.

   Я подошла к Зорьке уже в темноте и в отсвете сарайного фонаря увидела необычайное. Из глаз животного текли слезы. Крупные. Чистые. Не как мои, мелочь соленая и мутная. А по морде--две мокрые широкие дорожки. Давно плачет. И смотрит мне прямо в глаза. С обидой, жалобой, злостью и просьбой о помощи.

   Как--человек?





                22.07.2019    
    .