Сенькино детство. Часть третья

                Наступила зима. За окном всё бело от снега. Сенька сидит на подоконнике и ему скучно. На улицу бы ему, но матери некогда. Она шьёт на машинке «Зингер». Эту швейную машину отец подобрал где—то на свалке. Поломанную безнадёжно, он её отремонтировал, склепал, стянул болтиками и настроил. Брат Гаврюшка в школе. Его взяли с шести лет и он наизусть знает «Бородино», «Бой с барсом» из поэмы Лермонтова «Мцыри» и пишет на тетрадках в клетку цифры и буквы.
          Мать шьёт участковому милиционеру шинель из тёмно-синего сукна. Иван Василич, (так звали его) приходил на примерку с шутками – прибаутками , смешно кривлялся, щекоча Сеньку, демонстрировал на пальцах различные фигуры на стене, оттенённые керосиновой лампой. Шинель ему мать сшила с  красными окантовками, хлястиком и петлицами точно по стандарту. Сенька приглядывался к кобуре на ремне портупеи Ивана Васильича, из которой выглядывало что-то металлическое и заманчивое. Сенька спросил, дотронувшись до кобуры, - Дядя, а что это? – Это Сенька, большая картоха, улыбаясь,  ответил участковый, состроив шутливо- страшную гримасу.. потом мать шила ему галифе и китель. Тоже по стандарту.
          За эту работу мать нечего не получила, кроме оставленных участковым старой шинели и строго кителя. Из них мать, перелицевав и подложив ваты, сшила Сеньке пальтишко, а Гаврюшке курточку.
          Но иная «благодарность» от Ивана Васильича последовала позже. К весне в  семье Сеньки ожидали прибавления. Мать была беременна, а отец, получив за отремонтированный посевной инвентарь с соседнего колхоза вместо денег годовалого поросёнка и полцентнера сахарной свеклы, решил пригласить двоих соседей трактористов помочь заколоть его. К этому событию из  свеклы сделали бражку и выгнали два литра самогона.
          В это время действовал сталинский Указ, от 1947 года, предусматривающий кару за самогоноварение. Но родители Сеньки, не будучи алкоголиками, надеялись, что всё сойдёт по-тихому, без болтовни, ведь это разовое, не систематическое действие.
          Вечером, когда мать, стоя у плиты, поджаривала свежие потроха заколотого поросёнка, а за столом сидели дяди, помогавшие отцу отделывать свиную тушку, в дверь без стука вошёл участковый Иван Васильич и с ним ещё двое соседей. Это были «понятые».
          Сенька сидел на сундуке и жевал кусочек вкусного, свежеопалённого, поджаренного уха. Брат Гаврюшка делал уроки на полочке у этажерки. Понятые не поздоровались, а только сказали, виновато потупясь, родителям Сеньки, - Не грешите на нас, мы не причём.
          А Иван Васильич, весело, с усмешкой, но не такой, какой она была знакома Сеньке раньше, глядя на отца и его товарищей, произнёс, - Ну что соколы, ясные, собирайтесь, машина ждёт!
          Произошло некоторое замешательство, но тут мать заплакала и упала в ноги участковому, умоляя простить и пожалеть детей. Сенька с Гаврюшкой онемели. Они никогда не видели плачущую мать и теперь сами заревели, не понимая ещё до конца происходящее
            - Что же вы, черти полосатые, ни законов товарищу Сталина не уважаете, ни детей своих не оберегаете! – вдруг жёстко и без улыбки заговорил не похожий на прежнего улыбчивого человека участковый, - Вставайте! Чего расселись! Выходите!
          Все и так уже стояли и вразноброд пытались уговорить служаку закона, что, мол, это больше никогда не повторится, мать продолжала плакать. Не плакала, а выла как по покойнику,  и тут Сенька с Гаврюшкой увидели,  как Иван Васильич расстегнул на ремне кожаную кобуру и вынул…»большую картоху», скомандовал, - не задерживайте! Быстро выходите!
          … Отца осудили и дали один год строгого режима. Мать с Сенькой ездили к нему в Урюпинскую тюрьму, возила передачу,  и Сенька часто видел,  как она плакала. Лицо матери стало серо-землистым, глаза глубоко запали,  и ещё она стала курить папиросы «Север», как папа.
          Однажды вечером к ним пришёл в дом Иван Васильич. Сенька с Гаврюшкой испугались его: не заберёт ли, не увезёт ли на чёрной машине и маму? Но он,  грустно поздоровавшись, стал убеждать её, что по-иному поступить не мог, т. к. закон есть закон.  Мол, он и так сделал всё, чтобы суд не квалифицировал групповое нарушение закона, не привлекая ещё двоих (их отпустили сразу). Через несколько дней он, как ни в чём не бывало, привёл своих двух дочерей,  и мать обмеряла их, чтобы пошить им платья. За эту работу он привёз полмешка муки. Мать из неё варила «затируху» и кормила Сеньку с Гаврюшкой.
          Оставшись без кормильца, будучи беременная, мать решила сделать аборт. Вечером, взяв с собой всё необходимое, простынки, тряпочки и лоскуты от шитья, отправилась к бабке – Бондарихе, с которой договорилась заранее. Тот ребёнок,  который должен быть рождённым, был приговорён  к уничтожению, ибо мать была без средств, чтобы содержать семью без отца, родив третьего едока.
          Выйдя за порог, оставив дома Сеньку с Гаврюшкой, она услышала,  как кто-то её окликнул. Это был вернувшийся из 15-летней Магаданской ссылки родной дядя отца. Он вернул рыдавшую мать в дом, наотрез отменив её намерение сделать аборт.
          Он, как посланный Богом Ангел, помог матери до освобождения отца продержаться и не пасть духом. Шёл 1950-й год. Зима отступала, приближалась весна и в степном краю Прихопёрья, а когда в первой декаде мая зацвели яблони и вишни, Сенька с Гаврюшкой обрели ещё одного братика, того, кто напишет этот рассказ, спустя 67 лет.
                А. И. Страхов.   Октябрь 2017г.