Во дворе по траве - хоть шаром покати

(отрывок из поэмы "АЛЕКСЕЙ КОЛЬЦОВ")

Невозможно разве сердцу угодить
Хоть редким стечением дерзких удач?..
Дело в шляпе моё... Но нельзя уходить
И нельзя оставаться - закралась беда.
Закупил я без торга две сотни голов,
Гуртоправа как будто удачно нанял,
Но вздохнул Тимофей: "Не на пользу улов..."
Мой помощник слегка озадачил меня.
"Похвалялся варнак,- пояснил он, бася,-
Мол, ещё никого не боялся совсем,
Был к  петле подведён, как последний босяк,
Но... судьбина скосить не спешила посев.
Мол, хозяин дружка обманул, паразит,
За бесценок загрёб и телят и овец.
Если он и не мной ныне будет убит,
Всё равно его ждёт невеселый конец.
Не надеется пусть, не мечтает дойти
До Воронежа даже, не то - до Москвы...
Пусть он крест смастерит посредине пути
Чуть повыше прасольской пустой головы.
Мол, скажи ему так: "Поднимай и неси!"
Мол, не я, так другой кто  подскажет о том,
Где Безносая встретит и станет косить,
Где получит прасол свой безвыездный дом.
Никогда у меня не дрожала рука,
И сегодня рука непомерно крепка.
Будет ночь впереди, а в потёмках искать
Безнадежно защиты... Расплата близка..."

Безнадежно. Понятно. Один я в ночи.
Тимофей варнаком же был предупреждён:
"Лучший выход ему - незаметно словчить
И в кровавой расправе не лезть на рожон..." 
Что мне делать? Всё бросив, в деревню бежать?
Или пасть на колени и слёзно просить:
"Не губи свою душу, не пачкай ножа..."-

Только что же такое взошло на Руси?
Христианин я - или бездушный злодей?
Скот помещик отдал, не торгуясь, так что,
Упрекнул бы за то себя кто из людей?
Нет. А значит я прав. Вот такой вот итог.
Да, я прав. Не варнак, нет, не висельник тот.
Значит, надо спасать и себя и его...
И подумалось, надо б сюжетец пустой
Посерьёзней сыграть у родных берегов...

Солнце падало в лоно зелёных полей,
У излучины Дона застанет ночлег...
"Ну,- сказал я, смеясь,- поспеши, Тимофей!
Разложи не перины на тёплой земле,
Сгоноши костерок, запаси-ка сполна
Самобранку на ужин... да щедро накрой.
Ни овцы не жалей, ни хмельного вина,
Лишь бы пир над рекой закатить мировой..."
"Ох, негоже...- вздохнул тут опять Тимофей.-
Я боюсь..." "А не бойся юдоли своей..."
Гуртоправ нас не слышал, пылил в стороне...
Но раз жизнью играю, пойми-ка, моей,
Мне никто не указ...
      
                Чуть привстав на коне,
Поскакал я вперёд. Целиной. На закат.
Мимо стада телят да отары овец,
Мимо личности тёмной, чей сумрачный взгляд
Не смягчала мольба обречённых сердец.
Что же, я ведь не мальчик. Должно бы видненй
Быть и то мне, что сбудется в тёмной ночи:
Если выхода нет, я подумал в вине
Предпоследний мой час налегке размочить.

Разгорался неброский костёр в темноте.
И сидели, как в банке стеклянной,- сам друг,
Тимофей и варнак. И никто не хотел
Разрывать образованный тайною круг.
Чуть трещали дрова. Пламя красило жар
В золотую расцветку, сверкая золой,
И упругая сталь варнакова ножа
Не кровавой казалась, а золотой.
А за спинами - тьма. А в степи - тишина.
А река, что под кручей плескала волной,
Лишь тогда и была еле-еле видна,
Если высветит глубь отражённой звездой.
"Красота!"- прошептал я - и вздрогнул, и стих.
Испугался себя: разве может живой,
Расслабляясь душой, от удара уйти,
Коль удар уготован жестокой судьбой?
Сам ли я по себе тризну справить спешу?
Что предпринял, что сделал, чтоб жизнь сохранить?
Кто убийца-судья? Дворянин или шут?
Может, есть между нами не тропка, а нить -
Что ведёт к перемирию...

                "Эй, человек,-
Обращаюсь к нему, он угрюмо косит,-
Не расскажешь ли нам, чем прославил свой век,
Чем наполнено сердце, чем разум твой сыт?"

"Да охотно,- поденщик промолвил в ответ.-
Был в Сибири - и вот на свободе опять..."

"Ах, в Сибири... За что? Или это секрет?"

"Да какой там секрет. Загубил было мать...
И сбежал. Нет, в темнице меня не сдержать...
И тебя погублю. Я такой человек -
Мысли настежь в рисковой моей голове.
Ты - грабитель и вор. Я же вор половчей.
Я властитель сердец. Я хозяин ночей.
Ты вина мне не лей и не вешай лапшу
Мне на уши. И лучше уйми страха шум,-
Помолись... Я не больно тебя укушу...
Что ж, хозяин, пойдём..."- приподнялся варнак.

Тимофей отвернулся и замер в тот миг.
И никто б никогда ничего не узнал,-
Так и водится вечно между людьми.
Так, убивец - один, убиенный - другой.
И свидетель не скажет, что было в тот час:
Там, где боги спокойно вершили судьбой,-
Люди только учились судить и прощать.

Я помедлил с ответом. Смотрел на огонь.
Видел блеск вражьих глаз в ореоле насилья...
Но куда мне идти, если степи кругом,
Если рядом душа материнской России?
Как никто - только я, я один понимал,
Что беспомощно тело, надежда и дух,
Что бессильны порывы больного ума,
Что далеко отсюда единственный друг.
А варнак нетерпенье уже проявлял.
От вина, от баранины он наотрез
Отказался... Понятно, что сразу не взял,
Не уйдёт от него и при новой заре.

"Ты,- спросил я его,- меня судишь за что?
Я не крал ведь скота, лишних денег не брал..."

"Это верно,- ответил варнак,- черт зачтёт
Твою щедрость в копилке людского добра.
Я не друг и ему... Ну-ка, парень, вставай..."

"Ты торопишься, право. Эх, голова,
Но...- почувствовал тут, будто в глубь головой
С камнем тяжким лечу и не всплыть мне наверх,
Если здесь не унижусь пред силой шальной,
Перед грубым злодеем, я - человек;
Но гарантии нет, что и после, тогда
Мне спасение даст униженья вода. -
Но послушай...- вырвалось как-то само,-
Я люблю, пойми, Мать и Отца, и Сестру,
И Россию люблю... Им приятно со мной...
А умру... равносильно, что им я совру...
Я расчёт тебе дам... деньги, стадо... возьми...
Заработал... Ну, ладно, закончим игру..."

"Нет, хозяин, не стоишь ты долгой возни..."

И притихла река. Затаился костёр.
Даже конь копытом в темноте не стучал.
Только там, на краю, словно саван, простёр
Свой простор небосклон уже в лунных лучах.
То всходила луна. И при свете её
Я, бледнея лицом, тихо-тихо запел...
Не певцом-соловьём, не чужое житьё,-
Но своё излагал, словно в плотной толпе.
Словно сдавлен и сбит. И подмят. И зажат.
Не уйти от судьбы. От беды. От менял.
И несносней ножа - огонёк, что закат,-
Отражался в пугливой глазнце коня.
Так и что если так? Моя совесть чиста.
Перед Мамой, Сестрой да и перед Отцом
Грешной мысли таить не посмел и в мечтах,-
Сам господь не назвал бы меня подлецом.
Что ж, взъяриться пора - и приходит палач...
Видно, послан он свыше - прими и смирись...
Песнь закончил...

             А висельник: "Слушай, не плачь,
Я, пожалуй, могу тебе ночь подарить.
Но условие, слышь? Будешь песенки петь.
Вот не знаешь такой: "Что ты спишь, мужичок?"

Я тревожно молчал. Дух слегка перевёл.
Отступила Косая на шаг... до утра...
Улыбнулся и... песню свою соловьём -
Ах!- запел-засвистал без слезливых утрат...

Что ты спишь, мужичок?
Ведь весна на дворе;
Ведь соседи твои
РаботАют давно...

На гумне - ни снопа;
В закуте - ни зерна;
Во дворе, по траве -
Хоть шаром покати...

А теперь под окном
Ты с нуждою сидишь
И весь день на печи
Без просыпу лежишь...

Что ты спишь, мужичок?
Ведь уж лето прошло,
Ведь уж осень на двор
Через прясло глядит.

Вслед за нею зима
В тёплой шубе идёт,
Путь снежком подсолИт,
Под санями хрустит.

Все соседи на них
Хлеб везут, продают,
Собирают казну,
Брашку ковшиком пьют...

Тут варнак финский нож в голенище убрал,
Разохотился выслушать он "Хуторок".
Что не спеть?  Ничего. Но сначала как брат
Сам "ценителя" я угостил ужо впрок.
Он решил: для души неуместен зарок,-
И подвинул в огонь заготовленных дров.
Песни ярче огня полыхали в ночи...
Прослезясь, всё ж варнак гнул идею свою:

"Ты, хозяин, давай, до утра покричи,
На рассвете тебя всё равно я прибью..."

Ничего. Я всё пел. Тимофей всё кивал.
Да вина подливал. Тот судейски хмелел.
И пылала в ночи у меня голова...
И луна поднималась смелей и смелей...
Дон дугою блестел. Кто-то в лодке проплыл.
Спало стадо у Дона спокойно. И спал,
Наконец о безумьи своём позабыв,
Тот, кто грешною слабостью сам себя спас.

Но на зорьке в прохладе и по росе
Вновь продолжили путь по дороге домой.
Тимофей всё крестился: "Не сжала посев
Свой Безносая. Что-то случилось с косой..."

"Не с косой, а виной тому голос был мой..."

Вот такие в степи приключались дела:
Отнимались и воля, и слово, и злость...

А в Воронеже-граде с грехом пополам
Варнака на участке оставить пришлось.
Он и ползал-кривлялся, и вился как черт,
И просил у меня "за работу расчёт".
               1953 г. Новошахтинск

    (на фото Александр Сергеевич Пушкин
           и Алексей Василевич Кольцов).