Воронеж. Вокзал. Юнкерская морда

Вереева, а было ей тогда лет пятнадцать, и как раз переехали из Казахстана в село под Воронежем дедушка с бабушкой по материнской линии - Вереева пыталась знакомиться с Воронежем.

В Воронеже был вокзал, единственный на весь город - тот самый вокзал, до которого ездила Вереева ежегодно лет с 12ти, уезжая с Казанского либо с Павелецкого Вокзала, от Москвы к Воронежу. (Вереева проводила у бабушки с дедушкой иногда летние, иногда другие какие-нибудь каникулы). Тихо трогался поезд, из Москвы, под вечер, но ещё бывало светло - светло и пасмурно. Вереева сидела в не особо чистом купе - у не особо чистого окна; а перрон уже двигался, быстрее всё и быстрее: поезд набирал ход. Напротив Вереевой сидела с большою тщательностью накрашенная женщина между 25ю и 40ка годами, полноватая, и волосы - встрёпанная мальчишеская стрижка - были выкрашены в соломенный цвет, и дотошно были прокрашены ярким, блестящим розово-лиловым полные губы. Из-за такой же тщательной чёрной или коричневой обводки вокруг глаз особо заметны были уже начинающие разбегаться от глаз морщинки; лицо у женщины было застарело-усталое, нервное, но при этом кокетливое. Сочного травяного цвета была надета на женщине обтягивающая, с низким круглым вырезом майка, к майке тут ещё были вроде бы как для дополнения ансамбля прямые песочные брюки; на шее женщины старательным бантом был повязан сквозной платочек с зелёными и синими разводами, и тени на в'еках, тоже, были, одною частью жёлтые, другою зелёные. Женщина кокетливо изымала из чего-то среднего между чёрной сумочкой и чёрной сумкой симпатичный чёрный сотовый телефончик, дешёвая дамская модель, и в том телефончике начинала что-то просматривать. Длинные, блестящие розовым, ногти перебегали по кнопочкам телефона; потом изымались журналы какие-то и кроссворды, к разгадыванию которых подключалась тоже и Вереева. Покачивался плавно вагон, из стороны - в сторону; из стороны - в сторону... Ритмично колёса грохотали на стыках.
 
Заполнялся кроссворд аккуратным, немного печатным почерком попутчицы, жирно пишущей чёрной гелевой ручкой; ответы на кроссворд были: Фейхтвангер (автор, пишущий на исторические сюжеты); дополнение одного слова к какой-нибудь популярной поговорке (например, "Без труда не вытащишь и ... из пруда" - так в третью колонку По Горизонтали вписывалась, стало быть, "Рыбка"); Лихтенштейн (карликовое княжество в Европе); какая-то порода - не то сладкой, не то сладководной - рыбы; певица Валерия (требовалось узнать её по представленной здесь же фотографии), и ещё, в общем, много чего интересного требовалось в кроссворд вот в этот вписать. Лежавший на полу Люкс-Купе красный, с геометрическими узорами неопределённого цвета, коврик, не бывал выбит уже полгода как минимум; кроме коврика, удостоверяла, что купе - не просто купе, а класса Люкс - захватанная хрустальная вазочка тут же на откидном металлическом столике; из вазочки, агрессивно утверждая право на своё место в интерьере, торчала какая-то искусственная растительность с несколькими совершенно жуткими пластмассовыми цветочками на пластмассовых же, неестественно-зелёных стеблях. 

Вереева - не тогда, значительно позже, когда, после поступления собственного в ВУЗ, всё никак не могла забрать обратно из ВУЗа свои документы (каждый день не оказывалось на месте человека, который документы берёт или отдаёт) ...Так вот, получив тогда кучу свободного времени - всего-то и дела было, раз в день, через пол-Москвы съездить в ВУЗ за документами, после этого ни с чем вернуться домой - и вот, в тот, полугодовой, примерно, период собственной жизни Вереева узнала, что кроссворды всё печатают в газетах одни и те же, разве что меняя местами вопросы и разнообразя эти вопросы в пределах, скажем, десяти номеров - а с одиннадцатого номера снова всё прежнее повторяется. Тогда в Москве было особенно жаркое лето, такое, о котором поёт Майк Науменко, группа "Крематорий":

Лето, я изжарен как котлета
Время есть а денег нету
Но мне на это наплевать

Лето, я купил себе газету
Газета есть а пива нету
Я иду его искать

Лето, сегодня сейшн в Ленсовета
Там будет то и будет это
А не сходить ли мне туда, да-да-да

Лето, все хулиганы при кастетах
У них наверное вендетта
А впрочем это ерунда

Лето, от комаров спасенья нету
А в магазинах нету ДЭТы
В почете доноры у нас

Лето, оно сживет меня со света
Скорей карету мне карету,
А в прочем подойдет и квас

{модуляция в F#m}

Лето, штаны истерты как монета
Во рту дымится сигарета
Иду купаться в водоем

Лето, недавно я услышал где-то
Что скоро прилетит комета
И что тогда мы все умрем, умрем

Терялись в то лето, без конца проваливаясь куда-то, ключи от домофона; на крыше небольшой лоджии голуби, громко топая, танцевали краковяк; и чем-то напоминало зданьице бесова ВУЗа это вот самое здание Воронежского Вокзала, который там в Воронеже, кажется, единственный на весь город: оба здания, ВУЗа и Вокзала, были выполнены в сентиментальной какой-то псевдоклассической манере: бледные цвета (ВУЗ, например - бледно-жёлтый); тоже ещё в здании ВУЗа был маленький характерный треугольный фронтон, и кажется несколько колонн из-под того фронтона спускались. В здании Воронежского Вокзала тоже была колоннада; и каким-то таким мощным, не вполне правильным полукругом возвышались над зданием Воронежского Вокзала каменные скульптуры в рост - всё, надо думать, каких-нибудь великих, заслуженных и прославившихся людей.

Но тогда, когда в купе ездилось в 13 лет, ещё было этого неизвестно, насчёт повторяющихся вопросов в кроссвордах; и бывала первые минут двадцать странная не комфортная натянутость между Вереевой и разноцветно раскрашенной попутчицей. Кроссворд приходил, наконец, на помощь, и натянутость эту снимал; или если Вереева ехала в сопровождении бабушки, то начинался разговор, кто куда едет и кто где живёт - на Левом ли, на Правом ли Берегу; и у кого какие где родственники; и кто где работает и как плохо становится в 90е. В как для выступления в цирке раскрашенной попутчице Вереева узнавала себя: тоже и сама Вереева любила нарядиться в такой, допустим, ярко-алый берет. Вереевское дефиле в этом берете по окраинному московскому району Марьино вызывало бурный ажиотаж и гогот среди парней, глушивших на лавочках у выщербленных, перебитых зевов подъездов тёмное, крепкое бутылочное пиво. Это, собственно, была вереевская перспектива: выйти замуж сравнительно удачно (ещё не дай бог по какой-нибудь бешеной этой любви формата "навязчивая идея дебила"), и, стараясь нравиться мужу, вот таким вот образом одеваться, раскрашиваться и бантики себе сквозные газовые под шеей повязывать; а то собираться ещё на бабские посиделки и там такие на этих посиделках вести беседы, что только оттого, что такую вот эту беседу себе представишь - тут же заболеешь какими-нибудь нервами. 

Набирая ход, под неприветливым сереньким дождиком, видимым сквозь серое захватанное стекло, проезжали Москву Товарную; потом ещё какую-то Вторую, что ли, Москву Товарную - а после второй, наверное, третью; двигались мимо платформы промежуточных станций, потом начинались леса и поля - на скорости леса эти и поля пролетали, луна оказывалась большая, круглая подвешена там над лесом; вспоминалось то и это, и как совсем ещё малявками-второклашками ходили друг к другу в гости, просто так и на Дни Рождения; и какая квартира то ли у Светки, то ли у Людки. Квартиры Светки и Людки были похожи: та комната, в которой принимали гостей, вся бывала душно выстелена коврами с преобладанием в этих коврах красного цвета; и с потолка люстра висела, такая, вся в стеклянных преломляющих свет побрякушках, побрякушки висели по плечи примерно высокому взрослому человеку; а внизу к побрякушкам ещё какие-то другие были нарочно привешены побрякушки - так эти побрякушки второклассница Юля Вереева уже и сама головой задевала. Играли, в основном, в настольные игры; кроме настольных, тоже была игра, новая и долго не продержавшаяся, потому что для успешной игры нужно было, чтобы никто, кроме двух-трёх устроительниц игры, сути игры не знал.

Игра называлась не то Фараон, не то Мумия; устроительницы (второклашка-хозяйка празднества и две её второклашки-помощницы - растрепавшиеся к концу празднества косички, полуразвязавщиеся банты) - так вот, значит, три девочки запирались в комнате и что-то там в комнате устраивали; после этого одна из девочек выходила из комнаты, и, поочерёдно завязывая играющим глаза, с завязанными глазами вводила играющую в тёмную комнату. Одна из устроительниц игры там в тёмной комнате громко переливала из сосуда в сосуд воду, и замогильным вещанием рассказывала ведущая вед'омой (которая с завязанными глазами), что идут сейчас по древней погребальнице египетских Фараонов, огибают там какие-то сады и ступени, переходят через ручей, который ручей вот как раз можно слышать (тут с усиленной громкостью начинала из сосуда в сосуд переливаться вода), входят значит в главную погребальную комнату, а в погребальной этой комнате в открытом саркофаге лежит Мумия. Роль Мумии брала на себя тоже одна из девочек-помощниц - помощница ложилась навзничь куда-нибудь на диван, а на лоб лежащей помощнице ставили небольшую баночку с мазью. Ведущая брала руки вед'омой, и начинала этими руками ощупывать Мумию: это ноги, это руки, это шея - под конец палец вед'омой погружался в баночку с мазью с комментарием "а это глаз!", вед'омая страшно верещала и срывала с себя повязку. Обратно сыгравших девочек из комнаты не выпускали до тех пор, пока не сыграют все.

Никто не знал, откуда взялась игра; впрочем, тут пошли так называемые "игровые приставки "Марио"", которые быстро и без труда Фараонов и Мумий вытеснили.
По телевизору шла реклама: две леди сидят за столом, одна накрашена более эпатажно, другая менее; между ними на столе стоит консервированная банка зелёного горошка. Та, которая менее эпатажно накрашенная, и без бантика правда из сквозного такого платочка, художественно повязанного вокруг шеи - но, весьма возможно, только что перед эфиром она этот бантик с себя развязала - улыбалась улыбкой наркомана-идиота и с придыханием рассказывала о своём Пете. Уже не только нам зрителям, но даже и чуть более с мозгами собеседнице в импровизированном дамском клубе надоедал, всё этот Петя и Петя, и предлагала собеседница поговорить о чём-нибудь другом - вот хоть о зелёном горошке - потому что от горошка, в отличии от Пети, хотя бы польза. В ответ на смену темы, с Пети на зелёный горошек, лицо нашей первой, только что снявшей с себя бантик, озарялось светом и счастьем каким-то даже иномировым; наша значит по уши влюблённая жена хватала зелёный горошек и, прижав его к сердцу, восклицала: "Мой Петя тоже любит (далее шло название зелёного горошка)". На это хотя собеседница-более-с-мозгами и вздыхала - но как-то умилённо она вздыхала, и реклама оканчивалась усовершенствованной расхожей формулировкой "Всё лучшее Петям".

*

В другое время другие попутчики и попутчицы ездили с Вереевой тем же всё вечным маршрутом, от Казанского либо Павелецкого Вокзала в Москве - до, кажется, единственного вокзала на весь Воронеж, этого вот светлого, сентиментально-классического Воронежского Вокзала, над которым возвышаясь по периметру широкого, воодушевляющего рваного полукруга, каменные стояли скульптуры в рост (каких людей изображали скульптуры, снизу рассмотреть было невозможно).
 
Ехал бесцветный, весь какой-то типовой, высокий, нормально пропорционально сложённый молодой человек за тридцать. После полагающихся взаимных вступительных реплик, кто куда едет, кто на каком Берегу живёт и у кого где знакомые, молодой человек добрался наконец до любимой своей темы: фильтров для воды, которые в промышленных масштабах продаёт и производит его компания. Вереева тут немного усомнилась, всё ли у молодого человека ладно с головой, и как ему язык не натёрла реклама, которую он не останавливаясь проговаривает всё своё рабочее время - но и того ему мало, и вот, на досуге он страстно так излагает то же. Смутная мысль о вменяемости молодого человека, о вменяемости теперешнего общества, о медицине вообще краем промелькнула в сознании Вереевой; Вереева скучную прискорбную мысль развивать не стала и, установив подбородок на кулаки, уставилась, сквозь серое окно вагона, в пасмурный заоконный день. Уже недалеко было до Воронежа; уже проезжали не то ли над рекой Воронеж, не то ли над каким-то Водохранилищем, и медитативно можно было смотреть из покачивающегося вагона вовне, вниз, в неспокойную, низкими волнами идущую воду. Смотреть и вспоминать страшно бородатую, всем навязшую в зубах шутку, что есть три вещи, на которые человек может глядеть неотрывно: как горит огонь, как течёт вода, и как работает другой человек.

*
Тоже вообще много всякого продавалось в здании Воронежского Вокзала, так что в смысле торговли и кроме исключительных, чудовищно разнообразных фильтров для воды, рекламу которых слушали б'ольшую часть поездки - и кроме фильтров этих можно же было и что-нибудь другое себе приобрести.

Симпатичные были, довольно большие, где-то в ладонь, магнитики на холодильник - натурального цвета глины, а то бывали ещё расписаны. На глиняных, хитро выполненных, всё резных поделках значились: а) Герб Воронежа в разных вариантах в) Виды замечательных мест Воронежа с) Самый разнообразный, знаменитый советский, Котёнок с улицы Лизюкова. Вереева любила рассматривать в киосках эти глиняные поделки, но, раз в десятый приехав в Воронеж, а потом из Воронежа уехав - соответственно, двадцать раз просмотрев Гербы и Котёнка - Вереева утратила к этому всему интерес: почему-то сувениры вообще не раскупали.

Ещё тоже запомнились Вереевой просмотренные ею те же два десятка раз - громадные такие карандаши, сделанные из не вполне обработанных и обтёсанных веток дерева. Размером карандаши были четверть метра как минимум; и так потрясли карандаши - не карандаши, а целые КАРАНДАШИ - Верееву, что она даже однажды рассказала о них младшему, благополучно окончившему только что экономический ВУЗ, брату. Вереева описала брату эти вот карандаши и поинтересовалась, не знает ли брат, зачем такие карандаши. Сверх ожидания, брат воодушевился и ответил, что вот как раз и именно это он знает, что в каком-нибудь нестандартно решённом интерьере - даже у себя например в прихожей - брат и сам положил бы такой карандаш рядом с нестандартной какой-нибудь книжкой для записей телефонов и всего вообще того, что необходимо бывает записать. ...Но брат Артём в Воронеж ездил редко; те же толпы людей, которые бывали в Воронеже постоянно, или так просто однократно проездом, видать, не имели в виду такого дизайнерского решения - КАРАНДАШИ, во всяком случае, тоже как Гербы и Котёнок, год за годом лежали себе и лежали, и всё в том же самом киоске - от входящего в Вокзал со стороны поездов сразу по правую руку вот и лежали, значит, в киоске КАРАНДАШИ. (Вереева, тоже воодушевившись, даже вознамерилась было приобрести для Артёма вот такой КАРАНДАШ - но не то ли вылетело из головы, не то ли хозяин киоска, отчаявшись, карандаши с прилавка убрал). Кроме Гербов и карандашей, киоск торговал также памятными кр'ужками - и тоже всё с видами города; в числе остальных киосков Вокзала, которых насчитывалось штук пять, киоск торговал также прессой (по преимуществу жёлтой), и самыми разнообразными кроссвордами, сканвордами, и, как их там ещё, Судоку, и ещё даже более страшные какие-то названия.

*

Ряд за рядом, один ряд немного поверх другого, бывали выложены в киосках большие разноцветные глянцевые обложки журналов и чёрно-белый дизайн газет. В нынешних газетах Вереева разбиралась мало: был МК, был АиФ, была специально воронежская газета МоЁ.

МК и АиФ, соответственно, имели непрерывную преемственность от Советов (МК - "Московский Комсомолец", АиФ - "Аргументы и Факты"). Верееву сильно интересовало, какие это такие теперешние советские, но знать этого было никак невозможно, потому что семья Вереевой всю дорогу была демократическая; по этой причине Вереева даже сомневалась, гуманоиды те советские или нет. Иногда, как будто бы, доходили до Вереевой... какие-то... советские настроения... какие-то не сдающиеся остатки бывшей этой мощной советской культуры. Иногда Вереева, сидя вечерами у себя в комнате за столом, сравнивала эти смутные советские отголоски с явственно пожелтевшими МК и АиФом. Сравнивая, иногда Вереева думала, что наверное советские маскируются: делают вид, что и они пожелтели как всё остальное, и так пытаются поймать и понять настроения общества. Если, в самом деле, это было так, то это очень можно было понять. Потому что, как составила себе Вереева представление из самостоятельного чтения, и тоже из школьного курса: ведь почему такое количество народа пошло в 17м году за большевиками. Как из художественной литературы, так и из литературы учебной исторической, получалось так, что тогда в 17м большевики понимали основные проблемы населения - свобода (и в чём конкретно должна она выражаться), собственность на средства производства, нежелание воевать в проигрышной по мнению большевиков войне и так далее; так вот обо всём этом большевики тут и начинали сразу говорить на митингах; так вот поэтому-то на митингах их и слушали. Советский же эфир 90х до сих пор ещё тревожил Верееву отголосками и кошмарными снами; вот ещё какой-то (не советский) в эфире говорил, что, спроси кто у Зюганова, сколько будет 2х2 или скажем так какая сегодня погода - и получит он в ответ не изменяющееся, не переставляющее слов местами вещание о недостаточных зарплатах учителей и в общем ещё о чём-то; и в кошмарах нет-нет да и снился Вереевой шахтёрский митинг на Красной Площади, люди, немилосердно колотящие по булыжникам своими сотовыми телефонами (в то время ещё сотовый телефон был отличительным признаком самых что ни на есть крутейших "новых русских"). Люди хотели свободы. Пел свои открывшие Бога и какое-то такое всё новое с Богом в общей, так сказать, "потребительской корзине" - пел свои переворачивающие душу песни Тальков. Талькова потом застрелили.

Вереева достала в комнате родителей, с верхней полки книжного стеллажа под потолок, учебник Экономики громадного формата, в твёрдой обложке, в двух томах, авторства Брю и Маконелла. В учебнике описывалось, что рыночная экономика, в отличие от экономики плановой, сама себя регулирует, и что в этой-то регуляции самая настоящая свобода и есть. Дольше нескольких первых глав Вереева учебника не осилила. В одной из первых глав этого ВУЗовского учебника, для начала, описывалось, что такое Система Координат, и как ею следует пользоваться.
Вереева и совсем бы не читала того учебника. Но грозные, освобождающиеся наступали времена, всё повсеместно приходило в движение, нужно было участвовать и понимать - об этом и стихи все написаны - о том, что обязательно нужно участвовать в происходящем делом, а не рассуждениями; так что Вереева, буквально "наступив на горло собственной песне", отложила Цветаеву, и взялась за того Брю и Маконелла.

*

В "Записках Добровольца" Эфрона, описывается, как у белого офицера, едущего с тайным заданием из красных областей - к белым куда-то в Крым; так вот у него, у офицера то есть, попутчик, давний знакомый: сам весь круглый как шар, и голова круглая и лысая, и даже как вроде бы руки и ноги - тоже круглые; попутчик этот - какой-то отстранённый от власти бывший член бывшего Временного Правительства. И всё-то ему, шару, легко; шар просто катится по наклонной плоскости в любую сторону; и быстро, часто, долго, без пауз и запятых, всё говорит попутчик белому офицеру и говорит; и всё комментирует попутчик свои рассказы, что мол Россия скоро одумается, почувствует необходимость в образованных людях - а образованные люди тут как здесь, вот опять хоть и этот вот круглый; а что до тех пор, пока Россия одумается, образованные люди должны себя хранить, избегая расстрелов и прочего уничтожения, потому что как обойдётся без них Россия? Никак не обойдётся; и легко, быстро, часто, бесконечно рассказывал шарообразный, сколько он всего пережил и какие бывали ситуации, и как было собрано Временное Правительство, и как оно было распущено ...и как несколько дней сидел круглый в кошмарных подвалах Чрезвычайки... там какой-то бородатый купец, мощный мужик чуть не в полкамеры размером, сошёл с ума, кидался на стены, бился об стены головой... - Эта повесть Эфрона называется "Тиф", и как раз, пока слушал белый офицер своего собеседника (собеседник ехал Первым Классом, и офицера к себе в Первый Класс переселил) - и вот, ехали, значит, с круглым собеседником, монолог которого продолжался не запинаясь, не останавливаясь; и как раз уже тогда-то свирепствовавшим в округе тифом белый офицер и начал заболевать, шум в голове появился и всякое такое; и только уютно, вроде как бы на рессорах, плавно шёл вагон Первого Класса, и негромко, баюкающе выстукивали колёса по рельсам "хо-ро-шо хо-ро-шо хо-ро-шо" (в Третьем Классе колёса стучат не так, в Третьем Классе колёса страшно грохочут, и всё по мозгам, всё вбивают в мозг другую, бойкую, громкую скороговорку: "Я тебе дам - я тебе дам - я тебе дам").

Когда в казарме напали на двух белых офицеров, - белые офицеры, моментально сориентировавшись, драться против казармы не стали, а вырубили свет и спокойно вышли (в казарме за их спиной начиналась уже потасовка между своими, солдатами). И было такое устойчивое выражение "юнкерская морда", в таком примерно контексте "куда ты его пропускаешь, мало ли во что одет - а морда как есть юнкерская".

                13-10-2014