Би-жутерия свободы 90

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 90
 
Мошка повторял припев нараспев срывающимся с места лаем всякий раз, когда к нему залетал необлучённый взрывом на японской АЭС попугай Зонтик с пирсингом в клюве, не веривший в пожизненные узы Проимея, но знающий, что рыбы мечут икринки, глаза молнии, а ему на насесте снятся бархатные голоса дорожек и гор Атласа в Марокко. Пичуга Зонтик догадывался, что с войной и бедностью можно бороться, если воевать с собой, не обедняя себя.
Однажды, когда накожное солнце прихватило эпидермис свекловидных тел загорающих, Мошка подвёл Фруму с её пятым травматологическим пунктом в паспорте, по улице на коротком поводке к сияющей витрине. Там он поставил её в невыполнимую в Камасутре позу «Отшельника» в наказание за ряд оздоровительных мероприятий, которыми она его пыталась приворожить. Оставив хозяйку в стороне, он показал сварливой бабёнке, что она перешла в ту весовую категорию, продемонстрировав ей её коронный номер, в котором перебороть себя невозможно. Сам же он (служивый на задних лапках), поднявшись на передние, критически рассматривал на стекле что-то отражённое своё.
Стручок мой – выскочка, с удовлетворением отметил терьер, работает в любых подворотных условиях без соблюдения техники безопасности и охраны здоровья бобылей, оставшихся на бобах и не верящих в сказки с подсказками сверху. Мося, переживший период высокой травы, игравшей с ним в прятки, прогавкал: «С этим шутить нельзя!» и резво засеменил уже как с неделю отяжелевшую от него Бо-таксу, отпуская по поводу её веретенообразного тела затасканные за хвост дешёвые комплименты. Но про себя он твёрдо решил, что служить кому-либо на передних лапах вовсе не собирается. Это попахивает совращением малолетнего, предусмотрительно решил он, и не стоит забывать, что ему всего-то десять лет. Мося никогда не терял головы и незримого присутствия духа, если позволяла ситуация и на него никого не натравливали, когда не растаскивали в драках.
– Да, – подтвердила Фрума, пытаясь упредить его намерения, и тут же усомнилась, – это под каким подворотным углом на себя посмотреть. Думаю, настала пора отвести тебя  к психоветеринару, Мося, пока тебе окончательно непоздоровилось.
– А тебя сдать в ломбард! – отвесно оскалился обиженный Мошка, – вот и иди... к своим врачам. Тебе самой давно следовало показаться, чтобы проверили скрипучую калошу, на предмет протекания. Избавилась, понимаешь, от шапочных знакомств, не подлежащих пересортице и сконцентрировала на мне своё неусыпное внимание.  Замучила ты меня нравоучениями и ограничениями в личной жизни. Не даёшь оттянуться по первому классу. Называешь меня вертопрахом, а ведь я не индус и ещё не умер, чтобы пепел мой развеивали. Что я с тобой вижу в тусклой жизни? Неоднократно обещала перевести меня на трёхтазовое питание, но продолжаешь крутить мозги в своей любовной мясорубке и один и тот же поднадоевший мультик «Три порносёнка». Навязываешь гадко-гладкое или не в меру жаркое, а мэни трэба (иногда терьер забывался и переходил с утрусского на украинский) длинношёрстное или хотя бы гладкошёрстное. Мне порядком поднадоело наше более чем тесное сотрудничество, даже не представляешь как там темно и сыро! Только за это тебя стоило бы продать с молотка. Подозреваю, твой папа не был большим красавцем, так стоит ли удивляться, что ты – продолжение исключительного морального урода. Ответь честно, зачем позавчера у тебя собирались скандинавы: Корнелия Фризер, Феня с Моней, Маня с Лёней и художник Парапет Сатрёмыч Пожелтян с колли, занимавшейся настенной живописью о подмоченной репутации которой весь Собачий Клуб «Где наша не промокала» шушукается. Уж я-то тебя, как свои четыре лапы знаю. А-а, молчишь? Учти, я не какая-нибудь там глухонемая лайка в лайковых перчатках, и голос за себя подать могу.
– Что-то ты сильно разгавкался, смотри совсем не гавкнись, – пожурила кареокого жёсткошерстного терьера Фрума, – не будь ты хорошим  компаньоном, собеседником и поводырём, я бы давно отдала тебя в надёжные руки на корейскую скотобойню.
Как бы боясь прошляпить безмятежное настоящее, Фру-Фру поправила съехавший набок головной поплиновый убор из сгустка перьев павлина, осуждённого за их расправу, и который она гордо носила на улицу в назиданье неимущим подругам.
 – Чихать я на это хотел. Даже и не мечтай об этом, старая потаскуха, – фыркнул терьер. – Хватит мне предлагать лежалый товар – себя. Я больше не намерен растрачивать силы на чепуху и ересь, и симулировать увечные проявления привязанности в сполохах угасающего таланта. Поостерегись гадина, если наклепаю на тебя борзой суке, принадлежащей бывшему хирургу, а теперь судье Дормидонту Круасанни,  тебе явно непоздоровится. Ты себе даже не представляешь сколько он почек пересажал! Надеюсь, ты в курсе того, что у меня с борзой (кормилицей семи наших общих с ней крох) на лужайке близлежащие отношения происходят. И кто тебе дал право без умолку болтать на вольную тему о моём биполярном мозговом пространстве с подружками-подельщицами, насколько им позволяет отсутствие образовательного ценза?!
Теперь несколько слов о предыдущей хозяйке йоркшира Мошки –  агитаторше – переносчице дезинформационной заразы, чтобы сподручнее было мухлевать или, как некоторые считают, бороться с левыми поставками редких в этих краях африканских мух Це-це, для их посиделок на столе, усыпанном крошками.
Беатриса Отвагина родилась в дектябре (нос кнопкой, детонировала три раза без абортов). Пройдя соответственную практику в Париже по Фонтенblow job и перевалочный пункт замужества, она умиротворённо опухла. Застать Отвагину вовлечённой в процессе мышления было то же, что обвинить монорельс в двуличии. Её муж узнал, что свет не стоит на месте со скоростью 300 000 км/сек, поработав на кухне над созданием прибора для измерения силы воли, поборовшем местечковость, он оставил Беатрису «угла», когда той снились желеобразные медвузы, медузы, мезузы и...
Облизывая полные пиявки губ, Беатриса на дух не выносила самолётную болтанку, красные ватники и музыкальных имбецилов, измеряемых в децибелах. Она носила моторные лодочки на низком каблуке, шлёпанцы подлодки и длинные волосы, уложенные в пучок, пропитанный маслом, на затылке и обрастала вещами, как днище корабля ракушками. Дальше заказного убийства раков в привокзальном ресторане «С гулькин нос» Беатриса не шла, гордо восседая за столиком и переваливаясь с ягодицы на ягодицу, со своим другом бывшим школьным нраво-учителем Сига Нулли, сколотившим на ней немалое состояние, заказывая себе «Плацкартный filet». Гусиная шейка Сига, намертво забедренная  Беатрисой, тоскливо ныла с предыдущей ночи, неся на себе занятные синяки, а его заплывшие за буйки век глаза остекленели.
Сига, не обладавший  определённой профессией, и считавший, что мать зависти – замалчивание, качал права и надувал животы незнакомкам, когда средства от запятнанной совести ему уже не помогали. Он не стремился к созданию семьи, и как старая лиса, мечтающая о свободном меховом воротнике, слышал, что самые замечательные женщины – тёщи. Из продвинутых Сига Нулли, который вёл себя с Беатрис, как бригадный генерал строителей доминизма, больше всего испытывал недоверие к пешкам, воспринимавшим его как модный туфель, лезущий на рожок, за то что Сига поддерживал теорию академика-вирусолога Майны «История – матка. Войны – кесаревы сечения, извлекающие из неё новорождённые уроки». Итак, возвращаясь к микроскопическому повествованию, – по радио исполняли «Марш Ротвейлера» для шарпея с духовым ружейным оркестром пинчеров под управлением Камиль Фо, мастерски дирижировавшего кишечной палочкой.
Выстрелы неслись со всех сторон. Затем сообщили радостную новость – восемь с половиной заложников отпустили на свободу.
– Пойдём в койку, Мося, моё дорогое производное демографического взрыва терьеров, не то боюсь, провороню начало передачи «Рваное сукожилие». Я тебе о кошках почитаю на сон грядущий, будет кого гонять после меня во сне.
– На хрена мне, породистой собаке, твой «Кошкин дом»? Да гори он пропадом вместе с его пожарами! Я ими по горло сыт по телеку. Не корми меня рамштексом из говядины, она бараниной и не пахнет. Плевал я на всё с высокой колокольни. Такого красавца, как я, каждый подберёт. Знакомая цыганка, боясь прогадать, нагадала, что буду жить припеваючи на вилле у миллионерши. Не думаю, что она имела в виду тебя. Сторожевой собаке в конуре веселей, чем мне в твоих «хоромах». Я достаточно вкусил истинную цену не казанной доброты, и имею полное представление, чего тебе от меня надо, будучи мелким служащим на задних лапах и дополнением к твоей белокожей сумочке с белокурой татуировкой, напоминающей вышивку. Покопайся в своей никчёмной памяти и вспомни, как меня комиссовали из собачника непригодным для несения службы на задних лапах. Так что потакать тебе я  больше не желаю! Уймись, пока не поздно, ты знаешь, что меня не заботит высокая котировка на скотном дворе двуногих фанфаронов. Доказательством является моя обличительная поэма о человеческой «доброте».

Есть сокровенные мечты,
которых не убудет,
не те, что раскрывают рты
в постели у подруги.

Вопрос не у альфонса встал,
прижатого к стене.
О чём мечтает генерал?
Конечно, о войне!

Чего желает окулист?
Побольше бы слепых.
Политик так же как артист –
признания толпы.
Потягивая в баре грог,
желает адвокат
побольше переломов ног
в общественных местах.
И с ним разделят горечь бед
от прибылей доход
пособник в деле ортопед
и тот кто привезёт.

Нет аппетитам не остыть
Помощи неотложной,
зимой в асфальте чёрных дыр
ждёт пофигист-дорожник.
Аврии на автострадах,
где кровь фонтаном хлыщет...
Стабильному притоку рад
директор на кладбище.
Чтоб вскрытий больше провели –
анатомопатолог.
Об извержении Земли
мечтает вулканолог.
И ширится преступный мир
на благо жирных судей
охранник – блага гарантир
порядок в деле любит.
О чём же мне дано мечтать
в мире жены проделок?
На кухне больше не видать
летающих тарелок.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #91)