Об украденной победе. Ломаный ритм

Катком для укладки асфальта едет по улице
Самодвижущийся экипаж, перевозящий  газетные известия,
А ветераны воины протягивают ему обрубленные в битвах кули
И ругают, злобой плюясь в пригоршни извести.

“Вторая великая окончена, братцы!
Теперь заживем” – орет юный газетчик,
А бойцы, будто волки, думают, как бы к авто подобраться
И за бачок бензиновый зубастой гранатою кусить резче.

Им, когда началась бойня жуткая,
Не сказали, что нужно без рук и без легких стоять на посту же,
И, что, в саваны погребальные кутаясь,
На них откашляется Осовцом рота чиновников простуженных.

“Ах, атака мертвецов, а нам-то что до ее храбрости неумирающей?
Двухсотым – красивые некрологи, и гнилые консервы – кому всыпали за триста”,
И от обиды вертихвосткой вращается на том свете императора великий пращур
И сельдью в банке ищет каналы дипломатические императрица.

А чинушам что? – жизнь легка, если по пьяни не сигануть с подоконника,
Гуляй себе, с барышнями нетяжелого поведения пустившись в пляс,
И не знают они, что мертвы – так Россия-вдова хоронит и украшает покойника,
Которому уже не важно число душевных червоточин и язв.

А государь император с Тобольской ссылки, своими же преданный,
Пытается укротить однодневных временщиков апломб,
Ведь страна – его семья, с нею до конца он разделит все беды,
Не в пример капитану тонущего корабля, не пустит себе пулю в лоб.

Царь тоже жив, как жив однорукий юнкер, плачущий о победе сворованной
И о казачьем стяге с гербом цесаревича, ведь под ним он  выносил раненых из тартара,
И, увидев ровесника своего, с волчьей выдержкой уберет обратно от бомбы провод,
Лишь ощерится и рассмеется на зарвавшегося третьеиюньского агитатора.