Би-жутерия свободы 89

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 89
 
Сожительница с млекопитающими Фру-Фру не страдала  несусветными комплексами, и гордилась отклонениями от общепринятой нормы выпивки, когда ей снился «бомбивший» ковровыми дорожками йоркшир Мошка – распространитель журнала «Вязание крючком у декоративных собак». Зачатый кустарным способом он резвился, петляя меж долговязых деревьев разных пород и возрастов. Первопричиной Фруминого неадекватного поведения явилось то, что росла она без отчима, но и мать после родовой горячки опознать не удалось, хотя кое-кто намекал, что в родовое отделение роженица попала под вымышленной фамилией Зульфии Обшлагбаум, с тараканьими усами а-ля Сальвадор Дали, скопированными с руля гоночного велосипеда в агонии погони за лидером.
В графе Почему покидаете родину? она  написала, что не желает подвергаться репрессиям в чужой супружеской постели и оставаться неузнаваемой в театрах, музеях, бумазеях и примерочных. Когда её спросили, зачем она вывозит подонка мужа, Фрума пояснила: «В отместку. Сходятся с людьми, чтобы разойтись».
Учитывая, что Фрумочка относилась к половому акту как к углублению знаний, слова с делом у неё не расходились. Предварительно взмылив себя от пяток до кончиков ушей, на границе Возможного с Непостижимым, она шепнула на ухо таможеннику, бесившемуся с жиру Жирару Шиканье, чтобы тот соблаговолил проверить у её прыткого муженька ампулу Прямой кишки на предмет алмазных россыпей. Пренебрежительный взгляд жадного таможенника сменила неслыханная наглость, доведшая служивого до Малого Таза обследуемого в пограничном туалете. По восходящей кривой последовала грубость, готовая поспорить с хамством, «не замазывая» щели в оконной раме.
В состоянии шахматной апатии Жерар осмотрел анус растерянного гражданина Пюльпитера, носившего свою фамилию, пошатываясь от её весомости. Следствием проникновенного взгляда явилось извлечение алмазов «Пожелтевшие карбункулы». Их оказалось целых два, притом фальшивых (носитель, рождённый в пилюле 1958 года, в эту тайну вкладчиком посвящён не был). Подделку, к чести властей за мизерное вознаграждение, установили не сразу, что дало возможность без зазрения совести отправить перевозчика-мула по этапу «Грош тебе цена без пересылки» в природный морозильник на Шпицберген в соответствии с поваренной солью марксистского учения. Но почему-то щуплую фамилию Пюльпитер переиначили в Питер Пюль, с которой он, судя по записям в реестре домоуправления, промаялся до конца жизни (он, стремившийся в институт, попал впросак, никому на ноги не роняя собственного достоинства и слов в тарелку). Опираясь на лозунг «Враг понёс тяжёлые потери, сложив их в углу», Фрума хотела, чтобы комедией положений оказалась встреча беременных трансвеститов на сцене провинциального театра, где аншлаги пришпиливаются к рукавам, рукава впадают в реки, и аскорбинка – не оскорбление.
Такого мнения она придерживалась обеими руками, но в том что блефарит – воспаление блефа блейфующего, убедить её окулистам не удавалось. С подобными странностями Фрума жила на обширную ногу (во вьетнамках с вырезом для большого пальца) в обществе своего шерстяного любимца йоркшира Мошки, почему-то записанного ветеринарами в документах Моисеем, хотя никакого собачьего народа он ниоткуда в никуда не выводил. Моська родителей не помнил, но в его вертлявом фотографическом мозгу навсегда запечатлелся исходный пункт – Египет.
Хозяйка же со всем её периметром выпухлостей, которые натасканный барбосик добросовестно стаскивал с кровати и буквально вытягивал на поводке проветриться на улицу, была для него навязана повседневностью. В минуты насильного выведения «на двор», на её лице с опознавательными знаками косметики останавливались взгляды прохожих. Их развлекало платье с нагрудными карманами, увеличивающими подмышечный периметр Фрумочки.
Надо сказать, что Фрумочка небеспричинно ревновала доблестного Мошку к живописным (заборным) четвероногим дамам неизвестных ей пород. Её совместные прогулки с непоседой йоркширом по тротуарам и припаркованным к ним загаженным лужайкам зачастую превращались в сучий ад для обеих. Но для своего любимца Фрумочка готова была на всё, вплоть до режиссёрских прослушиваний на роль фонарного столба в пёсьей пьесе «Безусловный рефлекс», жизнелюбивый герой которой ещё не был готов разделить судьбу толстокожего апельсина. В общении с терьером Фру-Фру соблюдала осторожность, придерживаясь золотого правила, которое Мошка (родом из третьего помёта) чтил только отчасти: «Если на чёрное говорят: «Белое», значит, это не вино, а танцующие пуэрторики». Время от времени  она благословляла рычащего Мошку на ратные подвиги (что ей нравилось в разрывах времени, так это то, что их не приходилось зашивать).
Терьер мечтал прислониться к собственной тени у забора, вписаться в его формат, думая, что немного живительной влаги забору не помешает, да так, чтобы запенился несговорчивый ручеёк. Затем он не прочь был сбросить шерсть и позагорать в тени голым, как левретка, избежав предосудительных взглядов прохожих, или, в худшем случае, прилечь на загазоненную травку, размечтавшись по сторонам о собачьем кафе «Тумба ля Лайка», где он был бы избавлен от вентилирования кубометров уличной пыли, в ожидании прошедшего столетия. Избежать людского участия ему не представлялось  возможности, и наш терьер стал серьёзно подумывать, а не постричься ли ему к... монашенкам?
Если у людей принято заявления посторонних делить надвое, то терьер всё умножал на четыре. Когда знакомые дворняжки спрашивали, к чему это ему, он неохотно и односложно отвечал: «Мне так больше нравится», ещё кутёнком он любил сотоварищи по собачьей площадке, играя в обглоданные кости скелетов и противопоставляя себя экстремизму ротвейлерихи Эстер. Выбеги Мошки из дома без поводка напоминали побеги вьющегося растения, удерживающего мнение при себе. Он догадывался, чем полнометражный недотёпа отличается от круглого идиота и знал назубок гимн «Сорняки и их рвение» Авгия Конюшни и при этом обладал харизмой бонвивана с тактом пьяного мужика, встречаемого женой креслом-качалкой в руках. Мося умел:
с аппетитом (без участия четвероногих друзей) обглодать косточку в присутствии эрдельтерьера Плутокраха, выделывающего кульбиты и накладывающего президентское вето на лужайке;
воспользоваться благосклонностью зубочистки, позаимствованной у Фру-Фру; не глядя на её удивлённую физиономию, и
бесстыдно задрать ногу на Музей изощрённых искусств, выкрашенный в раздражающий его цвет индиго, по его мнению, предназначенный исключительно для идальго.
А что с ним творилось, когда Фрума купила ему золотую цепочку с пиратским крестиком из сахарных косточек? Невосприимчивый к критике аккуратист Мошка погрузился в оцепенение от одной только мысли, что существует ещё тысяча способов облегчить её кошелёк. Мосины попытки изучить Квантовую Пиханику ни к чему не привели. Зато он научился читать недозволенное по выпуклым Фрумочкиным глазам и тараторить не хуже волнистого попугайчика Зонтика, изредка вылетающего из дома, чтобы развеяться и поболтать с йоркширом о причинах и преследованиях, которым он подвергался им со стороны японской собачки Укушу – родственницы подземно-проходной арфистки Кому Это Надо, игравшей Йоко-гаммы без Леннона, пока солнце выкатывалось на флегматичное шоссе, потягивающееся двусторонними выходами.
Не все собаки в округе приветствовали Мошку, который лаял: «Моему бизнесу нужна крыша и такая, чтобы не протекала».
Двоюродные сестрички, игривые мальтийские болонки, считали его бескомпромиссной скотиной и террористом за неформальные отношения и подрыв авторитета под юбкой у Фру-Фру. А немецкая овчарка Поди-Узнай не без оснований принимала усердного лизуна за кусок сыра, незаслуженно катающегося в масле нашармачка и без какой-либо отдачи в мелкобуржуазном доме.
Свободомыслящий Мошка игнорировал обсосанные сплетни греческой догини и (в целях защиты Зонтика от страшного зверя раскосой японской собачки Укушу) молниеносно освоил бразильский сленговый мат, напоминавший работу штопального аппарата, под сентиментальную песенку своего закадычного друга – поэта Опа-наса Непонашему, носившего по воскресеньям на пляж соломенную шляпу с синей лентой, на которой был выгравирован его псевдоним ЛTМ.

                Мы познакомились собачками,
                Набрёл на незнакомый сквер.
Терьер Ваш показался мрачным,
Мой не общителен терьер.

Слонялись в небе тучи матово,
Всё представлялось вкривь и вкось,
С Бродвея дуло, дождь накрапывал.
С блохи знакомство завелось.

– Погода выдалась прескверная, –
Сказал я, – этою зимой.
Из сострадания, наверное,
Раскрыли зонтик надо мной.

И, привязав собачек к столбикам,
Забылись в скверике вдвоём.
И я завыл забытым бобиком
Гнилым нью-поркским январём.

И я раскрыл, как зонтик, душу Вам
Непредсказуемой, чужой.
А Вы, заботливо-послушная,
Держали зонтик надо мной.

Такая нежная, серьезная,
Всё понимающая – жуть.
Взглянул наверх, сквозь зонтик розовый
Нам солнце светит «В добрый путь».

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #90)

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 89
 
Сожительница с млекопитающими Фру-Фру не страдала  несусветными комплексами, и гордилась отклонениями от общепринятой нормы выпивки, когда ей снился «бомбивший» ковровыми дорожками йоркшир Мошка – распространитель журнала «Вязание крючком у декоративных собак». Зачатый кустарным способом он резвился, петляя меж долговязых деревьев разных пород и возрастов. Первопричиной Фруминого неадекватного поведения явилось то, что росла она без отчима, но и мать после родовой горячки опознать не удалось, хотя кое-кто намекал, что в родовое отделение роженица попала под вымышленной фамилией Зульфии Обшлагбаум, с тараканьими усами а-ля Сальвадор Дали, скопированными с руля гоночного велосипеда в агонии погони за лидером.
В графе Почему покидаете родину? она  написала, что не желает подвергаться репрессиям в чужой супружеской постели и оставаться неузнаваемой в театрах, музеях, бумазеях и примерочных. Когда её спросили, зачем она вывозит подонка мужа, Фрума пояснила: «В отместку. Сходятся с людьми, чтобы разойтись».
Учитывая, что Фрумочка относилась к половому акту как к углублению знаний, слова с делом у неё не расходились. Предварительно взмылив себя от пяток до кончиков ушей, на границе Возможного с Непостижимым, она шепнула на ухо таможеннику, бесившемуся с жиру Жирару Шиканье, чтобы тот соблаговолил проверить у её прыткого муженька ампулу Прямой кишки на предмет алмазных россыпей. Пренебрежительный взгляд жадного таможенника сменила неслыханная наглость, доведшая служивого до Малого Таза обследуемого в пограничном туалете. По восходящей кривой последовала грубость, готовая поспорить с хамством, «не замазывая» щели в оконной раме.
В состоянии шахматной апатии Жерар осмотрел анус растерянного гражданина Пюльпитера, носившего свою фамилию, пошатываясь от её весомости. Следствием проникновенного взгляда явилось извлечение алмазов «Пожелтевшие карбункулы». Их оказалось целых два, притом фальшивых (носитель, рождённый в пилюле 1958 года, в эту тайну вкладчиком посвящён не был). Подделку, к чести властей за мизерное вознаграждение, установили не сразу, что дало возможность без зазрения совести отправить перевозчика-мула по этапу «Грош тебе цена без пересылки» в природный морозильник на Шпицберген в соответствии с поваренной солью марксистского учения. Но почему-то щуплую фамилию Пюльпитер переиначили в Питер Пюль, с которой он, судя по записям в реестре домоуправления, промаялся до конца жизни (он, стремившийся в институт, попал впросак, никому на ноги не роняя собственного достоинства и слов в тарелку). Опираясь на лозунг «Враг понёс тяжёлые потери, сложив их в углу», Фрума хотела, чтобы комедией положений оказалась встреча беременных трансвеститов на сцене провинциального театра, где аншлаги пришпиливаются к рукавам, рукава впадают в реки, и аскорбинка – не оскорбление.
Такого мнения она придерживалась обеими руками, но в том что блефарит – воспаление блефа блейфующего, убедить её окулистам не удавалось. С подобными странностями Фрума жила на обширную ногу (во вьетнамках с вырезом для большого пальца) в обществе своего шерстяного любимца йоркшира Мошки, почему-то записанного ветеринарами в документах Моисеем, хотя никакого собачьего народа он ниоткуда в никуда не выводил. Моська родителей не помнил, но в его вертлявом фотографическом мозгу навсегда запечатлелся исходный пункт – Египет.
Хозяйка же со всем её периметром выпухлостей, которые натасканный барбосик добросовестно стаскивал с кровати и буквально вытягивал на поводке проветриться на улицу, была для него навязана повседневностью. В минуты насильного выведения «на двор», на её лице с опознавательными знаками косметики останавливались взгляды прохожих. Их развлекало платье с нагрудными карманами, увеличивающими подмышечный периметр Фрумочки.
Надо сказать, что Фрумочка небеспричинно ревновала доблестного Мошку к живописным (заборным) четвероногим дамам неизвестных ей пород. Её совместные прогулки с непоседой йоркширом по тротуарам и припаркованным к ним загаженным лужайкам зачастую превращались в сучий ад для обеих. Но для своего любимца Фрумочка готова была на всё, вплоть до режиссёрских прослушиваний на роль фонарного столба в пёсьей пьесе «Безусловный рефлекс», жизнелюбивый герой которой ещё не был готов разделить судьбу толстокожего апельсина. В общении с терьером Фру-Фру соблюдала осторожность, придерживаясь золотого правила, которое Мошка (родом из третьего помёта) чтил только отчасти: «Если на чёрное говорят: «Белое», значит, это не вино, а танцующие пуэрторики». Время от времени  она благословляла рычащего Мошку на ратные подвиги (что ей нравилось в разрывах времени, так это то, что их не приходилось зашивать).
Терьер мечтал прислониться к собственной тени у забора, вписаться в его формат, думая, что немного живительной влаги забору не помешает, да так, чтобы запенился несговорчивый ручеёк. Затем он не прочь был сбросить шерсть и позагорать в тени голым, как левретка, избежав предосудительных взглядов прохожих, или, в худшем случае, прилечь на загазоненную травку, размечтавшись по сторонам о собачьем кафе «Тумба ля Лайка», где он был бы избавлен от вентилирования кубометров уличной пыли, в ожидании прошедшего столетия. Избежать людского участия ему не представлялось  возможности, и наш терьер стал серьёзно подумывать, а не постричься ли ему к... монашенкам?
Если у людей принято заявления посторонних делить надвое, то терьер всё умножал на четыре. Когда знакомые дворняжки спрашивали, к чему это ему, он неохотно и односложно отвечал: «Мне так больше нравится», ещё кутёнком он любил сотоварищи по собачьей площадке, играя в обглоданные кости скелетов и противопоставляя себя экстремизму ротвейлерихи Эстер. Выбеги Мошки из дома без поводка напоминали побеги вьющегося растения, удерживающего мнение при себе. Он догадывался, чем полнометражный недотёпа отличается от круглого идиота и знал назубок гимн «Сорняки и их рвение» Авгия Конюшни и при этом обладал харизмой бонвивана с тактом пьяного мужика, встречаемого женой креслом-качалкой в руках. Мося умел:
с аппетитом (без участия четвероногих друзей) обглодать косточку в присутствии эрдельтерьера Плутокраха, выделывающего кульбиты и накладывающего президентское вето на лужайке;
воспользоваться благосклонностью зубочистки, позаимствованной у Фру-Фру; не глядя на её удивлённую физиономию, и
бесстыдно задрать ногу на Музей изощрённых искусств, выкрашенный в раздражающий его цвет индиго, по его мнению, предназначенный исключительно для идальго.
А что с ним творилось, когда Фрума купила ему золотую цепочку с пиратским крестиком из сахарных косточек? Невосприимчивый к критике аккуратист Мошка погрузился в оцепенение от одной только мысли, что существует ещё тысяча способов облегчить её кошелёк. Мосины попытки изучить Квантовую Пиханику ни к чему не привели. Зато он научился читать недозволенное по выпуклым Фрумочкиным глазам и тараторить не хуже волнистого попугайчика Зонтика, изредка вылетающего из дома, чтобы развеяться и поболтать с йоркширом о причинах и преследованиях, которым он подвергался им со стороны японской собачки Укушу – родственницы подземно-проходной арфистки Кому Это Надо, игравшей Йоко-гаммы без Леннона, пока солнце выкатывалось на флегматичное шоссе, потягивающееся двусторонними выходами.
Не все собаки в округе приветствовали Мошку, который лаял: «Моему бизнесу нужна крыша и такая, чтобы не протекала».
Двоюродные сестрички, игривые мальтийские болонки, считали его бескомпромиссной скотиной и террористом за неформальные отношения и подрыв авторитета под юбкой у Фру-Фру. А немецкая овчарка Поди-Узнай не без оснований принимала усердного лизуна за кусок сыра, незаслуженно катающегося в масле нашармачка и без какой-либо отдачи в мелкобуржуазном доме.
Свободомыслящий Мошка игнорировал обсосанные сплетни греческой догини и (в целях защиты Зонтика от страшного зверя раскосой японской собачки Укушу) молниеносно освоил бразильский сленговый мат, напоминавший работу штопального аппарата, под сентиментальную песенку своего закадычного друга – поэта Опа-наса Непонашему, носившего по воскресеньям на пляж соломенную шляпу с синей лентой, на которой был выгравирован его псевдоним ЛTМ.

                Мы познакомились собачками,
                Набрёл на незнакомый сквер.
Терьер Ваш показался мрачным,
Мой не общителен терьер.

Слонялись в небе тучи матово,
Всё представлялось вкривь и вкось,
С Бродвея дуло, дождь накрапывал.
С блохи знакомство завелось.

– Погода выдалась прескверная, –
Сказал я, – этою зимой.
Из сострадания, наверное,
Раскрыли зонтик надо мной.

И, привязав собачек к столбикам,
Забылись в скверике вдвоём.
И я завыл забытым бобиком
Гнилым нью-поркским январём.

И я раскрыл, как зонтик, душу Вам
Непредсказуемой, чужой.
А Вы, заботливо-послушная,
Держали зонтик надо мной.

Такая нежная, серьезная,
Всё понимающая – жуть.
Взглянул наверх, сквозь зонтик розовый
Нам солнце светит «В добрый путь».

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #90)