ЗОВ ДУШИ

Я не знаю, что вдруг заставило меня записать сохранившиеся в моей памяти воспоминания ушедших моих близких. Наверное, хочется верить, что моим детям и внукам вдруг станет интересно: а что же было до нас…
Бабушка моя, с маминой стороны, Мария Кондратьевна, родилась недалеко от Венёва в деревне Горшково. Венёв в то время относился к Московской губернии. Фамилия её была Ярцева. Семья, я думаю, была не из бедных. Об этом можно судить по оставшимся её вещам: в большом кованом сундуке долго хранились некоторые вещи из её приданого, например, тонкие шёлковые шали: глубокого  вишнёвого цвета и белого;  длинный белый шёлковый шарф с нежной бахромой; лиловая и розовая кофточки из тонкой переливающейся ткани, расшитые кружевом; длинные белые кружевные перчатки; кружевной зонтик от солнца с длинной ручкой, оканчивающейся шариком из слоновой кости; лисья шуба. Маленькие, мы не понимали ценности этих вещей, поэтому старались утащить их в свои игры: «наряжались в барыню», из рукава  шубы состряпали хвост для новогоднего костюма лисы, под старинным кружевным зонтиком летом загорали в саду… Даже старинную зингеровскую ножную машинку с инкрустацией из перламутра не сберегли, выкинули просто на улицу, когда купили современную электрическую. Глупость махровая, но так было. Мама рассказывала, что были золотые украшения, но в трудные времена их продали, чтобы спасти детей от голода. Она объясняла  материальное благополучие крестьянской семьи тем, что мужчины были работящие и непьющие, дед имел кузню, а брат бабушки жил и работал  в Москве, откуда и привозил сестре Мане все эти красивые вещи.
Замуж бабушку отдали в 17 лет, совсем юной.  Можно представить, какой хрупкой была эта девушка: её кофточки из приданого мы надевали, наряжаясь, в 10-11-летнем возрасте. Жених был из соседней деревни Кухтинки, из крепкой крестьянской семьи Аверьяновых, обученный грамоте так, что и других обучал. Жить бы и жить Марии и Николаю в селе, но тут в стране началась «атака» на деревню: продразвёрстки, коллективизация… короче, семью обобрали и прижали.
Мама вспоминала, что дедушка до последнего сопротивлялся, не желая вступать в колхоз. Уже отобрали всё, даже последнюю лошадь. Новый налог государству – мешок гречки - он вёз в Венёв по весне, на саночках, проваливаясь в заснеженные, но уже полные водой овраги. Довёз, но, простудился и тяжело заболел.
Молодая семья с шестью маленькими детьми уехали в Венёв, купив часть дома по улице Свободной. Глава семьи Николай стал госслужащим, работал в банке, на почте, жена занималась детьми и хозяйством. Дети росли послушными и умными. Каждый год получали в школе  за хорошую учёбу и прилежание подарки от администрации : книги или музыкальный струнный инструмент. В многодетной семье все помогали друг другу, на подаренных музыкальных инструментах: гитаре, балалайке, мандалине - все дети, кроме мамы, сами выучились играть.
 Помню, как мы, маленькие, собирались  вокруг тёти Юли, младшей маминой сестры, когда она выносила гитару. В их дворе детей было много, так как проживало много семей. Все работали на почте, поэтому и жили в «почтовом» дворе, в трёх домах, где раньше располагалась почтовая городская служба. Тихо перебирая струны, Юля пела красивым чистым голосом старинные романсы, меня просто завораживало её пение. О коварной царице Тамаре я впервые узнала не из стихотворения  Лермонтова, а от неё.
Когда мама, девятилетняя школьница,  впервые пришла учиться  в городскую школу, ей устроили что-то  вроде испытаний: ребёнок из какой-то деревни, наверняка, не имеет тех знаний, какие даются в городской школе, поэтому надо определить его на  класс  ниже, чем он обучался. После «зкзаменовки» у учителей сомнений не было: знания были на отличном уровне. Школу мама окончила на одни пятёрки.
 В те времена медалей не было, ей вручили аттестат с золотым обрезом, который также давал право поступления в вуз без вступительных экзаменов. В год окончания школы после длительной болезни туберкулёзом лёгких умирает её отец, кормилец семьи. Старшие дети: брат Анатолий и сестра Валентина-уже работали, учительствуя в сельских школах (д. Бельки и д. Хрусловка). Общее решение: « Нине надо учиться»! Нина помнит смерть от дефтетита маленького братишки, когда обессиленная, отчаявшаяся мать бросила в икону грязные детские носочки, упрекая Спасителя в бессердечии. Смерть отца от долгой болезни (его даже отправляли от работы на лечение на юг) – всё это определило  выбор будущей профессии-врач!

Материальное положение семьи трудное, поездка в Москву тоже денег требует. Поэтому документы  для поступления в медицинский институт  Нина отправляет почтой своей двоюродной сестре, проживающей в столице. «У лжи короткие ноги», - говорится в пословице. В этом случае они оказались очень короткими. Сестра, получив документы и аттестат, честно отправилась в медицинский институт. А дальше честности не хватило: когда её спросили, её ли это аттестат с золотым обрезом, она решила  «похвастать своими  знаниями» и гордо заявила, что, конечно, её. Мнимую абитуриентку пригласили в анатомичку…Потрясённая увиденным, она забрала документы, признаться, что это не она собирается здесь учиться, было уже стыдно. Перейдя дорогу, документы она отдала в педагогический. Так моя мама Нина Николаевна Аверьянова стала студенткой педагогического института .
Учёба в Москве - это только учёба. Если другие студентки в свободное время посещали театры, бегали на танцы, мама не могла себе этого позволить: ни денег лишних не было, ни нарядов. В свободное время посещала курсы медицинских сестёр, подрабатывала в больнице, стирая бинты.
В июне сорок первого она была студенткой третьего курса. По распоряжению правительства с  3 курса в армию не брали, готовили ускоренный выпуск специалистов. Богатая фантазия мамы рисовала ей такую картину войны: цепь врагов и напротив – цепь наших бойцов, и в нашей цепочке – прогал, как раз место для одного человека. Ей казалось, что это её место!
 Несколько раз вместе с подружкой ходили в военкомат: « Возьмите!» Знания по медицине были, был значок «Ворошиловский стрелок» (в тире выбивала 98 из 100). Тогда решились на обман: сказали, что со 2 курса.
Так на смену студенчеству пришли военные будни. Мои родители оба были участниками Великой Отечественной, но не любили они вспоминать про эти годы. Я теперь понимаю, почему. Это хорошее приятно вспоминать, а бередить раны – это больно. Знаю только, что  был военно-полевой госпиталь, что боялась  причинить боль: к ней на перевязку все раненые сбегались, потому что не рвала резко присохшую повязку, а терпеливо отмачивала в растворе марганцовки; кольнуть иглой – тоже больно: просила других cестричек сделать за неё инъекции в обмен на ночное дежурство. Вот такая «храбрая» у меня была мама. Хирургическую сестру из неё пытались сделать, но после первого разреза сразу же теряла сознание. А в госпитале проработала всю войну! Художественной самодеятельностью занималась, сохранились выписки из приказов начальника полевого госпиталя Левандовского о вынесении благодарности за организацию концертов для раненых. Шесть литров крови отдала  раненым за военные годы.  Медаль «За победу над Германией» - память о тех далёких временах.
Главная черта характера – скромность.
После войны приехала восстанавливаться в институт, а архив сгорел, нет подтверждающих документов! Стоит в коридоре в уголке и тихо плачет…Всё заново начинать – ни сил нет, ни времени. Сила Провидения! Именно в это время и в этом месте мимо проходит преподаватель, у которого она училась и который отлично помнит добросовестную студентку. Он-то и «потащил» её по всем инстанциям, доказывая и убеждая. Вуз она закончила успешно, в заочной форме, так как уже была замужем и имела дочку Валюшу.
Отцом Валюши был красавец Алексей, родом с Украины. Фамилия Сабашковая – это его фамилия, с которой и я прожила всю жизнь. Они познакомились на войне, после демобилизации приехали к нему в город Ромны. Он работал в местном музее, она сидела с дочкой дома. Когда у Алексея возник роман на стороне, в семье возник скандал. Алексей в пылу обронил фразу: « Мне что Валя, что Валет, одно и то же!» Валетом звали комнатную собачку. Очень просил простить загулявшего мужа дедушка, отец Алексея, но слишком велики были обида и гордость молодой женщины. Мама вернулась в Венёв с дочкой на руках.
Надо было жить, надо работать. В Венёве на тот момент работы не было, и она согласилась поработать в сельской школе с. Поветкино - это в 7 километрах от города. Надо признаться, что муж приезжал за ней, просил простить его, уговаривал вернуться, но уехал один. На алименты мама не претендовала, он сам все годы до 18-летия дочери ежемесячно высылал ей деньги. Детей у него больше не было, пока жив был дедушка, каждый год получали посылку с Украины с грецкими орехами (ореховое дерево росло у них во дворе). Дочь Валентина  выросла, уже работала в школе секретарём-лаборантом, когда получили телеграмму: « Буду проездом в Москве…хотелось бы встретиться. Алексей». Вместе с боевенной подругой, под её нажимом, с фотографией молодого Алексея Валя поехала в Москву. Экскурсионный теплоход «Валентина Терешкова» привёз  отца на встречу с дочкой. Слёз Алексей не скрывал, были подарки, расспросы; потом были письма, номера счетов сберкнижек на имя дочери… Дочь не захотела принять ничего от ставшего для неё чужим человека. Даже песцовую шапку, присланную в то время, когда у нас ничего в магазинах не было, Валя гордо отослала назад. Лучше бы мне подарила!
Мама работала в Поветкино, жила на квартире у старушки, а на воскресенье спешила в Венев к маленькой дочке, которая жила с бабушкой на улице Свободной. Рано-рано в понедельник снова отправлялась пешком, в любую погоду, на работу. Так и жили: мама в Поветкино, дочка в Венёве. Кроме Вали бабушка воспитывала ещё внука Игорька, которого усыновила после смерти его матери Валентины, умершей от заражения крови. Кстати, Игорь ничего не знал об усыновлении до 18 лет. «Добрые» соседи Панус просветили как раз перед уходом в армию! Старший сын Анатолий погиб в 1943 году, дочь Юлия жила своей семьёй на соседней улице Советской, сын Дмитрий после службы в армии уехал на химкомбинат в Кемерово, младший Иван после военного танкового училища служил в Германии.
 Все дети постоянно писали матери письма, в отпуск с семьями приезжали, чтобы помочь в нехитром хозяйстве. Полученные письма читали и носили для повторного чтения всем родственникам. Хранились они в висевшей на стене  маленькой папочке из чёрного бархата, искусно расшитой крупными яркими цветами. Рядом висела объёмная картинка из картона: зима, ели высокие, домик с островерхой крышей, в разноцветных окошках горит свет, снег сверкает и переливается…(это всё были подарки Вани). Я, маленькая, подолгу рассматривала волшебную картинку, ожидая, что вот-вот кто-то выйдет из-за ёлки или неожиданно раскроется дверь сказочного домика…
Мы всегда с особой радостью ждали приезда дяди Вани. Всей семьёй отправлялись на станцию, куда приходил ночью московский поезд. Ваня служил за границей, привозил всем подарки. Мы, ребятня, радовались всему, даже маленькой золотистой звёздочке с погона. Мне было лет пять, когда он привёз куклу в лыжном костюме и плюшевого мишку. Нам с двоюродной сестрой Олей  предложили самим выбрать: кому какую игрушку. Конечно же, каждой девочке хочется куклу, да ещё такую нарядную! Кукол нам обычно бабушка шила из тряпочек, и мы их очень любили, хоть волосы были из ниток и лица нарисованы карандашом. А здесь такая красавица! Настоящая магазинная кукла, да ещё из-за границы! Стыдно до сих пор, но я воспользовалась правом старшинства и первая схватила куклу! Оле достался медведь. Недолго радовалась я победе. Мы в то время жили на квартире на улице Лермонтова, у хозяев была собака овчарка. Она-то и «поиграла» с моей куклой в тот же злополучный день… А Оле бабушка подарила на день рождения большую куклу магазинную. Правда, у неё только голова и части рук и ног были твёрдыми, а всё остальное – тряпочное. Но в то время в наших магазинах только такие и были. Моё маленькое сердечко обижалось: почему мне не подарила такую. Только теперь понимаю, почему. Куклу свою Оля очень берегла, её так и называли: «Бабушкина память». Кукла дожила до Олиной дочки Наташи…
Моей маме не раз предлагали пост директора школы (сначала в Поветкино, там школа располагалась в бывшем барском доме, потом в Веневе, в восьмилетке, куда мама перевелась из Поветкино), но по своей скромности она всегда отказывалась, думая, что у кого-то может получиться лучше. Хотя умнее и добросовестнее её я человека не встречала.
 Когда она ещё работала в Поветкино, произошло несчастье у её квартирной хозяйки: умерла дочь, оставив троих маленьких детей, старшему было 3 года, младшему – 6 месяцев. В те времена аборты были вне закона, и на четвёртой беременности молодая женщина отправилась к «бабке», не зная, что идёт  за смертью. Статная черноволосая красавица-хохлушка, которую вывез из Германии молодой солдат из Поветкино, покоится на деревенском кладбище. Галя, Валера и Лёня остались без матери. Старенькой бабушке нелегко было управляться с внуками, естественно, моя мама, её квартирантка, помогала, как могла. А когда самый младший заболел, на руках таскала его в Венев к доктору. Жили в деревне скудно, поэтому часто привозила что-то из города, чтоб порадовать ребятишек. Горькие воспоминания связаны с безобидными баранками: пятилетний Валерка никогда их не видел и даже не догадывался, что это еда. Радостно катал «колёсики» по полу! Отца дети видели не так часто, работал допоздна,  из села возили всю продукцию в столицу. Иногда горемыке-шофёру случалось подвезти до Венева и молодую учительницу, которая с ребятишками его возилась.
 До войны Пётр Гаркин мечтал стать лётчиком. В лётчики он не попал по случайности: перед экзаменами простудился и тяжело заболел, мать получила телеграмму и привезла домой несостоявшегося курсанта. Учился он в школе хорошо, заведовал избой-читальней в деревне, много читал, имел разряд по шахматам. Так что поговорить им было о чём. Мне очень нравилось, когда мои родители, уже седые старички, сражались за шахматной доской. Иногда маме удавалось выиграть, и она подшучивала над ним: «У меня нет разряда, а я тебя обыграла!» Так и прожили они жизнь вместе, не имея регистрации брака. Поэтому и носила я фамилию маминого первого мужа, хотя отчество имела папино – Петровна.
О папиной семье я знаю мало. Жили они всю жизнь в деревне, мой дедушка Иван был болезненным добрым старичком, любившим  рыбалку, сад, пчёл. Я родилась уже после его смерти, и не видела его. Но мои кудрявые волосы родственники шутливо объясняли так: «Это в дедушкину бороду, борода у него была кудрявая.» Бабушку  Машу почему-то звали Бабалей. Она нюхала табак, любила сладкий кагор, который и в меня-малышку вливала через ложечку  «для сна». У неё, кроме моего отца, были два сына (Михаил и Иван), которые не вернулись с войны и три дочери (Антонина, Анна и Катерина). В молодости бабушка, оставив детей на мужа, уезжала в Москву, жила в Кремле, работая там нянькой, встречала, по её рассказам,  Сталина, который советовал давать детям витамины. Вернувшись, на коленях просила у мужа прощения, и семья воссоединилась. Не знаю, связано ли по времени её кремлёвское житие и рождение моего отца, но отношение к нему в семье было особое, даже звали его в семье все: «Милёня».
Когда я родилась, мы уже жили в Веневе, и Бабаля жила с нами, помогая родителям приглядывать за детьми. Помню, как она, собрав в гармошку фартук, изображала игру на гармони, пела частушки, а мы с Лёней приплясывали. Когда у её младшей дочери Катерины родилась дочка Зоечка, Бабаля переехала к ней вместе с моей зелёной качкой (это такая деревянная детская кроватка, у которой ножки закреплены на дугах, её делал сам отец, он всё умел делать: санки, бочки, столы, скамейки, шкафы, даже лыжи). А мы остались предоставлены сами себе: четыре ребёнка и беленькая ласковая собачка, которую позже на глазах у детей застрелили борцы с бродячими животными.
Меня, самую младшую, зимой, по пути на работу,  мама, закутав в одеяло,  везла к своей маме – другой бабушке Марии . Однажды я вывалилась из саней, и мама привезла пустые санки, пришлось возвращаться. Старшие оставались до обеда одни. Подрастая, я чувствовала, что бабушка меня недолюбливает, потому что считала меня виноватой в том, что мама живёт с моим отцом. Его она считала виновником всех маминых бед, растить своих детей тяжело, а тут ещё трое чужих! По тем временам расплачивались люди бутылками со спиртным, а отец всё умел делать, его и звали помочь, безотказного. Вот и причина бед!
Когда мы жили на квартире на улице Лермонтова, Валя оставалась жить с бабушкой на Свободной. Иногда она приходила к нам, моего отца звала дядей Петей. Она росла девочкой домашней, мы же – сорванцами. Дома мы не сидели: летом речка (благо сразу за огородами текла), зимой – санки с самых крутых бугров и самодельная конёшка, весной, как только появлялись первые проталины, играли в чижика, лапту; осенью жгли костры на опустевших огородах. Напротив жила моя подружка, так мы с ней все помойки облазили: то фантики подбирали, то разноцветные стёклышки, то осколки посуды с частично сохранившимся рисунком… И ведь никакая зараза не приставала! Правда, от этой вольной жизни и беды случались.
По осени отправились с братом Лёней (мне три, ему пять) на гору, под которой машины из деревень ехали. Везут грузовики свёклу сахарную, сверху – женщины-колхозницы; дорога идёт в гору, так что машина едет медленно. Мы вопим во весь голос: «Тёть, кинь свёколки!» И ведь кидали! Такой у нас был «промысл». Дома мама на печке сварит её -  такая вкуснота! Идём мы привычной дорогой, братишка на палочке бабочку жестяную катит. Колёсики крутятся, бабочка крылышками машет, солнышко осеннее греет, такая идиллия! Идиллию нарушил соседский пёс Пыжик (помесь собаки с волком). Как он сорвался с привязи и выскочил на улицу из ворот, никто не видел. Но на мой крик сбежалась вся улица: пёс свалил меня на землю и грыз мне ноги. Он даже не лаял. На удары по голове бабочкой, Лёшка пытался меня защитить и тюкал его по башке, пёс не реагировал. Я престала говорить, бинтовать было нечего: я лежала, накрытая марлей и обмазанная зелёнкой. Родители боялись, что после такого стресса я буду заикаться. Пронесло! Но муки мои не кончились. Были праздничные дни, ветлечебница не работала, проверить пса на бешенство было нереально, зато мне, не взирая на выходные, каждый день кололи уколы в живот! Это было жутко больно! Однажды я решила избежать экзекуции и спряталась в кустах крыжовника, уверенная в надёжности своего убежища. Предательство – обиднее укола. Брат отыскал меня и выдал экзекуторам!
 …В один из летних дней я проснулась, когда дома уже никого не было. Сама себе хозяйка! А пойду-ка я искупаюсь! Старшие дети, не умея плавать, придумали себе плавсредство сами. Они наполняли воздухом наволочку от подушки, и какое-то время она держала их на воде. Найти наволочку – не проблема, и я, пятилетняя дурочка,  отправилась на Венёвку. Почему-то купающихся не было, наверное, было ещё рано. Надув из наволочки пузырь, я ринулась в воду. Плыву! Плыву! Намокнув, мой «спасательный круг» сдулся, и я тихо пошла ко дну. Ясно помню, что лежу на дне и вижу над собой мутно-желтоватую воду, и где-то там далеко и тоже неясно – солнце. И так мне обидно и грустно стало: всё осталось там, а у меня  только мутная вода и тишина. Взяла я и встала! А воды мне оказалось по шейку, так и побрела к берегу, раздумала тонуть. Дома ничего никому не сказала, зная, что ругать будут.
Слишком самостоятельная была, видно, и рисковая. Зимой с крыш прыгали, это уж как заведено. А я решилась прыгнуть с огромного вяза, что рос у нас на меже огорода. Рассуждая своей глупой башкой, что снег-то пушистый, значит, как на перину сигану, забралась на высоту, равную двум крышам. И прыгнула! Снег-то пушистый, да земля под ним твёрдая! Так знания приобретались на практике. Думала, не встану…уберёг Господь и на этот раз!
В моём детстве велосипед был редкостью. У сестрёнки двоюродной был красный трёхколёсный, потом его переделали на двухколёсный, потом купили «Школьник» - предмет моей зависти. У нас такой роскоши не было. Легко представить, как мы обрадовались, когда кто-то из взрослых отдал нам свой старый велосипед. Он был большой, с рамой, до седла мы не доставали. На этом чёрном чудище мы умудрялись кататься «под раму». Это надо было наклонить велосипед, поставить одну ногу на педаль через раму, другую – обычным способом, и удерживая равновесие, крутить обе педали, искривившись на один бок и стоя на педалях. Почти цирковая акробатика! Настала моя очередь кататься, я и покатила, снова полагаясь на свою глупую башку. Зная, что тормозов нет, я решилась ехать по дороге под гору, а потом свернуть на грунтовую дорогу, которая вела вверх, вот велосипед и остановится.
Скорость приличная, разогналась, пора поворачивать, а тут мне навстречу из-под горы автобус движется. Сообразила быстро: сверну – под колёса автобуса сразу! Куда ж поворачивать, ещё поживём, и на всей скорости – в кучу гравия, насыпанного перед домом. На моё счастье хозяева гравий завезли и убрать не успели. Он меня и спас, хороший тормоз оказался. Домой притащила разбитый велик и разбитый фейс. Справа полброви стесала, ноги, руки, конечно, но ведь живая! Плакала от обиды: нашлёпала меня мама от души вместо того, чтоб пожалеть, а потом послала Лёшку в аптеку, чтоб  врачевать мои раны. Зажило, как на собаке!
У мальчишек круче игры были. По весне катались на льдинах. Как-то Лёшка провалился, вымок, но домой идти побоялся, развели костёр и кое-как обсушились. В огороде часто находили что-то от войны: патроны, штыки, каски, всё это шло в игру. В результате, кидая штык, чтоб вонзился в землю, старший брат Валерка проткнул ногу Лёшке, пригвоздив её к земле. А эксперимент по бросанию патронов в костёр закончился смертью Лешкиного друга Саши Жукова, ему было всего 9 лет.
Почему-то мы были уверены, что ничего плохого с нами не случится. Мы без взрослых ходили на речку купаться и ловить рыбу,  в лес за ландышами, в Завалье за щавелем, луговыми опятами, незабудками. Наша самостоятельность  помогала нам чувствовать себя частью природы, единым целым с ней.
Конечно, иногда и взрослые были рядом. С ними было как-то радостнее! Помню, как возвращались летом пешком из Поветкино, шли через Пушкарский мост по берегу Венёвки, начинался тёплый дождь. Первые крупные капли падали в придорожную пыль, и воздух наполнялся неизъяснимым ароматом: смесь пыли и воды…И мы спешили домой, и были все вместе, и было ощущение нескончаемого счастья. Я очень хорошо помню то место реки, где почувствовало это состояние. Сейчас у меня в комнате висит цветная фотография именно этого места. Прошло много лет, и вдруг мне отец  Олег дарит этот пейзаж - напоминание о далёком детстве и беззаботности! Поистине, чудеса рядом с нами!
 Летними вечерами всей семьёй отправлялись на речку, с мылом, мочалкой, плавали уже в темноте, но было весело. Помню, в лес собрались за грибами. Отец тогда пригнал из Воронежа для коммунального хозяйства невиданную в Венёве машину - мусоровоз. Так как мусора не было, в качестве мусора в короб полезли мы: Валя, Лёшка и я. Держаться там было не за что, и мы перекатывались по кузову, как горошины. Зато насмеялись вволю!

Лет в тринадцать я завела собаку. Лёшка притащил откуда-то щенка, но возилась с ним одна я. Назвали пса гордым именем – Артус. Он стал моим другом. Я мыла его с душистым туалетным мылом, гуляла с ним без всяких поводков, даже на лодке по реке мы катались с ним вместе. Я на вёслах, а он на корме, нос по ветру, лапы напряжены, но ни разу не решился лечь, так и катался весь час стоя. Даже мороженое я без него не могла съесть. Покупала всегда два стаканчика вафельных: себе и ему! Дружба наша прекратилась неожиданно. Внешне Артус был похож на овчарку, но скорее всего в нём текла благородная «дворянская» кровь, намешено, видно, было всего много, в том числе и от охотничьих собак.
 Как- то, когда никого не было дома, он сорвался с цепи. Охотничья страсть победила: когда мама пришла с работы, с ужасом увидела такую картину: ровным рядком лежат все её задушенные курочки, и вдоль этого ряда с победным видом прохаживается Артус. Несостоявшегося охотника отвезли куда-то в деревню сторожить сад…
Ближе друзей у меня не было. Подружек на улице хватало: две Татьяны, две Людмилы. Жили все по соседству, тесно общаясь. Но почему-то в нашей детской среде не было спокойствия, время от времени возникали оппозиции: «Ты с ней не дружи!» А почему я с ней не должна дружить, если ты на неё обиделась?! Мне было непонятно, я «водилась» со всеми, не разбиваясь на коалиции. И в классе задушевных подруг для девичьих секретов у меня не было. Как-то и необходимости не возникало. Я всегда была со всеми, но в то же время как бы сама по себе. Самодостаточность с детства, что ли? Выучившись читать в пять лет (брат пошёл в школу, с ним занимались, готовя уроки, я сидела рядышком), самостоятельно бегала в библиотеку на Красную площадь, бывшие архирейские палаты.
Детство так и прошло среди тесных стеллажей в старинном каменном тереме. Почему-то в детстве мы верили, что в под этими сводами в давние времена жила сосланная Иваном Грозным царица. Читала много и быстро, телевизоров ещё не было, и книги нам заменяли всё.
Первые телепередачи увидела на маленьком экране в городской гостинице, куда бегала с мальчишками. Нас, ребятишек, не гоняли и позволяли посмотреть передачу. Что смотрели – не помню. Но было тесно, темно, душно. По-настоящему смотреть телевизор ходили к глухонемой подружке в дом напротив. Все сидели вокруг стола в зале и в тишине смотрели на голубой экран. Это «гостевание» не было частым, так как по нашему этикету «шастать» по домам не приветствовалось. «Играйте во дворе!»-так напутствовали родители. А уж совсем по- настоящему, у себя дома, лёжа на кровати, смотрела я «телек» уже в 7 классе.
Вечерняя передача «Кабачок 12 стульев» была любимой. Однажды я так хохотала над юмористической сценкой про пана профессора, которого решили снять в кино и то и дело меняли ему роли: то он должен быть женщиной, то африканкой…, что моя сестра Валя (почему-то мы лежали вместе) страшно разозлилась и пообещала скинуть меня с кровати. Ей было не смешно, а я просто тряслась от смеха вместе с кроватью. Так смеяться можно только в детстве.
Мой отец мечтал в юности о небе, мастерил модели самолётов. Мой двоюродный дядя Виктор Ярцев, мамин московский брат, был лётчиком. Видно, на каком-то генном уровне я в детстве тоже мечтала о небе. Большую часть свободного времени в тёплое время года я проводила на деревьях. Огромный вяз был моей тихой гаванью. Там было так высоко, что никому и в голову не приходило, что я могу там прятаться. Среди ветвей у меня были свои особые кабинеты: в одном учила уроки, в другом раскачивалась, в третьем просто отдыхала…а совсем рядом было Небо!
Всё это продолжалось до тех пор, пока мама случайно не увидела, как я оттуда спускаюсь. Был скандал и твёрдое обещание не подходить к вязу. Так я потеряла ещё одного друга детства. Пришлось смириться и отказаться от профессии лётчика. Тогда я выбрала не менее интересную профессию геолога: бродить по нехоженым тропам, встречаться с опасностью, открывать что-то новое…
Подрастая, заинтересовалась историей. Мы облазили все разрушенные храмы в городе, карабкались на колокольню, на кирпичные старые своды. Над рекой отыскали выход из потайного хода, но в наше время, продвинуться по нему уже было нельзя. Отыскивая старинные вещи, таскали их в музей… поэтому профессию геолога было решено сменить на профессию археолога. Это же ещё интереснее!
 Героическим моим стремлениям не суждено было сбыться. К десяти годам моим здоровьем заинтересовались врачи. Я всегда росла болезненным ребёнком. Меня даже в детский сад не брали: нарушенный обмен веществ – непонятная сыпь, зуд, я вся в зелёнке. Это было моим привычным состоянием. Причину доктора искали, но не нашли. То одно запрещали есть, то другое…Жуткие ангины с температурой под сорок чередовались с обычными детскими болячками. Я перебаливала всем, что только бывает. Мамина мама умела «заговаривать» ожоги, ячмени, ангину. Но на мне её заговоры не работали!
 В Венёв,на моё счастье, я не знаю уж, по какой такой причине, были направлены врачи из Московской клиники детских болезней имени Пирогова. Целых три месяца меня лечила доктор Сания Казиевна Пьянкова.
Все маленькие пациенты были влюблены в неё. Пышные, волнистые,  с рыжинкой волосы, огромные зелёные глаза с длинными чёрными ресницами…Мы смотрели на неё, как на шамаханскую царицу! Она-то и спасла меня! Опять силой проведения московского доктора прислали в наши трущобы именно тогда, когда надо было спасать маленькую дурочку-меня. Первое требование – строгий постельный режим! Май месяц, подсохшие дорожки, тёплое ласкающее солнышко…Я сагитировала всех пациентов, вывела ребят в больничный дворик и, связав обрывки бинтов, открыла сезон прыгалок. Медсестра, обнаружив это своеволие, была в ужасе. Все гуляли на воле, а меня загнали в кровать. У меня выявилось по тем временам неведомое в Венёве заболевание крови - капилляр-токсикоз. Приятно болеть, когда у тебя ничего не болит! Но кровеносные сосуды мои почему-то лопались, и даже ползали по городу слухи, что у меня рак крови. Почти полгода меня лечили, подсадили почки, но вылечили! А потом и проблемы с сердцем выявили, освобождение от уроков труда, физкультуры, практики… А я чувствовала себя здоровой и очень обижалась, когда учителя не брали меня на лыжные соревнования, в поход на велосипедах, поливать грядки на пришкольном участке. Всё равно лезла! Но вот о героических профессиях пришлось забыть.
Класса с четвёртого я стала «писать». Первая моя учительница Елизавета Алексеевна Шуршкова силою своей власти назначила меня редактором классной стенгазеты. В то время каждый в классе должен был за что-то отвечать: кто за чистоту рук и ушей одноклассников, кто за цветы на подоконнике, кто за классную библиотечку, составленную из книг, принесённых из дома, кто за успеваемость в классе…Мне досталось освещать на маленьком листке жизнь класса. Я была и художником, и редактором, и репортёром.
Первый мой выпуск – газета «ЁЖИК». Ежа я нарисовала акварелью, название газеты изображали буквы, сложенные  в виде  берёзовых стволиков. Про что писать – тоже пришлось самой думать. Усердия у меня к учёбе не было. Причина в охлаждении к азам науки крылась в моём раннем чтении. Одноклассники только  учились читать, а я уже два года владела беглым чтением и никак не могла читать по слогам. За это учительница меня ругала, я обижалась, и к остальным урокам уже относилась с холодком. У нас был урок чистописания. Вначале учились писать карандашом. У кого получалось хорошо, тому давали перьевую ручку. Её надо было обмакивать в чернила и выводить волосяные и жирные линии. В первую группу я не попала, затаила обиду. Во второй группе счастливчиков с ручками была и я! Писала торопясь, с кляксами и помарками. У некоторых девочек был аккуратный красивый почерк, я же писала грамотно, но кое-как.
В четвёртом классе стало как-то стыдно писать некрасиво. В воскресный день уселась перед чистой тетрадкой, раскрыла какую-то художественную книжку и стала аккуратно переписывать книжную страницу в тетрадку. Сознательно сдерживала руку, которая привычно хотела быстренько нацарапать строчки, выводила ровные буковки и сама собою гордилась. Получается! Целую страницу  книги среднего формата переписала каллиграфическим почерком!
 Вот и уселась писать свой первый газетный материал про себя, любимую. Писалось легко и складно. О том, что есть у нас в классе ребята, которые пишут, как «курица лапой», не называя никаких имён, но рассказывая о том, как можно исправить почерк. До сих пор помню: « Я, признаться вам, сама почерк так исправила: с книги я листок списала, буквы ровно ставила…» Короче, заметка в стихах получилась. Потом ещё номера два выпустила, и надоело.
Но увлекла игра «в рифмы». Сочинялось – и сочиняла, не считая это чем-то достойным внимания. Первой, кто увидел в моих строчках стихи, была старшая сестра Валюшка. Она даже завела специальный блокнотик с названием «Стихи моей сестры» и аккуратно переписывала туда всё, что у меня как-то само-собой получалось. Из того блокнотика я помню чуть-чуть о берёзе и весеннем дожде: «И весенний лучик, только что умытый, с листика резного каплю жадно выпил.» Сама я стала записывать свои «вирши» только где-то в классе 8-9. Писалось про всё, чаще про природу, про вечерние сумерки, кремовые снега под заходящим солнцем…Про первую любовь  к мальчику с Пролетарской улицы…
Всё началось в конце мая, когда уже было тепло, и мы с подружками бегали в горсад ( так называли у нас старинный липовый парк на берегу речки, в нём ещё во время визита будущего императора Александра первого проходили народные гуляния). А теперь гуляли мы. Рвали первые жёлтые колокольчики гусиного лука, душистые букеты сирени. А в ту весну на лугу возле парка решили установить настоящие качели-лодочки и цепные карусели! Нам, городской ребятне, не избалованной никакими аттракционами, и дела не было до того, что карусели ещё не довели до ума: не было помоста, мотора…Мы карабкались на подвешенные сиденья и, счастливые, ждали, когда мальчишки постарше, бегая по кругу, разгонят эту карусель!
 Вот оно, счастье! Весна, яркая чистая зелень, лёгкое головокружение, дыхание реки…Мои пышные в то время волосы были завязаны ярким розовым бантом в хвостик. Чувствую, что сзади бант мой, дёрнув, развязали. Оглядываюсь: сзади два незнакомых пацана с независимым видом. Завязываю молча бантик – снова ленточка вьётся по ветру. И так несколько раз, только пассажиры сзади загадочно улыбаются.
 Старший, черноволосый и черноглазый, смотрит молча и не моргнёт. Так на меня ещё ни разу никто не смотрел. Волнение какое-то, смущение. Этот взгляд меня преследовал долго. Уж и имена друг друга знали, и кто где учится, а до разговора дело не доходило. Удивительно, что я ясно чувствовала, где и когда я его увижу. И всё по обычному сценарию: он неотрывно смотрит и молчит, моя физиономия заливается краской, и я спешу скорее «проскочить» мимо. Так и играли в переглядки, а сколько любовной лирики я накропала!
 Девчонки были в восторге от моих стихов. То и дело передавали мне о нём какие-то новости, называли мы его между собой не по имени, а Презренный. И любовь эта мучила меня года три. Обычно мы все ходили компанией, а один раз случилось чудо: я одна стою возле калитки своего дома, он один идёт из Стрельцов, где у них была дача, и, увидев меня, меняет маршрут и идёт ко мне! И рядом никого, за кого можно было бы спрятаться. «Эти глаза напротив!» В таких глазах хочется утонуть. Теперь я понимаю, что всю жизнь искала эти  глаза, глаза, в которых хочется утонуть.
Сейчас, наконец, я услышу от него то, чего так долго ждала… Но, видно, от волнения я неожиданно хохочу ему в лицо, поворачиваюсь и, хлопая калиткой, убегаю домой. Любовь не состоялась…Дома у меня жуткая истерика, я бьюсь в рыданиях, а он так и не понял, почему я его обидела.
 Прошло много лет, он закончил военное училище и уехал из города, женился. Внешне его избранница была чем-то похожа на меня, но счастья не получилось. Жена и сын не радовали, для них важно было употребление алкоголя. Погиб Коленька при загадочных обстоятельствах. И у меня жизнь наперекосяк… Слушать надо своё сердце, слушать!
И начала я творить глупость за глупостью. Но об этом позже…