Серенада Шуберта

    Деду Коле  минуло  86.  В его двушке, доставшейся в незапамятные годы от родителей, проживали:  сын с невесткой , внук с женой и двумя детьми  и внучка, после развода с мужем , злая на весь белый свет. Её сын, Иван,девятилетний,  худосочный, диковатый , с отвратительным характером,  ребенок, удавшийся в отца, который со своей вечной ехидной ухмылкой и развязной внешностью походил на  ЗЭКа,  не далеко ушел и  от мамы. Он самыми варварскими выходками издевался над прадедом. Закидывал его тапочки на шкаф, поливал водой брюки прадеда, подкладывал в его вещи всякую гадость  и т.д. В классе он был самый тупой, однако, на подлые выдумки был изобретателен . Младшие правнуки во всем ему подражали.  У сына Василия была тяжелая работа на литейном, невестка убирала три улицы, внучка мыла посуду…  В общем всем было не до детей.
Дед Коля,  Николай Иванович Волгин, был добрым , вежливым и безинициативным человеком. 

-Что ни делается , все к лучшему, - отгораживался он от жизненных проблем.
Но к лучшему ничего не вышло. А хуже, создавшегося  положения в   семьие, невозможно было себе и представить.
По ночам, лежа в углу кухни на какой-то дерюге с грязной подушкой под головой, Николай Иванович вспоминал своих однокурсников по пединституту. Особенно  Мишку Лермана с удивительным  тенором. И как они «впопад и невпопад»  распевали арии  из опер или  песенки из опереток на все лады.
-Раскидал зеленый лес рубли … - начинал один из них.
Но закончить не давал другой:
-Кто может сравниться с …
 Но чаще всего, "впопад",выплывала любимая "Вечерняя серенада" Шуберта. Их квартет - Алочка Максимович,Миша Лерман,Федя Кузавко и он, Коля Волгин, занял первое место на областном смотре художественной самодеятельности стувдентов.Зал аплодировал стоя.
Какое счастливое было время… И слезы вытекали из глаз маленькими каплями.
Однажды Николай Иванович , входя в кухню,   увидел, как  этот правнук Иван поливает из чайника его пожитки ,сложенные на стуле  в углу.  Неслышно подойдя к  этому гаденышу, дед , схватив  его за шиворот, со всей силы швырнул  к двери кухни. 
Потом был какой-то гам в квартире, суета. Кто-то кричал Николаю Иванычу в лицо. Он видел открытые рты, но слов не слышал. Была уже ночь или еще вечер дедушка  не знал.  Он лежал на спине и потолок вращался так быстро, что образовался серый круг.
И вдруг Николай Иванович почувствовал, что он связан, что он не может даже шевельнуть руками.
Это было так смешно и совсем не страшно!  Николай Иваныч  покрутил плечами – получилось! А рук не поднять.Да и не связаны они вовсе. Просто лежат вдоль туловища, а поднять их нельзя.  Улыбка не сходила с губ и чувство было настолько приятным, что дедушка решил пошутить:
- О дайте, дайте мне свободу!...  – прокричал он во всю свою оставшуюся мощь.
Было четыре утра. Сын, спавший тут же рядом в кухне, вскочил с лежанки, которая перевернулась, уронив жену на пол, потому что с неё надо было вставать синхронно.
-Дайте, дайте мне свободу!  - уже не шутя, повторил дедушка и заплакал. .
Когда Николая Ивановича забирали санитары, он, погладив одного из них по рукаву, молитвенно пообещал:
- Дайте мне свободу! Я исправлю, поверьте!
- А я и верю,нет базара! - басом ответил санитар.
-Базар?!  Какой базар? Причем…- Николаю Ивановичу надо было сосредоточиться, привести в порядок слова, но в сознании все путалось, мешалось. То он видел бескрайнее поле, то две коровы подняли пыль и ничего нельзя было  разглядеть, а этот милиционер тащит за руку сына Васю и несет его чемодан…
-Зачем?! – Крикнул Николай Иванович и хотел взмахнуть рукой. Но не мог, - Там Вася, - сказал он санитару и ему показалось, что уже все хорошо, что его услышали.

В лечебнице дедушка проспал сутки, до следующего утра.
Открыв глаза, Николай Иванович увидел белый потолок. Запах был незнакомым, чужим,но приятным, чистым. Повернув голову на бок, он увидел не далеко кровать, на которой  лежал человек и смотрел на него широко открытыми глазами.
- А вы не деретесь? – испуганно спросил человек.
Николай Иванович радостно засмеялся и ответил:
-С чего вы взяли:! Разве я похож на драчуна? Я предпочитаю вежливые отношения между соседями. Мы ведь соседи, правда?
-Не-е-е-ет! – ответил человек, - я соседом никогда не был.
В это время в комнату вошел врач с медсестрой.
- Как вам свобода, Николай Иванович, нравится? – спросил врач.
    Николай Иванович опять радостно засмеялся и воскликнул:
-Да! Да, доктор, нравится. Раньше у меня были все время связаны руки и я не мог их поднять. Поднять… - Николай Иванович остановился, как будто что-то вспомнил, но только повторил, - поднять…, - и улыбнулся снова счастливой улыбкой.
Прошло несколько дней. Николай Иванович спал хорошо. Ему нравилась столовая с чистой посудой. Он даже попытался за собой помыть тарелку, чем вызвал добрые улыбки у медсестер. Они полюбили вечно улыбающегося старичка с блаженными глазами.
Просыпаясь утром, Николай Иванович , застилая кровать, нежно отглаживал на ней малейшие морщинки. На один и тот же  вопрос соседа отвечал всегда с улыбкой и уверял его в его безопасности.
     Проснувшись однажды ночью, Николай Иванович почувствовал слабость где-то внутри груди.Сознание было чистым и мысли упорядоченными.
Ему вспомнилась его Лена.  Лена , доярка небольшого колхоза, которая помогала ему, молодому учителю, попавшему сюда по распределению, убирать его хатку, выделенную председателем для проживания.
Лена была такая же молодая девушка, прямая и добрая , как большинство деревенских людей, не испорченных городской «цивилизацией».   Десять лет, как ее не стало.  Не стало…  А Мишка Лерман приезжал  тогда в их хатку.Пиезжал, и, когда после полстакана самогоночки , он запел:
- Ах очи, очи голубые!…
Леночка  закричала:
-Хату развалишь, горлопан!
Миша долго потом хохотал.
  . . .  А вот и Шуберт…  Николай Иванович явно услышал:
- Песнь моя летит с мольбо…
Очень хотелось дослушать  серенаду до конца, потому что только её, этой милой мелодии, нехватало умиротворенной душе Николая Ивановича.  Но мелодия остановилась.На полуслове. Застыла…

  Сердцу старого человека так было хорошо  в этой новой жизни, что оно, перестав сопротивляться невзгодам, в эту ночь  затихло.


                ... При луне шумят уныло
                Листья в поздний час,
                И никто, о друг мой милый,
                Не услышит нас.