Умершей

Ветра пуст без тебя порыв,
взгляд мой лишь заморозил,
свистом шелест шагов накрыл
твоих, почти голубиных,
шорох платья, коралловых бус.
Неужели у гроба стою, не проснусь,
ибо я наяву, в костёле?

Разбужен утром, тенями рук,
ещё не совсем очнувшись,
ищу дыханье твоё. В висок
знание входит болью,
мысленный взор мой, скованный льдом,
находит тело твоё в гробу,
одетое в саван, холодный, как снег.

Теперь понимаю шипенье молний
и крик цветка, когда прямо в лицо
яркие краски свои швыряет,
и шёпот кустов, тёмный, как сглаз.
Только язык был нем или мёртв,
не в силах произнести
слова, что носились искрами света.

Кто нежно позвал тебя так,
что рукой ледяной и сонной,
как плеск прибоя ночного, отринула мир?
Время прогнулось и месяц
сон сгустил благовонный
и рос на глазах, уста опечатав,
провёл прямую линию тела...

Каплями скорбь синих свеч
падает, стопы твои обжигая,
беспомощно-хрупкие в этой постели.
На лице моём ночь, сырая и чуткая,
словно сон о тебе.
Но всё-таки кто тебя призывал
из тьмы и увёл и тело отпер, как дверь,

и оставил на дне пещеры?
А мир много выше, торопится
над морем туч тёмно-синих.
Они рушатся, падают вниз,
ударяя вулканы, озёра, горы.
А в вышине кометы, как брови, легки, взлетают
и музыкой тешат жизнь.

Из глубин вырастают подземные соты:
там скалы, как лес, и деревья, как рыбы.
Шумит, как река, зелёная топка.
Скалы рот открывают для крика,
но тьма насильно землю объемлет,
всё каменеет: кусты, мхи и травы,
и ночь приглушённой музыкой дышит.

Для меня, для тебя и для многих из нас
это лишь шум, но прислушайся лучше:
поймёшь почему в небе мачт нет и крыши,
почему отродясь время там не ночует.
Бедные люди, молчащие скрипки,
смешно тянут руки в чернильные окна,
ногой ищут дно и его не находят.

Волной назови это или потоком
всех оттенков цветов и благоуханий.
Как пейзаж, молчанье проносится мимо
и длится и длится, как зрения фон.
Время на миг застревает в ресницах,
но не знаю, стоит ли присмотреться
и понять что именно отмерло в сердце?

Что толку от наших имён и званий?
Вспомню улыбки серебряный серп
и над твоей руки парящим виденьем
глаза, что теперь почернели от свеч.
Но ощутить, уловить смогу ли
звон или ноту почти ледяную,
что упадёт и отравит листья

деревьев, как ржавчина утренний поезд?
При свете дневном ощущаю дыханье
смертельных оврагов. Ладонь положу
в поток этих странных призывов тьмы.
Но найду ли, окутанный светом,
этот краткий миг, как окошко узкий,

когда окоём сунул в небо лоскут жемчужный
с пятнышком цвета твоей косынки?
Меня преследует тот же сон:
фиолетовый сумрак у ног твоих,
а тело, холодное и прямое,
ждёт ночь, о которой так мало знаю.