Музыкальный подъезд

МУЗЫКАЛЬНЫЙ ПОДЪЕЗД

Девочкин подъезд звучит на все голоса. Он поёт скрипкой, захлёбывается баяном, разливается фортепиано и звенит цимбалами. Его звуки живут своей, обособленной, и вместе с тем одной дружной жизнью, где каждый самодостаточен и не стремится доминировать и, звуча в полный голос, вливается в общий поток и собирается в реплику, в музыкальную фразу, не создавая какофонию. Если подъезд замолкает, то на время, и это означает, что музыканты спят или ушли в музыкальную школу. В девочкином подъезде живут скрипачка Катенька, баянист Сашка, пианистка Людочка и цимбалистка Танька. Все остальные – не определившиеся с инструментом – просто слушатели. Разумеется, невольные, потому что слушать приходится не тогда, когда покупаешь билет и даришь себе филармонический вечер, а часто против воли, когда просто возвращаешься домой.

На пятом этаже, у Катеньки, живёт скрипка. Несговорчивая и капризная, как сама Катенька. В футляре – спит, а проснётся – прыгнет Катеньке на плечо, и заурчит, и зашипит, и замяучит. Она и по-мышиному умеет, и кузнечиком стрекочет, и шмелём гудит, только что соловьём не разливается. За соловья у Катеньки мама. Она рассказывает всему двору, что её Катенька играет Баха и Брамса, Моцарта и Сен-Санса, Бартока и Стравинского, Прокофьева, и Шостаковича, и «Прекрасную мельничиху» Паганини! А девочка слушает Катенькину маму и думает, что не может быть, чтобы все эти имена сводились к корявому Катенькиному «тирлим-тирлим-тирли… тирли-тирлим-рирлим», что великие эти люди обладают и талантом, и слухом и что с тех пор, как Катенька взялась пиликать на скрипке, слух её мамы как-то заметно притупился и надо бы ей показаться лору.

На втором этаже, у Сашки, живёт целый оркестр! В нём звучат голоса флейты, кларнета, фагота и даже органа. Орган – большой дом и в Сашкину маленькую квартирку никак не войдёт. Но Сашка нашёл хитроумный способ: он играет на баяне. И когда слышишь сочный, густой бас Сашкиного инструмента, кажется, что орган всё-таки поместился. Вся его богатырская сила запрятана в двух коробочках, соединённых складочками – мехами, куда накачивается воздух. Края коробочек, будто перламутровыми пуговками, кнопочками усыпаны: слева – махонькие, справа – покрупнее. А сам баян важный, глянцевый, нарядный. Как Сашка в концерте. Посадит он к себе на колени баян, побегут пальцы по кнопочкам, растянет Сашка меха – и оживёт баян, и песню заведёт. Много славных песен они петь умеют: и «Барыню», и «Валенки», и «Яблочко», и «Смуглянку», и «Тёмную ночь». Но есть одна особенная, не такая, как все, когда Сашкино лицо становится строже, а сам он – выше ростом. Эта песня – «Прощание славянки»… Чтобы таскать тяжёлый баян, Сашка ест много манной каши. Он её терпеть не может, но ест и не жалуется: Сашка – мужчина! Однажды он сказал девочке, что нет двух одинаковых баянов. И это легко себе представить. Нет двух одинаковых баянов, как нет двух одинаковых людей. Как в целом мире нет второй такой девочки.

В двадцать первой квартире, у Людочки, живёт фортепиано. Инструмент отличается той благородной красотой, какая вызывает молчаливое восхищение при одном лишь взгляде на него – полированный, красного дерева, с гнутыми ножками, бронзовыми подсвечниками и тремя педалями – и не требует подтверждения своих явных достоинств ещё большим, скрытым, преимуществом: особенным звучанием, но – о чудо! – он звучит именно так! Звук ясен и чист, как тихий летний день, когда солнце лениво клонится к горизонту, и тени удлиняются, и оживают полутона, и предметы делаются объёмными, а воздух – прозрачным и густым. Людочка играет старательно. Как её мама, портниха, филигранно прокладывает стежок за стежком, так Людочка берёт ноту за нотой. Она большая аккуратистка. И стройное звучание Людочкиного пианино идёт от самой Людочки: от её, словно натянутой струны, совершенно прямой спины, коротко подстриженных ногтей, чисто вымытых волос и свежевыглаженного платья. Крышка пианино всегда опущена. Лишь однажды её забыли закрыть, и девочка увидела белозубую улыбку Людочкиного инструмента. В тот день Людочка играла особенно долго. Музыки, как и любви, много не бывает… Вот только нет в Людочкиных звуках души, как нет её там, где всё под линейку, где рубаха застёгнута до самого ворота, где море, небо, стихи, звёзды и вселенную можно объяснить с точки зрения науки и свести к точной формуле.

В двадцать девятой квартире, у Таньки, живут цимбалы. Непрерывно вибрирующие, гудящие звуки, будто ступеньки, ложатся друг за другом, собираясь в единую мелодию. Удивительный этот инструмент звучанием напоминает фортепиано, а посмотришь на него: маленький деревянный столик с натянутыми струнами на трёх тонких высоких ножках. Сядет Танька к столику, возьмёт в руки обтянутые замшей деревянные палочки-колотушки, между средним и указательным пальцами зажмёт, остальные собирая в кулак, ударит по струнам, и мягко вздохнут цимбалы, и затенькают синичкой, и колоколами разольются, и гуслями зазвенят. Светлый, нежный, не затухающий звук долго висит в воздухе. А подадут они свой бойкий, весёлый, задиристый голос, не выдержит Танькин папа и пустится в пляс на пару с девочкиной люстрой. Он, конечно, не знает, что пляшет не один, а люстра будто только и ждёт его задорного гопака, словно затем её к потолку и прицепили. А если дядя Валик не вступает, значит, он всё ещё на работе. Скромно стоят цимбалы в углу комнаты, много места не занимают, а приходят гости, дядя Валик металлические ножки откручивает и засовывает столик со струнами под диван. Танькин диван – та грань, где кончается искусство и начинается быт. Танькины мама с папой на работе, и на её концерты во Дворец профсоюзов ходит старшая сестра Томка. Разумеется, не одна, а с девочкой. В этом нарядном зале Танькин вальс «На сопках Маньчжурии» звучит особенно щемяще, и у девочки по спине бегут мурашки. А Танька размером с муравья в глубине огромной сцены держится очень достойно и молоточками мимо струн почти не промахивается. И только бледное Танькино лицо выдаёт в ней волнение. А может, всему виной софиты и просто слишком много света?.. Ничего, Танька научится: впереди у неё целая жизнь…