Гёте и естествознание 2

Рассматривая растительный тип, мы сразу обнаруживаем у него низ и верх. Нижнее место занимает принадлежащий влаге и мраку корень, деятельность которого протекает в земле, тогда как прямо в противоположную сторону устремляется стебель, ствол или то, что заменяет его, — в высь к небу, свету и воздуху.

И вот, рассматривая ближе столь дивное строение и способ его
возведения, мы снова встречаемся с существенно важным принципом организации: никакая жизнь не способна действовать на поверхности и там обнаруживать свою производительную силу; но всякая жизнедеятельность требует оболочки, защищающей ее от внешней суровой стихии, будь то вода или воздух, или свет, сохраняющей ее нежное существо, дабы она могла выполнить то, что требует своеобразие ее внутренней сущности. Эта оболочка может являться в качестве коры, кожи или раковины, но все, что должно вступить в жизнь и действовать как живое, должно быть покрыто. Итак, все, что обращено наружу, обречено на постепенное преждевременное отмирание, разрушение. Кора деревьев, оболочка насекомых, волосы и перья животных, даже наружная кожа человека — все они являются вечно отделяющимися, обреченными на отмирание покровами, под которыми постоянно образуются новые покровы, и уже под ними, поверхностнее или глубже, жизнь производит свою творческую ткань.

Гёте. Работы по естествознанию. Иена, 1807 г.


     Жизнь или "возбуждённая самоподвижность (по определению Хайдеггера) фактически имеет на границе своего существования с остальной природой - смерть. Это очень важная характеристика, поскольку она говорит нам, что живое окончательно самоопределено и завершено через смерть.
    Эту характеристику будет пытаться проводить Хайдеггер в своей книге "Бытие и время" как бытие-к-смерти, однако нисколько при этом не упоминая имени Гёте, что вообщем-то было свойственно Хайдеггеру - развивать некоторые идеи без имён.
Но читая эти гётевские строки мы с вами можем легко убедиться, кто является пионером в подобном направлении мысли - речь идёт не о философских попытках осмысления смерти, которые известны нам с самой глубокой древности, а о "естественном", природном показе неопровержимых феноменов нашей жизни.
Справедлив ли подобный закон для духовной жизни? Справедлив, молчание - вот бездна, где таится наше творческое бытие. Когда Бибихин пишет, что слово окутано молчанием, любое слово, либо оно вообще ничего не значит, кроме пустого звука, он пишет о том же самом, что некогда впервые "родил" Гёте, и свет окутан тьмой. И вся жизнь обёрнута в смерть, как в свои пелёнки.
    Не составляет труда, подмеченное для растений распространить на бесконечный охват жизни как таковой - Гётовские примеры никогда не внешняя наглядность, но всегда глубинная прозрачность прафеномена. Ключи к тайнам жизни, вручённые нам даром, взагали, нам, беспомощным и не умеющим их даже взять как следует в руки. Но вместе с ним, мы стоим там, где наше сердце трепещет, стоит лишь вдуматься или узреть в должной мере показанное.
    И вот... то ли смерть всегда обтекает жизнь, то ли жизнь течёт посреди смерти, но они не могут быть не знакомы. И без смерти не известна нам по-настоящему и жизнь.

     О Гёте прекрасно писал Карен Свасьян и проникновенно, но витиевато рассуждал Вальтер Беньямин, кто ещё пытался возрождать Гёте? К тому же Гёте и сам был лишь истинным возрождением античности в Новое время. С естествознанием он сливался также как бабочка со своим цветком - до полной неотличимости, но и здесь соотношение Гёте и науки было: Гёте и наука, и здесь он был один и мыслил один, его называли "непревзойдённым олимпийцем". А Гёте с завидным терпением и настойчивостью выдавал всем свои "бешеные идеи", - какой науке и до сих пор требуется такое учение? Никакой - ни старой, ни новой.
     По словам Гёте его путь был "тихий путь", без торжеств и восхвалений, вне представлений своего времени, которые и завоёвывали с успехом все фанфары.
Опыты с растениями Гёте совмещал с опытами света и цвета, его интересовали явления обесцвечивания растений и воздействие на них цветных оранжерейных стёкол. С позиций традиционной науки, он неизменно занимался мальчишеством. Слыл поэтом, пытающимся постичь закономерности. И в нашей истории он скорее остался поэтом и мудрецом вообще, чем учёным, но более всего остался неразделимым феноменом Гёте. В любом случае, с Гёте мы продолжаем знакомиться в литературе и никогда в физике или в биологии. Но когда же исправится эта ошибка? И что должно произойти, чтобы она исправилась?
     Конечно, он поддерживал живую, плодотворную связь со многими выдающимися умами своего времени (речь идёт об учёных), но при этом вовсе не со всеми, и при этом, никто и ничто не мешало ему идти именно своим путём.
    Гёте изучал не одни только растения, но и метаморфоз насекомых, и сравнительную анатомию животных. О своём времени, несмотря на все открытия и дерзновения, он отзывался как о довольно тёмном, путающем на каждом шагу "грешное с праведным" - даже отличить человека от обезьяны составляло почти невозможную задачу ( и в конце концов отличение установили по резцам) - в общем повсюду было и смешно, и грустно, олимпиец провисал в пустоте. Пока учёные считали резцы, олимпиец искал вслед за перворастением - первоживотное. Он искал "понятие наяву", потому что понимал, что иные понятия - не понимание, а "механика в биологии". В мире живого, Гёте считал существенными два принципа: образование и преобразование. Насколько методы Гёте были универсальнее кафедральных научных можно было судить по любому вопросу, возьмись их хоть кто-нибудь сравнивать, но лишь в наше время Свасьян рискнул это сделать в вопросе о цвете и свете. Всё остальное не сопоставлялось основательно и решительно никогда.