Сатирический роман 22

            ПОД ПЯТОЮ ГЛУПОСТИ

     Автор Игорь Бестужев-Лада

Игорь Васильевич Бестужев-Лада(1927-2015), советский и российский учёный, историк, социолог и футуролог, специалист
в области социального прогнозирования и глобалистики. Доктор исторических наук, профессор. Заслуженный деятель науки РСФСР. Лауреат золотой медали Н. Д. Кондратьева 2001 года «за выдающийся вклад в развитие общественных наук».
Автор нескольких десятков монографий и брошюр, свыше двух тысяч статей в периодических изданиях.

  https://ru.wikipedia.org/wiki/ Бестужев-Лада, Игорь Васильевич

Продолжение 21 романа.
Продолжение 20 http://www.stihi.ru/2019/06/09/6289

                ОРГАНЧИК ИЗ ЧУЛАНА

 «Однако, против законов природы не попрёшь! Раз «Приказ № 2», окрещённый теперь «Перестройкою № 3», дважды вызывал крупные неприятности для глуповского чиноначалия, не могла та же самая причина не иметь те же самые последствия и в третий раз. И точно: однажды ясным весенним утром слобода Негодница вновь вспыхнула синим пламенем. Не с того конца, как в ноябре при Сысоиче, а с противоположного. Зато занялась так дружно, что горящие головешки полетели, как бомбы, в слободу Навозную, и огонь стал подступать к самому городу. Пришлось высылать в подкрепление пожарным будочников, которые, не разбираясь долго, перепороли в обеих слободах всех до единого обывателей, после чего огонь, как по волшебству, утих.

 Настало время генеральной экзекуции и в самом Глупове. Кривыкин к тому времени от огорчения слёг и вскорости преставился. Поэтому секли поочередно всех остальных. Писцам с их скверными анекдотами запретили выходить на улицу, а наиболее ретивых, вырвав язык, исполосовали плетьми, после чего сослали или вовсе изгнали. Скоморошихам, показывавшим фигу, отрубили соответствующий палец, а заголявшимся скоморошичкам просто перешибали ноги. Маляров скопом валили на землю и проходились по ним бороною, после чего они снова начали изображать на своих картинах только приличие.

 Автора двадцатитомного трактата заставили съесть все двадцать томов до единого. И при этом не давали ничем запивать. Любителям вопросов, вместо ответов на них, прислали урядника по кличке Чучкевич, который на каждый вопрос отвечал оплёухой. Наконец, Егорку Неладного высекли особенно обидно: сначала нагадали, что высекут, а уже затем, ссылаясь на предсказанное, так исполосовали зад, что он полтора года ел стоя и спал только на животе.

 Страшнее всего покарали пресловутых шестидесятников. Публично опозорив и выпоров, их препровождали на глазах у всех прямо в сумасшедший дом. Это уже было обиднее обидного: живя в сумасшедшем доме, попасть в него же! Так сказать, в сумасшедшую палату сумасшедшего дома. Наказание было столь страшным, что все до единого изверга, кто не успел сбежать к гужеедам или моржеедам, затаились по полатям, словно бы их и не было. Благонамеренные обыватели полагали уже, что этот порок вконец искоренён, а добродетель окончательно восторжествовала.

 Но людям свойственно ошибаться. И вот после видимости искоренения шестидесятников наступила последняя фаза Великого Очумения – Великое Затишье. Совершенно как при всякой чуме: после судорог наступает забытьё, и далее уже процесс выздоровления идёт со всеми остановками, до летального исхода включительно.
Вот когда действительно история прекратила течение своё!

 Утром глуповцы зевали и прежде всего интересовались погодой на день, причём, по горькому своему опыту, не верили ничему сказанному, и даже приметам, потому что в Глупове и погода постоянно дурила тоже. Но, невзирая на это, интересовались обязательно и могли пустословить о погоде часами – как, впрочем, и обо всём остальном.
Затем до обеда опять зевали, пили чай и вновь пустословили – теперь уже каждый на своём рабочем месте. Впрочем, ни у кого ни о какой работе не было и речи. Зачем? Дёготь уже отправили гужеедам, а объедки с их стола к нашему столу появятся как бы сами собой.

 Обед у глуповцев всегда был делом святым. На обед закрывалось всё. Даже пожарные переставали тушить пожар, а будочники прекращали погоню за убивцем. В этом смысле от прочих губерний они отличались тем, что обед сплошь и рядом затягивался у них до ужина, чтобы не тратить времени попусту на перерыв, как у всех, для чая. Дело в том, что они узнали: у всех цивилизованных народов чай якобы длится целых пять часов (или начинается в пять?), и, конечно, не могли допустить подобного излишества. Ну, а после ужина кто ж работает? Пора обменяться новостями за день. Когда нет новостей – это самая хорошая новость. В истинность данной аксиомы глуповцы верили истово. И, зевая, расходились спать.

 Такая зевота продолжалась двадцать лет кряду без единого происшествия!
Впрочем, происшествия всё же случались.
Однажды обнаружилось, что отсыревший, ни на что негодный порох в подвале под пятиэтажкой грозит обрушить здание. Посудили-порядили. Выносить? Во-первых, кому? Во-вторых, куда? Да, кроме того, без порохового погреба какой же Глупов? Так и оставили всё, как есть, до поры до времени. Положившись на стоящий в голове глуповского герба девиз: «Авось» (слова «Давай-давай» на ленте того же герба вьются понизу и вспоминаются, только когда всё уже рушится к чертям собачьим).

 В другой раз один холуй...
Вот здесь мы должны сделать важное отступление.
При всех градоначальниках, начиная с варяжского «вора-повотора» тысячу лет назад и кончая Вельзевулычем совсем недавно, всегда и везде было яснее ясного, кто при ком холуй, а кто над кем хам. Даже при Сысоиче этот пережиток проявлялся довольно чётко, поскольку в случае замешательства хам без церемоний изгонял холуя, заменяя его другим холуём, – и всё становилось на свои места. А вот при Органчике этот вековой порядок нарушился. Нет, холуи и хамы никуда не делись, разве что стали чаще совмещаться в одном лице. Но теперь уже трудно было сказать, кто у кого в холуях, тем более что хамили все поголовно, но по обстоятельствам. Поэтому правильнее назвать Брудастого-Второго и его ближних холуёв подельниками – в строго юриспруденческом смысле: как проходящих по одному и тому же делу. Это относится и к их преемникам.

 Так вот, в другой раз один подельник заявился к Брудастому с заявлением, что, по его наблюдениям, глуповцы стали зевать круглый день столь отчаянно, что сон и бдение грозят поменяться местами, а может быть, сон вообще сделается единственною формою жизнедеятельности. С одной стороны, это выгодно, поскольку спящего не надо кормить и обувать. Но с другой – спящий может производить аплодисменты, переходящие в овацию, только во сне, а это грозит нарушением общественного порядка наяву, поскольку пятиэтажка, начинённая подмоченным порохом, начинает зримо оседать.

 В связи с этим подельник предложил вытащить ещё раз «Приказ № 2» на свет Божий и объявить его на сей раз «Перестройкою № 4», с тем, чтобы порох из подвала выгрести и покосившееся здание хоть чем-то подпереть. Брудастый внимательно выслушал подчинённого и кивнул головой, как бы приглашая его подготовить соответствующие бумаги. Однако, когда бумаги были ему поданы – а они содержали уже не раз цитировавшиеся выше пункты «Приказа № 2», как-то: делай, что хочешь, и т.д. – он столь же внимательно прочёл их, издал привычное шипенье и щёлканье, но вместо привычного «сиськи-масиськи» вдруг ясно и чётко изрёк:
– Дайте умереть спокойно.

 Подчинённый оторопел и попятился к дверям. Просьба Брудастого была удовлетворена скрупулёзно. Так бесславно скончалась не успевшая родиться «Перестройка № 4».
И не успел ещё подчинённый закрыть за собой дверь, как пятиэтажка вдруг пошла оседать, как в трясину. Окончательная гибель Глупова сделалась теперь лишь вопросом времени.
Как Атлантиды в своё время, только по противуположным причинам.
На следующий день подчинённый вновь постучался к Брудастому и, не получив ответа, приоткрыл дверь. Брудастый сидел за столом, а его голова с выпавшим из неё механизмом лежала рядом.
Таким образом, ровно 220 лет спустя история как бы повторилась тютелька в тютельку.

 Попытки отремонтировать органчик ни к чему не привели. А кому нужен вождь и учитель, неспособный на площади перед народом даже «сиськи-масиськи» произнести?
И вот изрядно отслужившую своё куклу снова отправили в чулан.
Стали совещаться, кому быть следующим вождём и учителем.
Ведь нельзя же без единоначалия! Хаос воцарится. Тем более, что при безначалии в Глупове он всегда являлся обязательно.
С одной стороны, всем хочется в градоначальниково кресло: столько почёта и вольготности, а требуется всего лишь уметь произнести хотя бы «сиськи-масиськи». С другой стороны, все – одинаковые ничтожества, и отдать кому-нибудь предпочтение просто невозможно.

 Наконец было принято соломоново решение. Остановились на самом слабом и хилом квартальном, давно уже разбитом параличом. У него было только одно преимущество: скоро отдаст Богу душу и освободит вакансию для следующего. Таким образом, покрасоваться в градоначальниковом кресле в порядке старшинства смогут все по очереди. А очередь выстроилась приличная: при Брудастом подельники менялись редко, многие сидели ещё со времен Охова-Сдохова, и к моменту отправления органчика в чулан самому младшему стукнуло девяносто восемь. Так что ждать своей очереди каждому оставалось недолго.
В связи с выдвижением в вожди и учители безымянному квартальному было придумано небывалое доселе прозвище: Слубянки. При этом никто так и не смог понять, что именно оно обозначает».

 Продолжение романа в следующей публикации.

  10.06.2019