Пераклады з Юрыя Кубланоускага

Юры Кубланоўскі

Пераклад з расійскай Мечыслава Курыловіча

Нявольнік

Я скокнуў у рэчку за мячыкам,
магчыма, рвануў не за ім,
калі быў сыночкам шчэ матчыным,
а выплыў, як кажуць, другім.
А вось жа і мяч, і неўкрадзены,
не здаў у расход за навар,
не дзеля забавы мне дадзены,
які я трымаю, як дар.

З пары той, з куточка мядзвежага,
чый код забыцця, як пароль,
што помніць вякі няўежныя,
у скроні пастуквае боль.
Дзе людзі за рысаю беднасці
жыццё не адродзяць з камля, –
цяпер там мяжа іх  аседласці.
У кожнага толькі свая.

Кіпелі барашкі нам сцюжныя,
А мы ж, не з хадзячай нуды,
як после вайны, – завірушныя,
шукалі штодзённа сляды,
сляды для душы слова вольнага…
За што нам зламалі хрыбет.
Пасля з каземата падпольнага
на волю адправілі ў свет.

Паўзіце, пакуль дадзім шанец,
ў піярна-чужынскі капкан.
Глядзіце (нашчадкам на памяць),
на лобнае месца Балкан.
Святлее вясною бурштынавай  
сагрэтая сонцам раля.
І на скуры, амаль шчыгрынавай,
сціскаецца маці-зямля.
   

Пленник

За падавшим в реку мячиком,
а может, и не за ним,
я прыгнул с обрыва мальчиком
и выплыл совсем другим.
Да вот же он, неукраденный,
не шедший в распыл, в навар,
не ради забавы даденный,
уловленный цепко дар.

С тех пор из угла медвежьего
неведомого дотоль -
на карте отыщешь где ж его -
ко мне поступала боль.
Кончающиеся в бедности
намоленные края -
здесь тоже черта оседлости
невидимая своя...

Вскипали барашки снежные,
и мы, отощав с тоски,
как после войны - мятежные
садились за колоски
убогого слова вольного.
Потом, перебив хребет
души, из райка подпольного
нас вытянули на свет.

Ползите, пока ходячие,
в зазывный чужой капкан.
Глядите, покуда зрячие,
на лобную казнь Балкан.
Просторней весной сиреневой
заброшенные поля.
Но коже подстать шагреневой
сжимается мать-земля.

24 апреля 1999


Цягнік далёкага накіравання               

На дзедаўскіх рэйкавых стыках          
трасецца наш Ноеў...               
У звычках, адзенні, ліках             
заметны сляды запояў.             

Памятыя непаседы,      
аграбленыя на старце,
гарачкавыя бяседы
у цесным вядуць плацкарце.

Дыхтоўныя лагапеды
язык нам павінны ўправіць,
каб Бога, замест тарпеды,
умелі свайго праславіць.

Зямелька даўно не родзіць –
не вымахаў розумам лекар.
Нанова па ёй праходзіць
ратацыя чалавекаў.

Бы после зімовай лінькі,
на вокнах колер фіранак
 і тлустыя з сажы крупінкі,
і далеч, як шлях  абяцанак,

дзе крумкач вечаровай сіні
над  дзюнамі вечнай пустыні
з году ў год, як ахоўнік прыроды,
трымае  удар непагоды.


Поезд дальнего следования

На древних на рельсовых стыках
потряхивает наш Ноев...
В повадках, одежде, ликах
заметны следы запоев.

Помятые непоседы,
ограбленные на старте,
горячечные беседы
заводят, теснясь в плацкарте.

Хорошие логопеды
должны языки нам вправить,
чтоб стало, зашив торпеды,
чем русского Бога славить.

Родная земля не родит,
как ветвь, не даёт побегов.
По-новой на ней проходит
ротация человеков.

Застиранные тряпицы
раздвинутых занавесок
и сажи жирны крупицы.

А дальше - один подлесок
да ворон
в темнеющей сини
над дюнами вьюжной пустыни
и держат удар непогоды
все долгие долгие годы.

27 марта 2000

Купіна палімая

Купіна палімая, быццам прысмалена
восеньскім беглым агнём.
Жыццё, як капейка, – на поўні у Каіна
цярушыцца ноччу і днём.

У зашмаргі вынік прыцішыў намёк,
ды толькі тужэй усё цісне яна.
Гэй, крывапійца, закрый свой шынок,
дзе смерд барматуху дажлукціў да дна,
што  бездараж чвакаў паводле гавэнд,
махорцы паставіўшы якасці знак.

…Дзе адзічэлыя бобікі ўшчэнт
руку абліжуць за так,
страшна ў Расіі быць зажыва звараным
у клетцы над топкай, як звер.
Страшна з ружом пад картавым татарынам.
Страшна з кайлом непад'ёмным – пад Сталінам.
Старшна пад тым, хто цяпер.

Купина палимая

В поле безродном - купина, палимая
беглым осенним огнём.
Жизнь искорёжена, непоправимая
тянется ночью и днём.
Кажется, уж поослабил удавочку,
что же всё туже она?
Эй, кровопийца,
                закрой свою лавочку!
Всю бормотуху до дна
выжрал мужик, по распутице чавкая.
Крепок дешёвый табак.

...Где одичалые бобики, гавкая,
руку оближут за так,
страшно в России быть заживо сваренным
в клетке с поддувом под дверь.
Страшно с ружьём - под картавым татарином.
Страшно с кайлом неподъёмным - под Сталиным.
Страшно - под тем, кто теперь.

ноябрь 1982