Волшебство

ЧАСТЬ 1
Падение.
I.
Всякий, увидев ее в первый раз, нашел бы в ней девушку, каких нет в его родном городе и во всех городах, куда он держал бы свой долгий путь.

Глаза ее — черные, как бархат ювелира, глубокие, как само безграничие растущего космоса, — имели магическую власть покорения, над непокорным существом его разума. Изящная линия ее губ, поддернутых вверх, в сумме с вопрошающим или хранящим таинство взглядом придавали ее лицу выражение лукавости. С белизной ее кожи могла сравниться лишь молодая луна, что сияла, как заснеженное солнце.

Именно об этом думал Адио временами. И именно эту лукавость ее маленького лица — лица засеянного веснушками, лица горящим живой таинственной силой, — вспоминал сейчас.

;

— * * * —
Город был огромен и разнообразен: в одних местах он хранил ароматы белизны постельного белья, вывешенного на низкие балконы, в других — иссушающий жар пыльного летнего зноя, где-то — влагу чернозема, живущую в тени массивных зданий, на краю его (жизненной артерией) проходила река — с небольшими полянами у берега и деревьями поодаль от них, река хранила запахи жившей в ней рыбы и покоящейся тины, а в центре его, на площади и возле, при входе в парк, — дымные ароматы сочного шашлыка, теплое веяние горячего попкорна и сладковатые запахи сахаристой ваты, что взывающе витали около человека приятными, голодными соблазнами, мешались друг с другом и таяли, уносимые легким шелком ветра, прямиком в голубую прозрачность весеннего неба.

Город. Просторный, многогранный, празднично-шумный и сонно-молчаливый. Но к неожиданному удивлению, — которое пришло Адио месяцем позже, — и вопреки его представлениям о положенных правилах, воспоминания о ней настигли его в самом молчаливом и пустынном месте. Петляя вдоль голой стены он почувствовал неподдельный объем воодушевления, прилив пылающих образов, что не мог обличить в слова — за что так сильно поносил себя, свою несмелость, свою беспомощность, нищету своих знаний.

Петляющий. Человек у стены, на которую, как из кодоскопа, проливаются призраки минувшего.

Слабые образы. Виденье. Тень

Невозвратное.

Очередной оборот. Тени исчезают, навеянные памятью призраки тают, затуманенный взгляд прозрел. О небо! Сколь многое мы не видим сейчас, так упорно смотря в «тогда». Люди, прозрачно проплывшие мимо него, были далеко впереди. Но не близ теперь лежал их путь.

Парень, разгибая свою длинную, могучую спину, поднимал маленький голубой огонек мартовского цветка. Потом, перемахнув клумбы тремя размашистыми, прыгучими шагами и оказавшись на тротуаре, он торжественно протянул символ пламени своей любви девушке. Снова рядом, снова близ. дороги их жизней сошлись. Сердца вновь делили путь пополам. Девушка засмеялась своим громким, грудным, приятным смехом и взяла цветок.

Адио смотрел.

Уголки его губ предательски выстрелили в улыбке, обличая грех его причастия к чужой жизни. Он тут же приструнил их, но и эта секунда была слишком заметна.

Следуй дорогой любви, — сказал он себе и, повторив еще раз, направился от пустоты стен к шумному потоку жизни.

Остановка. Ожидание.

Река дороги за стеклом.

Он чувствовал, как сила жизни бурлит в нем, вскипает, не давая покоя. Ему хотелось выплеснуть ее — или взорваться.

Замедление реки.

Пора!

Парень «выпрыгнул» из маршрутки и не спеша направился к площади. Лучи дневного солнца прорывались сквозь обильную ветвистость деревьев стоящих у тротуара. Пятнистая дорога плыла, снедаемая его шагами.

Куда теперь?

Сквозь поток голосов, сквозь волны шумов, сквозь плывущие, мелькающие и вспыхивающие разговоры — смех. Далекий, счастливый — пара спускалась в парк.

Следуй дорогой любви.

И он направился к парку.

Так родилась традиция. Так возникло его единство с сердцем города.

;

— * * * —
Их знакомство произошло неожиданно, но банально: интернет, соц. сети. Привет. Привет. Мы знакомы? Не думаю. Но встреча в жизни дала понять насколько она хороша. И почему же у нее никого нет? А у нее никого нет? Вроде — да... Сомнение.

Их история зарождалась медленно, неторопливо, счастливо. Холодное солнце. Скамейка с полопавшейся краской в незнакомом дворе. Первые шаги. Всегда осторожные, всегда любопытные, вопрошающие, взывающие к ответам. Поиски ответов. Чьих? Своих, я полагаю.

А потом — это медленно затягивает. Да, бывает и быстро, неожиданно: взрыв, вспышка, роковой, неконтролируемый снаряд — не успел опомниться и ты уже влюблен. Но Адио был осторожен. Он не хотел влюбляться. Ей-богу, не хотел влюбляться. Но будем честны — он полюбил.

Так началась эта история. Так зародилось семя, что несло огромное плодородие будущих терзаний.

Впереди был сложный путь. О, скитания честной души!

;

II.
Верная традиция медленного шествия в центре города соблюдалась с отчаянным усердием; акт, символ любви — любви к жизни. Март кончался. Пыльные тропинки зеленеющего парка лежали под его шагами. Иногда эта пыль оседала на белую обувь — но это ничего. Деревянная армия прочно хранила его покой одиночества, надежные стражи мира его души. Он плыл в неспешном, нескончаемом потоке жизни. Он — само время. Он — рожденное дитя жизни, излучающий матерь.

На тенистой тропе Адио повстречал призрака. Высокая, чрезмерно худая, с острыми чертами вытянутого лица. Ее голову покрывал шелковый платок. Она была несчастной вдовой сошедшей со страниц какого-то романа. Если скелет в черном плаще является призраком смерти, то она — была призраком одиночества. Ему со странной неожиданностью захотелось на короткое время стать частью ее жизни, чтобы развеять роковую участь, повисшую над ней черным облаком, отбрасывающим тень холодной печали на ее лицо. Хотя, быть может, — и он этого не отрицал, — это облако было рождено лишь им. Маленький букетик первых весенних цветов в зажатой белизне ее длинных пальцев простилали ей — в его мыслях — дорогу к серому надгробию, где покоился верный муж.

А может, она была(!) одинока...

От женщины веяло нафталиновой атмосферой Советского Союза.

Призрак! Призрак! Печаль омрачила твое лицо. Отблески лезвия тоски сверкают в твоих глазах. Я помню! Я помню тебя! Ты вечен, ты не умрешь.

На тенистой дорожке с нависшими елями он повстречал призрака. И, как полагается всякому, он застыл в иступлении — безропотный страх сковал его: «И это то, чего я жажду? Это то одиночество, к коиму я иду? Лик его ужасен!» На короткое мгновение шага он проникся подозрительным недоверием к себе, которое спало после сухого удара его подошвы о пыльную тропу. Призрак! Призрак! Ты ушел, но я помню. Я помню!

Время шло, Адио возвращался к «центру». Но время не вернуть! Нет! Время не вернуть...

Время подходило к концу, он подходил к площади — мир был един с ним.

Порыжевшая от дождя лавочка держала уставшую спину. Молодой человек озирался по сторонам. Незнакомая девушка курила позади елей, сокрытая тяжелыми ветвями. Кроткий, нежный, робеющий облик преступности. Ее лицо было не видимо, ее черты — неясные. Обступившее облако тайны придавало юному созданию манящую прелесть. А слева — маленькие люди, гоняющие голубей, бегущие за тем, что не в силах поймать — как память бежит за потерянными чертами когда-то знакомых лиц, и голоса их родителей, и счастье. Счастье.

А вот и она.

Эльза. Эльза, — о, Эльза! — ты богиня влюбленному сердцу. Привет. Привет. Я так рад. Я тоже. У нас есть часик. У нас есть жизнь. Разговоры. Смех. О, ее чудный смех! Счастливые!

Счастливые...

;

III.
Колесо обозрения несло их вверх, возвышало над миром, над жизнью — это был их Олимп; и только они вдвоем. Какова продолжительность счастья? Его — равнялось 18 минутам и 34 секундам: время длины одного круга.

Возвышенные. Наконец их положение соответствует их душам. Под ними министры, войны, споры, беды и нищета, грубость бетона, правительство и нужда налогов, а они — одни над миром, только он и она. А чувствует ли Эльза подобное? Наверняка. А что если нет? Но ведь мы с ней так похожи. А что если...

Мы больше чем похожи! Мы будто одно...

— ...целое.

— Что ты сказал?

— Ничего, — улыбнулся Адио. Она ответила тем же.

Румянец щек — вкрапления на белоснежной коже, — таинство смущения. Сухость ее губ, немо взывающих к поцелуям — но это не была страсть желания, скорее спокойное, ровное чувство начинающейся жажды.

Апрель. А куда им торопиться? У нас есть немного времени. У нас есть жизнь.

;

— * * * —
Он сидел. Один. Он ничего не ждал. Лишь чувство — река жизни протекала сквозь него. Вдали показались знакомые очертания. Призрак прошлого, я знаю тебя! Адио был рад, что человек шел не мимо него и все же он усердно следил за белым мазком лица, плывущим по той стороне площади. Парень тот был отлично сложен. Красота была его силой и он — Адио это знал — умело пользовался ей.

Призрак скрылся.

И молодой человек на лавочке задумался. Он был не слишком красив и в тайне питал неприязнь к красоте других. Что дает красота? Излишнее деление — возвышенность одних, за счет принижения других, — отсутствие должного внимания к человеку, излишнее внимание к пустышке, и всепрощение всяких грехов исходя из внешности. Последнее он ненавидел более всего, самым яростным гневом. Но в минуты, когда его голодный разум не был занят идеей несправедливости, парень восхищался, восторгался и созерцал красоту, воспевая ее честным и незатуманенным сердцем. Это не было предательство. И это чувство никогда не касалось Эльзы — ее красота бесспорна; она обладала истиной и самой честной красотой — красотой души. Рядом с ней Адио чувствовал себя знатоком искусства в лучшей картинной галерее мира, в высшем эстетическом наслаждении.

— Я рад тому, каким рожден. Это дало мне верное воспитание, взрастило необходимое отношение к другим людям, — говорил он как-то Эльзе.

А еще он говорил:

— Красота — вещь относительная! — И она соглашалась.

Но в эту минуту не было разговоров, не было Эльзы и даже мысли покинули его. Порыжевшая лавочка держала исхудавшую спину. Город жил. И люди в нем жили. И Адио чувствовал, что живет. Но в первую очередь — город жил. Громада облаков надвигалась на него, обступала, смыкая круг. Они несли с собой могущество ветра, его предупреждающий крик доносился до Адио слабым эхом, а когда он настигнет — будет слишком поздно. Величие их вида покоило под собой завороженные сердца. На людей надвигались Горы. Эхо будущего заставило молодого человека на площади города встать с лавочки и уйти. Было половина четвертого дня.

Так закончилась эта глава. Так окончился его день.

Путешествие в вечер...

;

IV.
Громогласность его чувств, казалось, покрывала мир вокруг тонкой оболочкой, хрупкой пеленой, заточала Адио в особую скорлупу, кутала его в свои теплые объятия. Любимым занятием молодого человека (в дороге) стало — любопытное вникание в лица: свежие, упругие и налитые, как августовские яблоки, лица по своим маленьким точкам похожие на кожуру от апельсина, рыхлые, покрытые пыльцой пудры, морщинистые, зрелые, старые и молодые; но больше всего его волновали глаза — таившие за собой целые истории, таинства, великие видения шествующих лет их короткой, но наполненной жизни.

Вот и сейчас он тайно любовался ключом жизни бьющем в 13-летнем ребенке. Возможно ему было 13. И он видел, как ребенок — девочка, рыжеволосое дитя, — иногда посматривает в его сторону; со страхом быть уличенной разглядывает странного соседа напротив, который (как ей кажется) смотрит то в окно, то в конец автобуса.

Я помню! Я помню тебя! И пока жива моя память — ты не умрешь. О, смотри же на меня и ты, запоминай, даруй мне бессмертие длиною в жизнь свою — я не возражу твоему взгляду, я не упрекну его. Только не забывай! Я не хочу умирать! Помни!

Поддернутый кончик носа, две маленькие дуги бровей, круглое лицо, глаза-бусинки, аккуратная линия маленьких губ и две резинки в распущенных волосах, чтобы открыть раковины круглых ушей. О, Дитя! Как близка твоя юность ожидающая на пороге. Впитай последние соки детства, словно большую белую прохладу виноградины, раздавленную языком о нежное небо, и распахни дверь. Весна твоей юности! Лето твоей жизни! Дитя, ты прекрасна! Храни эту свежесть, будто пробившийся ландыш в набухшей земле, вместе с ожогом первого поцелуя, с памятью о любви — и не давай отобрать до последнего дня. Ты уходишь, но я помню тебя, помню! Черты твои размоет пена накатывающихся волн, но дух твой останется, как само море. Море это — есть время. Время — есть я. Я помню тебя, Призрак!

Путь.

Верная традиция.

Лицо его покрывал прохладный шелк весеннего воздуха. Глубокие складки рта разошлись в улыбке. Адио старался держаться, но тщета попыток его...

;

V. Падение
День изменился. И мир менялся под тяжестью мыслей. Теперь черная туча скорби нависла и над его ликом. Она проговорилась! Она проговорилась... Что есть дитя? Плоть от плоти. А что есть её дитя? Ошибка юности? И почему она молчала? Ангел дней моих пал в бездну. Сердце жившее счастьем теперь не знает покоя. Уйдет. Но это же не делает его плохим человеком? Ведь он не плохой человек. Он совсем не плохой человек.

Ведь так?

;

;

ЧАСТЬ 2
Воскрешение.
VI.
Уйдет.

Оставив свое имя на обсуждение — так кидают кость голодным псам. Но в жертве той он уповал увидеть спасение, кое может дать только милосерднейшее прощение — прощение себя. Но обсуждать было не кому. Знали только они вдвоем: причастники тайны, свидетели чувств, Адио и Эльза — два робеющих пульса. А что до ее матери? А знает ли она?

Неспокойное лицо его похудело, впалые щеки совсем провалились, обтягивая скулы, глаза потухли и устали — не помогал даже сон. Последний раз он выбирался на улицу около недели назад. Виделся с Эльзой тогда же. Неправдоподобные истории о работе и делах. Но она все понимает.

Я и раньше говорил о детях. Так почему же сейчас я не готов? Я...

Он не знал.

Чужая кровь пугала его куда меньше самой мысли о человеке ее носящем. Он не хотел бремени. Еще слишком рано. Мысли, утаенные стыдом, делали его единственным хранителем тайны. Нет сил, чтоб разомкнуть уста пред слухом чуждого. И не найдется человека, которому ты смог бы то доверить, покуда сам бежишь от мысли той.

Уйдет...

Он погрузился в сон. Ему приснился дворик, сестра, бывшая совсем малюткой, и видел он себя еще ребенком. Он вспомнил этот день и наяву. И утро заняло воспоминание о младшей. В минуты раздражения он мог быть с ней грубым. Месяцы после — воспоминания об этом неожиданно падали тяжелыми камнями на его по-детски мягкое сердце. Острые сабли горького сожаления беспощадно разили его, и он проникался самой нежностью к девочке. Ему хотелось посвятить ей весь мир — но не чтобы загладить вину, а из любви.

Интересно, как она там?

А насколько окрепло его сердце с тех дней?

Призрак содеянного не уйдет с моего оскверненного имени. Даже когда память обо мне затянется новым временем, тень горького стыда сожаления будет лежать на мне. Тяжелый груз на сердце — хочется беспрестанно просить прощения, но какой в этом толк, если деяние будет совершенно... Да и хватит ли смелости произнести хоть слово?

Слишком велика вина...

;

VII.
Над городом поднимался легкий туман ужинов. Мальчишки бежали по домам, раздувая ноздри, словно вдыхая теплые ароматы с вечернего стола. Адио видел их еще играющими; но теперь его не было в городе — неожиданная поездка пришлась как раз кстати. Он объяснился с Эльзой, простился на 4 дня и сейчас ехал в родительский дом под угасающим вечерним небом. Солнце клонилось к западу, а круглая луна уже стояла на небе, словно собственный призрак. Молодой человек прибыл только ночью и с удовольствием легкости нырнул в прохладную белизну свежей постели, и уснул.

;

VIII.
Он был один. Любую минуту он искал возможности насладиться своим единением, а потому свободные от дел часы Адио проводил в небольшом лесу возле дома. Его лицо омывал свежий весенний воздух, молодая листва была досягаемым небом, между стволов частых деревьев, там впереди, и возле реки прятались и наблюдали за ним лесные существа: нимфы, фавны, хранители леса. Он чувствовал себя могучим. Он чувствовал себя великим. Его сердце воспряло. Он был рожден в лесу.

;

IX.
В последний вечер молодого Адио ждала прогулка со своим дядей, его женой и их 2-летним сыном.

Площадь пустовала, и в минуты молчания были слышны далекие и близкие подмигивающие мерцания уличных фонарей, крики задержавшихся детей на соседних улицах и призраки далеких и редких машин. Ребенок отлично уместился на могучей шее своего отца, поддерживаемый за маленькие ножки, он продолжал о чем-то говорить:

— Тю-тю-тю-тю. Тю-тю. Тю-тю-тю-тю-тю. Агх! а, а-а-А!-а. А. А. А! Агх...

Адио призраком следовал за семьей и следил за всеми их действиями, за разговорами, за уловками, применяемыми к ребенку. Он — их ангел хранитель, обеспокоенный защитой их счастья. Он — Адио-ребенок на шее отца. Он — Адио-отец несущий ребенка.

Прохлада позднего вечера и усталость тела были ничем для его вдохновляющегося духа. Он подумал: как бы выглядели они с Эльзой на месте этой семьи, каким будет их поведение? Молодой юноша понял, что скучает по девушке. Впервые за 4 дня он вспомнил о ней с тоскою и желанием встречи. Я — дитя утробы твоего разума, растущая идея твоего сознания; из тьмы я вхожу на свет. Рожденный. Буду ли я желанным гостем в этом мире или же мне стоило сгинуть в зачатке? Адио не слышал этого голоса, но позднее он почувствовал — что-то зреет в нем, что-то близко к появлению. Что же это? И что оно принесет?

;

X.
Вечер перешел в ночь. Ночь родила утро. Омытое, свежее солнце взошло над миром. Машина несла молодого человека через бескрайность полей, мимо плодородности набухшего чернозема. Его глаза впитывали свежесть нового дня, умытого предрассветной моросью. Лицо его налилось, зеленые глаза блестели. С ленивой кошачьей добротою он улыбался миру. Любовь снова слыла в его сердце. Парень закрыл глаза и подставил лицо льющемуся потоку теплого золота. И если бы кто-то заговорил:

— Ш-ш, — прошептал бы он в ответ.

Мир вновь раскрыл ему свои объятия в синем воздухе весны. Он возвращался.

Эльза, где ты? Чувствуешь ли ты?

Я возвращаюсь!

;

март-апрель
2019 г.

;

Сноски:

Адио — имя, которое в африканской культуре означает «благочестивый».

Эльза — это имя встречалось мне летом 2016 года. Вероятно, ребенок вырос. «Но память моя хранит твой юный лик. Я помню тебя! Я помню... И пока я существую, ты будешь вечной...»