Безразличие

Безразличие - совершенная форма самодостаточности, обычно приправленная одиночеством, безысходной усталостью от поиска настоящей жизни и отсутствием таковой, ровно, как и любви. Вот ваш диагноз, мой дорогой друг, - он отвернулся и продолжил заполнять какие-то данные в компьютере. За окном шёл дождь, но было тепло, приятно охлаждённый воздух заползал в этот опрятный кабинет и ласкал мои щёки и нос. Я положил ногу на ногу, локтем облокотился на большой белый стол, подпёр ладонью подбородок и посмотрел на врача. Он печатал.
- А ведь это не лечится, верно? - почти беззвучно произнёс я.
- Хм, по правде говоря, не совсем так. Лечат болезни, а это не болезнь.
- А что же тогда, душевное расстройство?
- Нет. Как может быть расстроено то, чего нет, вы то уж должны это знать.
Я улыбнулся, криво, но почти естественно и больше от иронии, чем от смеха.
- Согласен, - сказал я и отвернулся.
Дождь почти прекратился снаружи, но невыносимо сыро оставался внутри меня. На улице появилось солнце, и сначала аккуратно, а затем дерзко и уверенно ворвалось во врачебную комнату. Белый стол стал белоснежным и ярким.
- Ладно, доктор, видимо вряд ли вы мне поможете, пойду я, спасибо, - пробормотал я, вставая и не смотря в сторону своего собеседника.
- Подождите секунду, подождите, пожалуйста, - едва ли не вскрикнув сказал он, и опять продолжил что-то печатать. Потом замурлыкал стрекозой принтер и выползли несколько страничек, запачканных буквами, словами, предложениями. Он встал, так как я сам, остановившись от его просьбы, не сел обратно в кресло, а продолжил стоять, он подошёл ко мне, протянул странички и тихо зашептал. И зашептал так, что поначалу я ничего не мог разобрать.
- Не понимаю, что это? – я уставился на него и эти страницы, но взял их.
- Прочитайте потом, доедете до дома и прочитайте, сейчас не надо, нельзя, нельзя, - он как-то сморщено развернулся, и прошёл обратно к своему столу. Я постоял минутку, покрутив бумагу в руках, потом свернул странички трубочкой, засунул в карман пиджака и вышел. Дождя уже не было, хотя мне в принципе было абсолютно всё равно. Я дошёл до машины, завёл рычащий двигатель, тронулся и поехал домой. Жёлтое солнце иногда терзало мои глаза и мешало нормально видеть дорогу, лето, всё-таки это было лето, но мне было абсолютно наплевать. Очередной «мозгоправ», что так рьяно пыжится от знания жизни не смог мне помочь, думал я, перебирая себя ещё раз с самого начала нашего сеанса, жизнь по-прежнему казалась безжизненной, и я также чувствовал полное безразличие ко всему и всем. В сорок лет, кто-то мне сказал, или же где-то я прочитал, мужчина подобен коньяку хорошей выдержки и отличного вкуса, когда уже исчезли примеси и глупости, что могли бы испортить настоящий аромат. Примесей не было, глупости давно уже остались в прошлом, а вот сама жизнь перестала радовать, обратившись в холодного призрака, нечто несуществующее и существующее одновременно. Безразличие, полное безразличие.
Кое-как обнаружив место для своего железного коня, я заглушил мотор, посидел размеренно ещё минуту, дослушав приятную мелодию, открыл дверь, вышел и протяжно зашаркал домой. Тишина и одиночество, страшная парочка и мои единственные друзья теперь, встретили меня дома и тихо развернули очередной мой вечер в никуда кроме безразличия инистого холода пустоты.
Не знаю как, но за своим опрятным ужином я вспомнил про листочки от доктора. Медленно вернулся в гардеробную, достал их из кармана, развернул и начал бегать глазами по чёрным буковкам так опрятно разбросанным на белой бумаге.
«У них моя дочь. Простите, больше некого мне и просить. Это сумасшедший, который винит меня в своём недуге мне так рьяно мстит. Помогите. Прошу вас помогите. Они следят за мной, теперь, возможно, и за вами, ради бога никакой полиции, ничего такого, что могло бы их насторожить, пожалуйста, пожалуйста.»
Сердцебиение заскакало, как прыткая лошадь. Я вскочил, дочитывая все детали, которые он описывал дальше, номера телефонов, возможные адреса, предполагаемые имена и много, много очень много о своих страхах. Несколько звонков хорошим знакомым из самых опрятных заведений нашего государства, и вот я за рулём, знаю, куда ехать и что делать, в кармане пистолет и нож.
Спустя полчаса я аккуратно просачиваюсь в парадную за её жителем, поднимаюсь на 11 этаж, подхожу к предполагаемой квартире, надеваю кепку и звонюсь в дверь.
- Кто?
- Простите, это ваш сосед снизу, - ответил я, изображая самого пьяного и удалого, - я с женой поругался, а у вас музыка тут, давайте знакомиться.
Замок, всхлипывая щёлкнул, и открылась дверь.
-«Здрасьте», - буркнул я. А дальше весь холод моих последних лет превратился в движения смерти. Нож, пистолет, их было трое. Тишина.
Девочка лет четырнадцати сидит рядом со мной молча, светофор горит красным, как и мои руки. Безразличие убито, а ведь и правда в сорок лет так много во мне похоже на хороший коньяк, ароматный, правдивый, и бойцовски забористый, но только тогда, когда в этом есть смысл.
SH