Жеронские провидцы

Эзотерическое теософское учение каббалы (букв. "получение", "предание") в значительной степени повторило маршрут исторического скитальчества евреев. Не случайно часть древнейших мистических сочинений, создававшихся в 1-3 вв. н. э. В Эрец-Исраэль и Вавилонии, дошла до нас под названием сифрут hа-меркава (литература колесницы): кинетический этот термин - не столько результат гностического влияния эллинов (см. пылающий миф о незадачливом кучере Фаэтоне в интерпретации Еврипида и Гете, Микеланджело и Пикассо), сколько следствие длительной обезгосударствленности кочующего этноса, его пространственной неприкаянности. Прованс и Цфат, немецкий Вормс и каталонская Жерона - вот лишь наиболее выпуклые пункты следования мистического состава, включающего в себя десятки условно контактировавших между собою школ и слабо взаимодействовавших друг с другом направлений. Тем не менее и этих кратковременных отдохновений на полустанках Евразии нередко бывало достаточно для того, чтобы душа путешествующих мистиков ("йордей меркава") успела вознестись в престолу Б-жественной славы ("кавод") и узреть визуальные аспекты Неизреченного Имени, восседающего на троне небесном. Воздействие их экстатических видений на историю человечества воистине универсально (очевидно, оно, с той или иной степенью погрешности, пропорционально влиянию постулатов иудаизма на развитие христианской догматики), и остается лишь сокрушенно изумляться тому обстоятельству, что подлинный интерес к данному феномену так до сих пор и не пробудился в научной среде.

Один из каббалистических центров Испании существовал с 1230 по 1260 гг. в утлом каталонском городишке Жерона. Здесь всего за три десятилетия бесценный самородок, добытый в предшествующую эпоху еврейскими мистиками Прованса - такими как предельно эзотеричный комментатор прославленной "Книги Творения" ("Сефер Йецира") Ицхак Сагги Нахор (Ицхак Слепой, 1165 (?) - 1235), - подвергся филигранной профетической обработке. Сыграло свою роль ученическое благоговение перед авторитетом наставника: ведь ярчайшие представители местного кружка Эзра бен Шломо и Азриэль из Жероны являлись прямыми наследниками незрячего провансальца и состояли с ним в непрерывной переписке (в этом их эпистолярном общении мудрено не отметить аллюзию самой истории на послания св. Павла - также, помнится, не во все периоды жизни отличавшегося стопроцентным зрением). Будучи наиболее плодовитым писателем своего круга, Азриэль оставил нам не только рассуждения об этико-сюжетных перипетиях Талмуда, но и комментарии к системе десяти сфирот (цифровых ипостасей сокровенного Б-га, каждая из которых наделена специфическими качествами). Собственно каббалистические произведения Нахманида (раби Моше бен Нахман, сокращенно Рамбан), чье имя также связано с Жероной, немногочисленны. Однако в комментариях к Библии, оставленных этим незабвенным участником барселонского христианско-иудейского ристалища (закончившегося, несмотря на все добрые намерения благоволившего к религиозным диспутам испанского монарха Якова Арагонского, ускоренным отбытием победителя в Эрец-Исраэль), легко уловить мотивы, недвусмысленно свидетельствующие об увлеченном изучении каббалы.
Представители жеронской школы придерживались в своих сочинениях сходных методологических установок и исследовательских аксиом - варьируя лишь их элементы. Раввинистический их мистицизм весьма щедро напоен идеями неоплатонизма и прочих философских ересей средневековья. Вот что пишет об этом периоде виднейший из историков каббалистической мысли, точнее - основатель науки о каббале, Гершом Герхард Шолем (1897 - 1982): "Хотя мы имеем очень смутное и поверхностное представление о некоторых выдающихся мыслителях и не располагаем достаточными данными, чтобы прийти к определенному мнению о всех них, исследования, проведенные в последние десятилетия, принесли поразительное обилие показательных фактов. Не следует забывать и того, что каждая из этих ведущих личностей обладала своей собственной характерной духовной физиономией, которую благодаря ее определенности нельзя было спутать ни с какой другой. Не менее четкая граница разделяет и тенденции, каждая из которых отличается характерной терминологией и своеобразным оттенком мистической мысли" ("Основные течения в еврейской мистике", т. 1, стр. 169, Иерус., 1989). Это высказывание ашкеназийского интеллектуала, учившегося в Берлине и Мюнхене и столь заблаговременно - в 1923 году - покинувшего будущий Третий Рейх (наитие уж не объяснялось ли выходом в том же году его комментированного перевода на немецкий проясняюще-светлой "Сефер hа-баhир" - книги, завезенной в облюбованный катарами Прованс предположительно с Востока?..), - в полной мере приложимо к написанной также, по-видимому, в Жероне "Сефер hа-тмуна" ("Книга Образа") - анонимному произведению, посвященному сотворению и структуре мира. Согласно этому сочинению безвестного каталонского каббалиста, вселенская круговерть аналогична земледельческому процессу в Древнем Израиле. Как на сельскохозяйственной ниве каждые семь лет наступает новый цикл, а через каждые 49 лет - юбилейный год, так и мир создается заново каждые семь тысяч лет, причем всякий раз под влиянием одной из семи нижних сфирот, а по прошествии 49 тыс. лет наплывает юбилейное тысячелетие, когда все сущее растворяется в нетях, а нижние сфирот жадно припадают к своему источнику - третьей сфире бина ("разум")… Вот такая космогония цивилизационного процесса - коей, возможно, позавидовал бы сам Гесиод, увековечивший в поэтических анналах труд античного пахаря!..

А теперь перенесемся на два с половиной столетия вперед, в Московию, где радеющий за восстановление единодержавия Иван III уже провозгласил себя государем Всея Руси и отказался платить дань монголам - одержав над ними зычную победу на реке Угре. Это правление - неприхотливо вклинившееся между царствованиями Василия Темного и Ивана Грозного - столь же покрыто тьмою неведения, сколь и пронизано предчувствием гроз. Вот как описывает его Карамзин: "Кроме внешних опасностей и неприятелей, юный Иоанн должен был внутри государства преодолеть общее уныние сердец, какое-то расслабление, дремоту сил душевных. Истекала седьмая тысяча лет от сотворения мира по греческим хронографам: суеверие с концом ее ждало и конца миру. Сия несчастная мысль, владычествуя в умах, вселяла в людей равнодушие ко славе и благу отечества; менее стыдились государственного ига, менее пленялись мыслию независимости, думая, что все ненадолго. Но печальное тем сильнее действовало на сердца и воображение. Затмения, мнимые чудеса ужасали простолюдинов более, нежели когда-нибудь. Уверяли, что Ростовское озеро целые две недели страшно выло всякую ночь и не давало спать окрестным жителям. Были и важные, действительные бедствия: от чрезвычайного холода и морозов пропадал хлеб в полях; два года сряду выпадал глубокий снег в мае месяце. Язва, называемая в летописях железою, еще искала жертв в России, особенно в Новгородских и Псковских владениях (места первоначального распространения ереси "жидовствующих" - Г. М.), где, если верить исчислению одного летописца, в два года умерло 250 652 человека; в одном Новгороде 48 402, в монастырях около 8000. В Москве, в других городах, в селах и на дорогах также погибло множество людей от сей заразы" ("История государства Российского", т. 6, гл. 1).

Древнерусское летосчисление в описываемые времена велось "от сотворения мира" - в соответствии с хронологией, установленной еще в 4 в. н. э. александрийским монахом Панадором. Только в эпоху Петра I - в 1700 г. - был введен счет лет "от рождества Христова". Разница между двумя годичными шкалами составляла 5508 лет. Таким образом, без труда вычисляем, что в Третьем Риме, преисполнясь суеверного ужаса перед мистическим значением числа 7, ждали наступления Конца мира и Страшного суда к 1492 году. Заметим походя, что Иван III, женившись на властной византийской царевне Софье (Зое) Палеолог, охотно перенял от супруги многие византийские обычаи и предрассудки. Глобальные племенные нашествия сопровождались коренными сдвигами в восточнохристианской общественной мысли. В 1453 г. от турецкого ятагана пал Константинополь - конфессионально-культурный оплот православного Востока; под властью султана оказались греческие и восточнославянские земли. Надвигавшийся катаклизм давно уже вызывал у византийских витий мысль о неотвратимости всеобщей гибели. Катастрофа предрекалась в обозримые сроки: в греческой церковной литературе не раз указывалось, что мир, созданный Б-гом в семь дней, должен просуществовать семь тысячелетий…

К 1492 г. большинство константинопольских ученых - теологов и риторов, эстетиков и лингвистов - проживало в Западной Европе. В особенности привлекала их Флоренция, где они обрели покой и благоденствие под эгидой всесторонне одаренного и либерального по тем временам Лоренцо Медичи. Некоронованный флорентийский правитель, хоть и происходил из узурпировавшей власть в городе банкирской семьи, не только покровительствовал поэтам и художникам, но и сам грешил живописными пасторалями на гибком и раскатистом обиходном вольгарре. Он приохотил к ваянию молодого Микеланджело, приветил великого Леонардо, укрыл у себя преследуемого папской буллой Пико делла Мирандолу, а также содействовал преуспеянию в стенах своей Платоновской Академии премудростей греческой филологии: в лице Агриропуло и Плифона, Халкондила и Ласкариса - беженцев из отуреченной Византии. Однако и для этого безмятежного средиземноморского уголка 1492-й г. обернулся трагедией. Вот как описывает гуманист Анджело Полициано кончину Лоренцо Великолепного в письме к служащему в канцелярии миланского герцога Якопо Антикварио от 18 мая 1492 г.: "В апрельские ноны (5 апреля - Г. М. ), около трех часов дня, за три дня до его кончины, некая юродивая, внимавшая проповеди с кафедры храма Санта Мария Новелла, вдруг обратилась в бегство с криками: "Смотрите, сограждане, разве вы не видите свирепого быка, который пылающими рогами повергает на землю этот великий храм?" - К вечеру, когда небо внезапно покрылось облаками, тотчас же кровля упомянутой базилики, покоившаяся на исключительном своде прекраснейшей в мире работы, была поражена молнией, так что обрушилась значительная часть ее, и как раз в том направлении, где находился дворец Медичи, с ужасающей силой и стремительностью покатились громадные глыбы мрамора…" ("Сочинения итальянских гуманистов", М. 1985 г., стр. 241). Осколки былого величия обрушились на головы флорентийских неоплатоников: сбылось вещее проклятье страстно ненавидевшего искусство Джироламо Савонаролы - чей ригоризм давно совал счетные эсхатологические палочки в колеса разгульного Возрождения. Спустя три с половиной месяца, в точном соответствии с пророчеством рьяно умерщвлявшего чужую плоть монаха, скончался и папа Иннокентий VIII. В Риме воцарилась кровавая вакханалия: во время длительной агонии погубленного непомерным сладострастием понтифика на улицах Вечного города было убито 220 жителей, трупы их непогребенными плавали в Тибре… Беззаконие это продолжалось до тех пор, пока, ценою бесстыдного подкупа кардиналов, не облачился в тиару Христова наместника одиозный Александр VI (Ленцуоли-Борджиа), родом из испанской Валенсии, согласно людской молве - растлитель собственной дочери Лукреции, подлый интриган и жестокий отравитель, сам в итоге скончавшийся от уготованного очередной жертве яда. Итак, видим, какие страшные конвульсии вдруг охватили Апеннинский полуостров - приоритетное средоточие гуманистической учености - за восемь лет до истечения пятнадцатого столетия.

О том же, что происходило в Испании 1492 г., едва ли следует напоминать сколько-нибудь сведущему в истории читателю. Начался он с окончательной капитуляции мавров в Гранаде - когда 2 января на сторожевой башне Альгамбры были подняты испанский флаг и крест вместо полумесяца - и достиг своей кульминации 12 октября: именно в этот день развевающиеся на попутном ветру матерчатые символы иберийского пробуждения - с легкой руки генуэзского харизматика - заставили зачарованно зажечься очи девственных гаитян. Воистину, термин, введенный Львом Гумилевым, работает здесь как нельзя нагляднее: как не назвать пассионарным толчком оголтелый перепрыг турок-осман из Малой Азии на Балканы и хронологически воспоследовавший ему рывок испанцев в Северную Африку и в воображаемую Индию! Ощущение такое, что "товарняк" тронулся и все вагоны пришли в движение - но не сразу, а, согласно законам механики, поочередно: этнос за этносом, порою - в шахматном порядке… 2 августа 1483 г. папа Сикст IV, боясь лишиться надежнейшей цитадели католицизма на Западе, разразился декретом о создании постоянного "священного" трибунала в Кастилии во главе с генеральным инквизитором. Эта заплечных дел синекура досталась исповеднику королевской четы, доминиканскому изуверу Томасу Торквемаде (чья бабка по отцу происходила из еврейского марранского рода). За 18 лет своей карьеры виртуоз костра и дыбы "1022 жертв сжег живьем, 6860 сжег фигурально после их смерти или по случаю их отсутствия и 97 321 человека подверг опозорению и исключению из службы на общественных и почетных должностях. Общий итог этих варварских казней доходит до 114 400 навсегда погибших семейств" (Х. А. Льоренте, "Критическая история испанской инквизиции", т. 2, стр. 250). В 1484 г. Сикст IV в личном послании Торквемаде, передавая комплимент в его адрес кардинала Борджиа (будущего Александра VI), присовокупил от себя: "Мы слышали этот отзыв с большой радостью и мы в восторге, что вы, обогащенные познаниями и облеченные властью, направили свое усердие на предметы, возвеличивающие имя Господне и полезные истинной вере. Мы ниспрашиваем на вас Божье благословение и побуждаем вас, дорогой сын, продолжать с прежней энергией и неутомимостью способствовать укреплению и упрочению основ религии, и в этом деле вы всегда можете рассчитывать на нашу особую милость". Но, подвергая казням и пыткам "новых христиан" - которых он параноидально подозревал в тайном предпочтении пламени семисвечника, - верховный инквизитор, в конечном счете, вострил клыки на еврейскую общину Испании. И пафос национально-религиозного сплочения служил всего-навсего приличествующим прикрытием реваншистскому зуду его не оправившегося от фиаско либидо: юношей Торквемада был влюблен в прелестную мавританку, но та, как водится, вышла за сына ислама… "Что за связь с юдофобией?" - наивно спросите вы. В том-то и особенность тогдашнего, истосковавшегося по фундаментализму, гиперхристианского менталитета - ощущавшего себя зажатым в мавритано-османских тисках как с Востока, так и с Запада! Пребывая в глубокой депрессии, католический мир не мог не отреагировать на миф о внутреннем враге - и потому инстинктивно выработал стратегему (а, быть может, и одну из первых в истории геополитических доктрин) - в соответствии с которой, иудеи являлись замаскированными пособниками мусульман, что якобы подтверждало и весьма внешнее сходство культур, и то радушие, с каким испанские изгнанники были впоследствии приняты в оттоманской империи. На формирование этой крайне поверхностной модели мира, надо полагать, оказали влияние и беглые византийцы - такие как Андрей Палеолог, брат русской царевны Софьи, затеявший бессильный флирт с августейшей четой Кастилии и Арагона и даже отказавший Фердинанду с Изабеллой свои наследные права на восточную империю. А ведь в те времена именно грекоязычные интеллектуалы обладали доступом к наиболее древним и обстоятельным трактатам по научному антисемитизму - книгам Плутарха, Апиона и Манефона! Не стоит также забывать, что в июле 1439 г. на Флорентийском соборе была заключена уния между католической и православной церквями при условии главенства папы. В том же году Патриарх Константинопольский Иосиф III скончался в Испании: не исключено, что его предвидение на полтора десятилетия опережало духовное и политическое иссякновение Византии и, сверяя свое отчаяние с календарем монаха Панадора, святейший заразил милленаристской боязнью архангеловых труб кое-кого из испанских высших духовных лиц…

31 марта 1492 г. под фанатичным нажимом Торквемады властители Пиренеев скрепили своими подписями эдикт об изгнании евреев из Испании и ее владений, согласно которому иудеи обязывались до конца июля (будто нарочно к наступлению 9 Аба - даты всех основных предыдущих и последующих национальных катаклизмов!) покинуть королевство. Указ опирался на трухлявую версию, что-де сыны Израилевы совращают христиан в ветхозаветную веру, мешая марранам в их стремлении сделаться непогрешимыми католиками. Попытки придворных евреев, таких как Ицхак Абраванель и Авраам Сениора, добиться отмены постановления - проверенным путем умасливания короны - ни к чему не привели, и вечно мятущееся племя рыдая покинуло еще одну страну. Дома и утварь сбывались за бесценок - запрограммировав на будущее экономическую отсталость и неоднократную девальвацию пессо; конфискуемое общинное имущество приспосабливалось для учреждения млнастырей и церквей - метаморфоза, вполне закономерно, по мнению испанцев, вытекавшая из исторически предшествовавшего архитектурного остамбуливания Царьграда… По оценкам историков, число изгнанников достигло одной пятой миллиона (кстати, примерно такое же количество жертв насчитывала эпидемия на Руси!). Подавляющее число изгоев обрело временный кров в соседней Лузитании, около 50 тысяч - миновав Геркулесовы столпы - первыми изведали горлодерское гостеприимство марроканских собратьев, наиболее удачливые нашли пристанище в Оттоманской империи - единственной крупной державе, отворившей, по язвительному замечанию султана Баязета, двери своим потенциальным обогатителям. Небольшая часть переселилась на родину "Гептамерона" либо в соседний с Наваррским графством папский Авиньон. Изгнание привело к перемещению центра еврейской духовности в страны Центральной Европы и Малой Азии, но, как говорится, ничего не попишешь: абсолютно незыблемым в веках остается лишь Престол Его Славы.

Катастрофа 1492 г. судьбоносно преобразила внешнюю оболочку каббалистической парадигмы - не затронув, впрочем, ее сокровенной сердцевины. Еврейские мистики провозгласили идею о необходимости и возможности влиять на приближение всемирного крушения путем возвращения к исходной точке Творения. Катаклизм предвиделся по осуществлении этого возвращения сотнями посвященных, слившихся в едином порыве заклепать точкой синтаксический период зримой событийности. Экзерсисы одиночек вплетались в медитативное устремление целой общины - подобно нитям ортодоксальной бахромы цицит. Порыв к усовершенствованию мироздания (тиккун) оборачивался довольно грозным оружием, призванным истребить все силы зла: подавление сатанинских козней отождествлялось с актом Избавления (геула). Таким образом, народ-скиталец, разрозненный ввиду своей разбросанности и лишенный права участвовать во всемирной политической игре, более того - в очередной раз отданный на заклание хитроумным раскладом чуждых стратегических фабул, замешивает на слезах собственную, мистико-этическую, концепцию, послужившую залогом его дальнейшего выживания. В самом деле: формулы Эйнштейна и Бора, идея атомной бомбы, разработанной не в последнюю очередь по модели средневековых милленаристских медитаций, едва ли имели шанс зародиться в носителе уравновешенного подсознанья, не перепаханного преследователями и апостатами - големами гонимой нации (когда говорят пушки - гены не должны молчать). А ведь именно ядерный фактор - обеспечивая геополитический балланс и сверхконтроль над любыми локальными конфликтами - сдерживает экспансию клокочущих от бессильного бешенства сил зла и является единственным реальным гарантом выживания государства Израиль.

Вот что пишет прозорливый израильтянин-йекки Гершом Шолем: "Хотя исчисления, идеи и видения мессианского века не были существенным элементом ранней каббалы, они были ей достаточно известны, и не следует делать вывода, что каббала совершенно игнорировала проблему Избавления "в наше время". Но если она и занималась этим вопросом, то в качестве чего-то необязательного, превышающего ее основные задачи. Типичным для катастрофических аспектов Избавления, вполне осознанных каббалистами, может служить тот зловещий факт, что именно 1492 год задолго до его наступления некоторые каббалисты провозгласили годом начала Избавления. Однако этот год принес не освобождение свыше, а жесточайшее на земле изгнание. Сознание того, что Избавление совмещает в себе понятия освобождения и катастрофы, настолько проникает новое религиозное движение, что его можно определить как обратную сторону апокалипсического умонастроения, господствующего в еврейской жизни… Мессианское учение, ранее привлекавшее внимание лишь представителей апологетики, на какое-то время превратилось в дело воинствующей пропаганды. За классическими компедиумами, в которых Ицхак Абраванель (содействовавший финансированию экспедиции потомка мальоркских выкрестов Колумба-Колона, что тайно провозгласил себя духовным наследником царя Давида и рвался в экзотическую Индию не только за Золотом Офира, но и во имя воссоединения с исчезнувшими коленами Израилевыми, которые - по преданию, вдохновлявшему еще каббалиста Абулафию, - обитали где-то за рекою Самбатион; - Г. М.) кодифицировал мессианские доктрины иудаизма через несколько лет после изгнания, вскоре последовали многочисленные послания, трактаты, проповеди, апокалипсисы, в которых волны, вызванные катастрофой 1492 года, достигли наибольшей высоты. В этих сочинениях, авторы которых изо всех сил старались увязать изгнание с древними пророчествами о конце света, особенно подчеркивался искупительный характер катастрофы 1492 года. Предполагалось, что родовые схватки мессианской эры, которыми должна "завершиться" история (авторы апокалипсисов называли это "крушением" истории), начались с Изгнания" (Г. Шолем, "Основные течения в еврейской мистике", т. 2, стр. 59).

Вспомним же профетический шедевр безымянного жеронского каббалиста. Разве не был заявлен в "Сефер hа-тмуна" срок "обновления" мира: каждые 7000 лет? - Мир в 1492 г. и впрямь как бы родился заново: мавры окончательно изгнаны из Гранады, за ними последовали их старшие по семитской генеалогии братья, по Руси расползалась пугавшая консерваторов ересь "жидовствующих" - удваивая страх приближавшегося "конца света", итальянский гуманизм переживал глубочайший из кризисов, обскурантизм католических фанатиков перешел в конкистадорскую фазу - распространив прелести "испанского сапожка" на континент ацтеков и майя… Факт неоспорим: панорама планеты скачкообразно изменилась, цивилизация пространственно "удвоилась" - в материке, попугаем передразнившем Старый Свет, обретя задел будущего ракетного равновесия (неслучайно самый ранний из сохранившихся до наших дней глобусов был создан нюрнбергским ученым и мореплавателем Мартином Бехаймом тоже в 1492 г.: в нем как бы запечатлелась новообретенная полнота мира!) Конечно же, возникнет возражение: дескать, в жеронской "Книге Образа" предрекаемый апокалипсис соотносился с еврейской, а отнюдь не с византийской, хронологией (1492 г. от рождества Христова числится по галахическому календарю 7071-м). Что ж, по нашему мнению, этот цифровой "промах" - наряду со внезапностью изгнания взамен спасения - можно отнести за счет аберрации национального зрения. Ведь и мессианские чаяния Христофора обернулись алчностью беспощадного Кортеса. Ведь и турки - приютившие евреев из корысторлюбивого сострадания - не думали, не гадали, что этот симбиоз завершится Декларацией Бальфура. Ведь всякий этнос - не более чем нить в прихотливом и нерасчленяемом орнаменте земной цивилизации и ни один из народов планеты, обладай он даже воспаленной исторической интуицией святителей Моисеева закона, не лицезрит картин грядущего с надлежащей резкостью. Важно вот что: каббалисты Жероны в первой половине XIII века продемонстрировали приверженность духу и букве метафизической истории - науки (буде она когда-либо оформится в качестве таковой), наименование которой выстрадано самозабвенными штудиями автора этих строк. Полутысячелетнюю новую историю евреев можно уподобить участи библейского Ионы: от судьбы они укрывались на противоположной окраине ойкумены, но посланный за ними Левиафан христианского фундаментализма настиг беглецов и, проглотив, изрыгнул у заповеданных им берегов Палестины. Но необходимо помнить, что метафизическая история потребна всему человечеству: только в целокупном виде гомосфера может служить объектом для исследований - и при условии предельного сужения хронологических рамок. Иными словами, для вящей эффективности самопознания, нам не помешало бы не только рассматривать сразу все кольца какого-то одного древесного среза - но и, высчитав по распилам всех стволов дубравы тот круг, что был очерчен конкретно интересующим нас событийным циклом, постараться расшифровать общий абрис некогда прошумевшей в лесу бури. Подобные разработки и выкладки позволят нам провидеть болевые узлы и стигмы цивилизационного развития, четче соотносить геополитические векторы национальных и континентальных устремлений, а, возможно, - и предотвращать кое-какие сейсмические бедствия мировой политики. Ведь - надо признать - палитра известных нам летосчислений не столь необъятна, чтобы оседлавшего компьютер историософа затруднило перебрать их наперечет применительно к прогнозам того или иного сакрального текста. Тем паче, наряду с набором каббалистических сфирот, книгочеев издревле волнует и пифагорейская теория чисел - едва ли более внятная неофитам, и отнюдь не стало бы сюрпризом известие о том, что обе системы изначально подпитывались одним источником.

В качестве фактологического довеска, хочется добавить, что 1492 г. вправе назваться также и годом рождения философского экуменизма: именно тогда вольнодумный аристократ Пико делла Мирандола приступил во Флоренции к написанию краеугольного своего трактата "De Ente et Uno" ("О Сущем и Едином") - так и оставшегося, к сожалению, незавершенным. Предприняв попытку "примирить" учения Платона и Аристотеля, Пико, руководимый гласом свыше, двигался к созданию синкретических концепций неоплатонизма. Опальный граф мечтал о единении философов всех стран и школ; параллельно с Конрадом Цельтисом и Иоганном Рейхлином в Германии, он изучил грамматику иврита, а, помимо этого, поражал современников прекрасным знанием многих древних и новых языков (греческого, латыни, арабского, арамейского): всего же, по иным источникам, он владел 22-мя наречиями - словно нарочно по числу букв еврейского алфавита. Пико искал ключ к познанию мира в учении пифагорейцев и, вместе с тем, в мистической символике каббалы. "О Сущем и Едином" обращено к его другу, уже упомянутом выше Анджело Полициано, читавшему курс по философии Аристотеля во Флорентийском университете и ломавшему голову: как бы в очередной раз умилостивить своего покровителя Лоренцо - выступавшего против воззрений великого перипатетика. Попытку такого "оправдания" древнегреческого философа и предпринял радевший за друга Пико делла Мирандола, да не завершил, так как надобность отпала в связи с кончиной просвещенного правителя… Метафорически применяясь к этому, казалось бы, рядовому эпизоду флорентийской хроники, можно с уверенностью сказать, что развитие традиций синкретизма в современной историософии явилось бы прямым "дописыванием" незавершенного труда эпохи кватроченто - с целью "оправдать" гениальный интуитивизм каббалы в глазах представителей мировой академической науки.

1998 г.