Американский ветеран-спецназовец о русских

Я инструктором в Афгане моджахедов обучал,
Знал, воюем против русских, но в живую не встречал.
Был уверен в превосходстве, не носил бронежилет,
Мы – спецназ морской пехоты, равных нам уж точно нет.

Полевой учебный лагерь, оборудован добротно,
Довелось мне заниматься с пулемётчиками плотно.
Как-то ленту снаряжали, объяснял я помню что-то,
Оглянулся, на подходе пара русских вертолётов.

Перестроились умело, явно их манёвр враждебен,
Но по ним ударил "Стингер" и ушли они за гребень.
Я рванулся к пулемету, довернул его слегка,
Был готов влепить по русским безотказным ДШКа.

Ждал, вот вылетят машины из-за ближнего хребта,
Только не было вертушек – это было неспроста.
Обуял какой-то ужас, и хотелось закричать –
Русский МИ-24 не заставил себя ждать.

Появился сзади снизу из ущелья и висит,
До него лишь 30 метров, рёв движка и винт свистит.
Удалось мне развернуться и гашетку надавить,
И лупил я со всей мочи, в тот момент хотелось жить.

Пули искры высекали, рикошетом уходя,
Русский летчик улыбался, из-за блистера глядя.
ОЧНУЛСЯ Я УЖЕ НА БАЗЕ, контузия – все обошлось,
Нога поломана удачно, но это мелочь и срослось.

Друзья за рюмкой рассказали, что русский пожалел меня,
Зачем-то жизнь лишь мне оставил, подумал, у меня ж семья.
Он моджахедов в хлам размазал, конечно, не из озорства,
По факту – русский летчик снайпер, а это признак мастерства.

Вторично с ними я столкнулся – проблемы в Косово пошли,
Они ни с кем там не считались, с собою кухню привезли.
И хлеб пекли! Всем раздавали и целовали всех в засос,
Кашей с тушёнкой угощали, не волновал их цвет волос.

К нам относились, как к планктону, презрительно кривили рот,
Из снаряженья только броник, нож, каска, фляжка, пулемёт.
Каждый имел по автомату, позорный древний вещмешок,
Ещё сапёрная лопатка в чехле, как раз под ремешок.

Они катались, где хотели, их поведение бесило,
От них реально исходила неуправляемая сила.
И рапорт к нашему начальству порядок там не наведёт,
Они своим лишь подчинялись, а все другие – незачёт.

Однажды лопнуло терпенье, пора подонков наказать,
Начистить рожи им отменно, кто здесь хозяин показать.
Записку написав по-русски, её с посыльным отослали,
Что ночью будем бить их сильно, чтоб никуда не убегали.

Подготовились серьезно: броник, шокер и дубинки,
Никакого огнестрела, никакой бандитской финки.
Подошли к ним осторожно и в полнейшей тишине,
Ни постов нет, ни охраны – будем их мочить во сне!

Когда, казалось, все готовы, ещё чуть-чуть и бить пора,
Ночь стала днём и раскололась, грянуло русское «Ур-р-р-а-а-а-а-а!!!»
Из всех щелей они полезли, наверно дали им отмашку,
Злы, одинаково опасны и в полосатых все рубашках.

Принял первого в экстазе. ОЧНУЛСЯ Я УЖЕ НА БАЗЕ.
Легко контужен, сотрясенье. Поверить трудно мне в спасенье.
Друзья за рюмкой рассказали, меня тот парень пожалел,
Плашмя ударил, жизнь оставил, башку бы снёс – не захотел.

Меня, элитного морпеха?! Да у меня наград – до гланд!
Секунд за десять вырубает какой-то русский тощий гад.
И знаешь чем? Простой лопатой!!!! Садово-шанцевый экстрим!
Мне даже в мыслях не пришло бы кого-то отоварить им!

Я позже понял, что нас ждали, но только не могу понять,
Разумно ведь, когда опасно, себя «бронёй» предохранять?
Они же были – все в тельняшках, их это странное «Ура»,
Который год мне это снится, а ведь забыть давно пора.

Сидел в аэропорту Детройта, друзей прилёта ожидал,
Время тянулось еле-еле, я пассажиров наблюдал.
Недалеко семья сидела, по-русски что-то говоря,
Папа купил подарок дочке – та прыгала, крича «Уря-я-я-я!»

А ведь те парни с этим криком шли натурально умирать,
Меня конкретно осенило, что они шли не убивать.
Жизни лишить ради убийства, нет это явно не про них,
А вот погибнуть, если надо – про русских. Верьте, я не псих.