унизительная инсинуация эскапизма

Poema - "humillante insinuaci;n sobre el escapismo"

часть I
(de todos modos, todo terminar; en la tumba.)

Гармония молчания над самоиронией.
Но вновь голоса создают какофонию.
Жертвоприношение себя же в агонии.
Меланхолии нет места в этой церемонии.
Ты плещешь в огонь человеческую воду,
Ещё до того как это всё войдёт в моду.
Ты плещешь и грезишь увидеть свободу,
Но видишь лишь, сколько души уже продал.
Ночами могильные плиты спускаются вниз.
Опытного некрофила голоса зовут на бис.
Шагая по кладбищу ты разбиваешь весь сервиз,
Рождая в голове у каннибала гениальный фанатизм.
Из земли вокруг гробницы вытекает морем пена,
И я её тяну, тяну, тяну губами постепенно.
В гробнице вновь начнут сужаться стены,
А белая пена насыщает выцветшие вены.
Холодная улыбка трупа дарит теплоту.
Черви прячутся под грунт и там наводят красоту.
Предатель своих же принципов клянётся Христу,
Что никогда он больше не будет появляться тут.
Неожиданно свернулась шея у титаниды Реи.
И как тут холодно, нам боязно прошепчут батареи.
Мы все тут болеем, где бы взять ту панацею,
Что под эгидой лицемерного, злого дьявола-змея.
Чёрный пакет, покоряя гробовую атмосферу,
Съедает нервы всех отважных офицеров.
И лишь угомонив внутри себя своего зверя,
Можно посчитать все понесённые потери.
Избавляясь от всех аморальных повадок,
Коснуться губами своими собачей помады.
Среди лабиринтов могильных оградок,
Прочувствовать боль их - наилучшая награда.

часть II
(escapar de una posible frustraci;n.)

Электрические брызги моего одиночества
Разъедали на пальцах засохший мазут.
Из-за тараканов слепнуть так не хочется,
Но они по глазам всё ползут и ползут.
Кровавый нарцисс, прорываясь сквозь землю,
Прошепчет секрет смысла существования.
Но я его шёпоту вечно не верю.
Такому не смог я найти оправдания.
Пожирая энергетику убеждённого католика,
На груди прожигалась фамильная символика.
Перерезать по центру сердце нолика -
Вечная мука городского меланхолика.
Человек отнюдь не доминант.
Об этом трупы крикнут в свои окна.
Сыщик вновь отыщет в тыще фишек диамант,
Но помнит, что тот гвоздь под ноготь вогнан.
Жёлтым цветом слезают обои,
Кто-то в углу заряжает обойму,
Пёс на цепи пожирает помои -
Наш зритель опять остаётся довольным.
Зеркало в душе запачкано сажей,
Любовь теперь не кажется важной,
Всё, что лежало в черепе стало кашей,
Но кашей моей, точно не вашей.
Целлофан шуршит над городом Бога.
Токсичности в нёбе осталось немного.
Никто и не думал о высоте порога.
Весело в зубы трезвонит тревога.
Небо пахнет серым цветом.
Треск костра несётся бурей.
Тёплый пепел сигареты
Где-то греет чьи-то руки.
Снова крыши глупых улиц
Громким визгом режут срезы
Перепонок пьяных устриц
И скорлуп людей чуть трезвых.
Облака заплачут снегом,
А бетон разъест подошву.
Вновь начала человека
Человек продаст дороже.
Сухим вином по влажной глотке.
По позвоночнику смочённой плёткой.
Последний день такой короткий.
В руке трещат с Иисусом чётки.

часть III
(la muerte es muy contagiosa.)

Ноги тряслись, словно листья в осень,
Зубы стучали чуть чаще чем сердце.
Поэзия переродилась в беспонтовую коммерцию.
Страшно забыть, что видал в коматозе,
Страшно запомнить как не знал, где согреться.
Дождался тебя, хоть и всё отморозил.

Сегодня слова всё чаще теряют смысл.
Календарь стал быстрее проматывать числа.
Каждый "тик" секундной стрелки, словно в череп выстрел.
Сегодня тут каждый важный мистер, каждый министр.
А птицы тоже узники своих же инстинктов,
Просто нам этих цепей на их крыльях не видно.
Всем говорят, что где-то есть выход и не найти его стыдно,
Но видимо всем тут немножечко стыдно.

В зубы люстра стуком грубым.
Кляп ласкает губы трупа.
Скудной нотой вновь прилюдно
Изумруды крикнут в рупор.
Никто не слышит трупа. Как же?
Он же скоро в склеп свой ляжет.
Стены спят ресницей падшей.
Дряблый труп вдруг стал не страшным.
Ветер влажный стал продажным.
Каждый бредит, что он важен.
Кто здесь в пьяном антураже
Нам расскажет о нравственной краже?
С лица не стирается липкая сажа.
Память сгорела до мрачных мурашек.
Её предупреждали, что опасно быть бумажной.
Она не слушала...
И исчезла вдруг однажды.
Внутри меня живёт чудовище.
Между мной хорошим и мной ноющим.
В мозгах безумное побоище
За столь бесценное сокровище.

Слова выпадают с младенческих уст.
Позвоночника хруст чрезмерно пуст.
В календаре течёт август искусств,
Среди уже осенних месяцев занудств.

Стены пропахли донским табаком.
Шторы пропитаны слёзами бывших.
Тут я себе же стал злейшим врагом.
Тут я себе же сказал много лишнего.
Сквозь дырки в торшере летают лучи,
Истина вновь прожигает кровать.
Один в углу стоит и в основном молчит.
Второй лежит и неожиданно может заорать.

Я заблужусь в садах, среди кустов лиловых лилий,
И буду требовать, чтоб мне в этом глухом лесу налили.
Я видел, как в домике лесничего отливали алюминий.
Стоп, это был точно не домик,
И этот точно не домик точно не лесничего,
И отливали они точно не алюминий, скорее литий.
Что только не скажешь, когда ты абсолютно синий.

Ответь мне честно, так разве бывает?
Майская стая нам вслед что-то лает,
Снег в атмосфере всё ярче сгорает,
Нам чистого воздуха здесь не хватает,
И только Господь обо всём этом знает.
Любовь нас ломает, а снег всё не тает,
И кто-то о нас в этот час вспоминает,
Но не в этом майском лае,
И не в этом лае мая.

Я выдыхаю туман из густого табачного дыма,
Делаю вздох - задыхаюсь в собственном вакууме.
Полезная привычка - умирать молодым.
Умирать одиноким - привычка очень пагубная.
Я сегодня сожгу эти обои из реклам и брошюр.
Сестра, наложи мне на голову жгут! Умоляю! Прошу!
Мама, не просто так я вам пишу!
Я лишь предупредить -
Простите, до зари не доживу!
Удивительно,
Насколько смерть бывает заразительна,
Насколько смерть бывает длительна,
Насколько смерть бывает унизительна,
Насколько жизнь непредусмотрительна,
Насколько жизнь подла и зла,
Что убедила всех, что жить - это отвратительно,
И сколько смерть людей с собой везла,
За то, что люди поверили,
В то что жизни не бывает восхитительной.
Смерть чрезмерно заразительна.

часть IV
(;y si este d;a es el ;ltimo?)

Лицо залито белым воском.
Дым сигаретный бьёт по мозгу.
Ночные звёзды гонят облака.
Они на ночи только гости,
Вбиты в небо, словно гвозди.
Луна их главный адвокат.

Станет день убийцей ночи,
Когда солнце встать захочет.
Ночь умрёт в ярких лучах.
Лучи по улицам несутся.
Тени тихо нежно рвутся
О фонари сгоревших чар.

Лицо из воска смотрит ввысь.
А небеса кричат: "Заткнись!"
Лицо ослушаться не может.
Лицо и так весь день молчит.
И в полу мрачные ночи
Застынет грязный воск на коже.

Плафоны светят в трафарет лица.
Смене луны и солнца нет конца.
Но этот день будет последним.
Ведь горизонт съедает месяц.
Шея скучает возле лезвий,
Ведь этот день будет последним.

часть V
(detener la intimidaci;n del fugitivo de la realidad.)

Адепту эскапизма не удастся уйти в мир иллюзий.
Я выплёскиваю утончённый ужас из дискуссий.
А на закате начала голой тезы вновь завязываю в узел.
Моя Муза расцветает в самой алой громкой блузе.
Из аквамариновых бусин я сплету тропы до дома.
Нас убьют раскаты грома и шансы выжить без диплома.
Снова тру конечности до рассыпчатого перелома.
И даже выходя из комы окажусь парализован.
Я опять весь нашпигован вашими базисами о жизни.
Вы забыли, что я ничем не обязан этой мрачной отчизне.
Быть не понятым вами - ловить взгляд укоризненный.
Ваш уровень морали на самом деле самый низменный.
Стихами, песнями, письмами все старались для чего-то.
У кого-то строки, у кого-то ноты отдавали запахом свободы.
У остальных манера речи, словно в русских анекдотах.
А я стремился и страдал над Музой чуть ли не до блевоты.
Божья благодать - отходы. А ты бы хотел на равных?
Чуешь? Я - современный поэт. Моя лирика в таблах.
Вас оглушило всех наслепо, ослепило всех наглухо.
А поэзия такая на рифму падкая, на смысл шаткая.
На вкус гвоздика гадкая, жизнь постоянно врёт.
Хамелеон не одинаковый, пока вновь не умрёт.
Родившись в урне судьба к вершинам тебя зовёт.
Пока ты будешь собой, за тобой будет звонкий гнёт.
Тонкий лёд неверных убеждений разбивается в мозгу.
В гонке всё так эфимерно, всё запоминается по волоску.
Когда уйдёт. Тогда лишь сто умений развиваются в гробу.
Это так закономерно, гвоздь ударяется по молотку.
На вкус мои стихи могут сравниться только с drug'ом.
С голосом внутри я чувствую себя цефалопагом.
Катарсис был всего лишь эфемерным знаком.
Вот так, вонючий эскапист, бороться научил тебя со страхом.