Ода одиночеству

Люди не любят одиночества. Боятся его. Ненавидят.  Кажется, что кому-то это было надо, и они приучили людей думать, что одиночество – обязательно плохо. А ведь это совсем не так.

Одиночество – это когда надо о чем-то говорить с самим собой, а говорить-то часто не о чем.  Это когда исчезает шум наших разговоров ни о чем, суета тел, мысли других людей, которые как рой все время жужжат тебе в ухо, и ты остаешься со своими мыслями наедине и начинаешь честный разговор с собой. Но люди не любят честных разговоров. А честных разговоров с собой не любят тем более. Они, вообще, больше всего боятся правды, даже когда не одни…

… Я просыпаюсь позже обычно. Еще сквозь обрывки последнего сна, словно из потустороннего мира  слышу, как за окном гулко постукивают капли майского дождя о металлический подоконник, вдалеке медленно жужжа, проезжает одинокий автомобиль, какая-то одинокая птица заводит одинокую трель и тут же умолкает. Я еще сплю, наполовину бодрствую, и мне необычайно приятно это состояние между двумя мирами, как между сладкой смертью и не всегда сладкой жизнью.

Сегодня мне не надо торопиться на работу. Впрочем, как не надо было вчера и не надо будет завтра. Я медленно открываю глаза и тут же закрываю их опять, чтобы вспомнить на последок свой последний прекрасный сон, ещё так явно висящий на острие моей памяти, прежде чем грубая явь его вспугнет и он окончательно растворится в моем бессознательном, словно его никогда и не было.

Я открываю глаза снова, потягиваюсь под одеялом что есть сил и медленно, неохотно выползаю из-под одеяла в занавешенную полутьму моей комнаты.

Сейчас я одинок. Но не так, как обычно говорят, с обязательными грустью и сожалением. Я радостно одинок. Прекрасно одинок. Счастливо одинок.
Приняв утренний кофе и оставив на столе все, как есть – я больше не хочу торопиться мыть тарелки, чашки, бежать выносить мусор, я, никуда не торопясь одеваюсь в самую простую и удобную одежду, натягиваю пару старых, верных кроссовок, не беру с собой ни бумажник, ни сумку, ни мобильник, и тихо выскальзываю за дверь.

За дверью я наталкиваюсь на шумную соседку, которая вторую неделю собирает деньги на ремонт подъезда и она, разгоряченная, с ходу в карьер начинает свой громоподобный разговор-ор, разбивая мою одинокую и хрупкую тишину, которую я пытаюсь пронести незаметно мимо и не разбить. Она кричит мне о том, напоминает в который раз мне о том, что я должен сдать деньги, что я веду себя безответственно, игнорируя ее, что мы все, жильцы этого подъезда обязаны, что… Но я, еще совсем одинокий, подхожу к ней вплотную, прикладываю указательный палец себе к губам, потом к ее шевелящимся губам и, возмущенной и готовой взорваться еще одной, более громкогласной тирадой, тихо шепчу: «Ш-ш-ш…. не шумите, пожалуйста. Слышите? Тишина? Весна? Мое прекрасное одиночество?» И тихо улыбнувшись уголком рта, покидаю ее, онемевшую и пораженную, то ли в ее чувство собственного достоинства, то ли в ее самое одинокое женское сердце, выхожу из дома, в май, на двор в посленочных лужах и в свое желанное одиночество.   

Я иду, иду неторопливо туда, где я буду еще более одинок, совсем, совсем один, где мое одиночество никто не побеспокоит, где оно станет еще глубже, интенсивнее, где оно даст сначала ростки,  потом прекрасные цветы, а потом плоды. Плоды Мысли, Чувства, Понимания…

… Вы, конечно, замечали, что  лесу никогда не бывает плохого настроения, боль уходит, недуг слабеет. Напитанный кислородом  и ночной влагой воздух, настоянный на сосновых иголках, слегка кружит голову, навевает наивные мечты из прошлого, детские воспоминания, заставляет мечтать о будущем. Лес, природа – это часть нас, все мы – часть окружающего мира, даже если и забыли, пытаемся забыть. Даже если тебе плохо, тебе одиноко, лес тебя вылечит, поможет, исцелит …

Я выхожу из леса и прохожу какую-то маленькую деревню. На солнце лениво греются коты, древняя старушка, укатанная в какое-то рваное одеяло и похожая на индейскую скво, на крыльце такого же древнего дома, как своего вигвама, смотрит мутным оком на меня, незнакомца, толстые гуси важно переходят дорогу, кося в мою сторону оком с поволокой. Мимо идет, пошатываясь, какой-то гуляка. Счастливо мне ухмыляется, идет дальше.

Рядом луг. На лугу пасутся кони. Трава по колено. Рядом журчит ручей. В чаще вскрикивает какая-то птица. Все окутано дымкой и выглядит почти нереально. Я останавливаюсь, приветствую коней. Они поднимают голову, смотрят на меня, словно хотят что-то сказать, трясут гривой, тычутся теплым, влажным носом мне в ладонь.
А вот излучина, почти мертвая петля небольшой речки, в самых густых зарослях которой, в самых дебрях виднеется пень для сидения и небольшая кладка, то ли для ловли рыбы, то ли просто, чтобы постоять. Я сажусь на пень, вода в реке шумит, обдает прохладой, вокруг подрагивают почти джунгли из ольхи, орешника и каких-то кустов. Чуть выше, по-над обрывом, стоит чей-то дом с закрытыми резными ставнями и большим полем, огородом, вдоль которого возвышаются три старые березы.
Место это странное, чудное и невероятно знакомое, откуда-то из далека, из детства. В душе рождается стон, непонятное томление. Сердце бьется сильнее и сильнее, и все мне почти до обморока знакомо, и так хорошо, так счастливо, от моего одиночества и от непонятного знакомого мрачного дома и речной излучины, что мне хочется плакать и смеяться одновременно, так хорошо мне.   

А вот одиноко бегущая в самые дебри леса тропа. Тропа под названием Мое Одиночество. И иду по ней. Мне хочется, чтобы навстречу мне вышел страшный леший. Или хотя бы кто-то, кто-то добрый, очень добрый ко мне, кто бы попросил у меня прикурить, или еще что-нибудь, а когда у меня не оказалось бы, достал бы нож и, обернувшись вокруг, с детской улыбкой, вонзил бы его нежно мне под ребро. И оставил бы меня потом засыпать там под шумящими на ветру соснами…
И тогда все бы кончилось. «Все закончилось, все прошло. Спи. Этот мир тебя больше не побеспокоит» - шумели бы сосны над головами…

Я плутаю, с трудом нахожу дорогу домой.

Вокруг привычный шум. Ходят люди, которые вызывают почти ненависть своей вечной суетой, своим волнением ни о чем.
Вот я и дома…