Явление войны

В коричневатом теплом свете вечера,
горящем над столом и в офисном окне,
она вошла — и зимний страх наверченный
шуршал над ней. Она вошла ко мне.

Сквозь жалобы ее и каверзные просьбы,
сквозь грубый и назойливый прикол
прорезалось: что понапрасну врозь мы
с ней столько лет, —
                и я поглубже в стол

бумаги, сумочку, ключи успела спрятать, —
и стол надменно запереть на ключ.
Приколом был дележ неясных с кем-то тряпок, —
заразный, как влюбленность и коклюш.

Быть может, флагов...
И я вела ее в коричневатом свете вечера
к немногочисленным коллегам, чтоб они
и сор и сюр, нещадно переперченный
моей тревогой, и трущоб лихой магнит —

нацеленный на жалость безошибочно —
мне снять и размагнитить помогли.
Она сказала: ей — мою работу, шапку и —
                с улыбочкой беды —
                и имя, имя ей мое... Вот гниль!

Она упала на пол и заведомо
и страстно знала: вот и я сейчас —
ногой ей в голову, и я — ногой по бедному
и наглому созданию! — а раз

ударят, значит, тут ей и должны уже.
Кудряшки колтуном темнели на полу.
Я, с тягостной гадливостью, как нужно
утопленниц за волосы, — во мглу

моей брезгливой ярости, из яви
сна — эту дрянь в сознанье волокла.
И было стыдно, и в ее расправе
со мной
                из толщи лет и мертвого стекла

так ясно брезжил, в теплом свете вечера
морщинкой каждой у жестоких глаз
гордясь,
                трущобный лик войны —
                все той, большой, Отечественной, —
и попрошайничеств ее, и метастаз.
22.08.97