Пластилиновый городок, или Драма в квадрате

ПЛАСТИЛИНОВЫЙ ГОРОДОК, ИЛИ ДРАМА В КВАДРАТЕ

У девочки была любимая книга. Обложка – глянцевая, корешок – тканевый. Читать девочка ещё не умела. Она аккуратно и бережно перелистывала страницы, подолгу разглядывала большие и маленькие цветные и чёрно-белые иллюстрации, любовно их гладила и, то приближаясь, то отдаляясь, всматривалась в каждую деталь. Раскрытую посерёдке книгу девочка подносила к самому носу и делала глубокий вдох. Теперь нужно было как можно дольше задержать дыхание, чтобы покрепче запомнить этот аромат, и, когда книги вдруг не окажется под рукой, вспомнив его, легко представить, что она рядом. Каждая книга пахнет по-своему. От девочкиной исходил запах волшебства. И если его нарисовать, то был он похож на ночное небо в серебристых звёздах. Небо молчит, а звёзды мерцают и шуршат. Как фольга от шоколада «Алёнка». Так пахла книга Антония Погорельского «Чёрная курица, или Подземные жители». Мама читала книгу девочке перед сном…

«Лет сорок тому назад в С.-Петербурге на Васильевском острову, в Первой линии, жил-был содержатель мужского пансиона… В числе тридцати или сорока детей, обучавшихся в том пансионе, находился один мальчик, по имени Алёша, которому тогда было не более девяти или десяти лет. Родители его, жившие далеко-далеко от Петербурга, года за два перед тем привезли его в столицу, отдали в пансион и возвратились домой, заплатив учителю условленную плату за несколько лет вперёд. Алёша был мальчик умненький, миленький, учился хорошо, и все его любили и ласкали. Однако, несмотря на то, ему часто скучно бывало в пансионе, а иногда даже и грустно… По воскресеньям и праздникам он весь день оставался один, и тогда единственным утешением его было чтение книг, которые учитель позволял ему брать из небольшой своей библиотеки… Всякий раз, когда позволяли ему в часы отдыха играть на дворе, первое движение его было – подбегать к забору. Тут он становился на цыпочки и пристально смотрел в круглые дырочки, которыми усеян был забор… Другое занятие Алёши состояло в том, чтобы кормить курочек, которые жили около забора в нарочно для них выстроенном домике и целый день играли и бегали на дворе… Между курами он особенно любил чёрную хохлатую, названную Чернушкою… Она была нрава тихого; редко прохаживалась с другими и, казалось, любила Алёшу более, нежели подруг своих. Однажды… Алёше позволили поиграть на дворе… Не успел он присесть на бревно и только что начал манить их к себе, как вдруг увидел подле себя кухарку с большим ножом. Алёше никогда не нравилась эта кухарка – сердитая и бранчливая… Увидев её теперь с ножом, он тотчас догадался, что это значит, и, чувствуя с горестию, что он не в силах помочь своим друзьям, вскочил и побежал далеко прочь… Алёша спрятался у забора за курятником и сам не замечал, как слёзки одна за другою выкатывались из его глаз и упадали на землю… Вдруг сердце у Алёши ещё сильнее забилось: ему послышался голос любимой его Чернушки!.. Он, громко всхлипывая, побежал к кухарке и бросился к ней на шею в ту самую минуту, как она поймала уже Чернушку за крыло.
– Любезная, милая Тринушка! – вскричал он, обливаясь слезами. – Пожалуйста, не тронь мою Чернуху!.. Вот посмотри, что я тебе подарю, если ты будешь добра!
Алёша вынул из кармана империал, составлявший всё его имение, который берёг он пуще глаза своего, потому что это был подарок доброй его бабушки… Алёше очень, очень было жаль империала, но он вспомнил о Чернушке и с твёрдостию отдал драгоценный подарок. Таким образом Чернушка была спасена от жестокой и неминуемой смерти…»

К концу третьей страницы у девочкиной мамы совсем слипались глаза и её голову клонило набок и даже, кажется, маме что-то снилось. Девочка огорчалась и вздыхала, а мама всё так же клевала носом. И девочка поняла, что за день мама устаёт и вечернее чтение убаюкивает её, и смирилась со своими тремя страницами: другим детям не достаётся и этой малости. И потом, если шоколадку «Алёнка» откусывать по чуть-чуть, на один маленький зубок, её хватит надолго. Так и с книгой. Зато можно запомнить каждый штришок, каждый шажок героя и, пока не уснёшь, вертеть в голове всё услышанное в надежде, что оно непременно приснится…

«Алёша лежал с открытыми глазами… Он взглянул на стоявшую подле него кровать, немного освещённую месячным сиянием, и заметил, что белая простыня, висящая почти до полу, легко шевелилась… Вдруг белая простыня приподнялась, и из-под неё вышла… чёрная курица!..
– Это я, Алёша! Ты не боишься меня, не правда ли?.. Иди за мною! – сказала она ему.
И он смело последовал за нею. Из глаз её выходили как будто лучи, которые освещали всё вокруг них… Они спустились вниз по лестнице, как будто в погреб, и долго-долго шли по разным переходам и коридорам, которых прежде Алёша никогда не видывал. Иногда коридоры эти так были низки и узки, что Алёша принуждён был нагибаться. Вдруг вошли они в залу, освещённую тремя большими хрустальными люстрами… В конце залы была большая дверь из светлой жёлтой меди. Лишь только они подошли к ней, как соскочили со стен два рыцаря, ударили копьями об щиты и бросились на чёрную курицу… Чернушка сделалась большая и нахохлилась; но только что ударила их крыльями, как они рассыпались на части, – и Алёша увидел, что то были пустые латы! Медная дверь сама собою отворилась, и они пошли далее… вошли… в другую залу, пространную, но невысокую, так что Алёша мог достать рукою до потолка… Тут Чернушка оставила Алёшу… Немного погодя вошёл в залу человек с величественной осанкой, на голове с венцом, блестящим драгоценными камнями… Алёша тотчас догадался, что это должен быть король. Он низко ему поклонился. Король отвечал на поклон его весьма ласково и сел в золотые кресла…
– Мне давно было известно, – сказал король, – что ты добрый мальчик; но третьего дня ты оказал великую услугу моему народу и за то заслуживаешь награду. Мой главный министр донёс мне, что ты спас его от неизбежной и жестокой смерти… Скажи мне, чего ты желаешь?.. Если я в силах, то непременно исполню твоё требование…
– Я бы желал, – сказал Алёша, – чтобы, не учившись, я всегда знал урок свой, какой мне ни задали.
– Не думал я, что ты такой ленивец, – отвечал король, покачав головою. – Но делать нечего, я должен исполнить своё обещание.
Он махнул рукою, и паж поднёс золотое блюдо, на котором лежало одно конопляное семечко.
– Возьми это семечко, – сказал король. – Пока оно будет у тебя, ты всегда знать будешь урок свой, какой бы тебе ни задали, с тем, однако, условием, чтоб ты ни под каким предлогом никому не сказывал ни одного слова о том, что ты здесь видел или впредь увидишь. Малейшая нескромность лишит тебя навсегда наших милостей, а нам наделает множество хлопот и неприятностей.
Алёша взял конопляное зерно, завернул в бумажку и положил в карман, обещаясь быть молчаливым и скромным…»

Когда мама заканчивала чтение, девочка просила не уносить книгу. Мама оставляла её в комнате, гасила свет и уходила. Книга лежала на столе и светилась в темноте. Так всегда случается с тем, что ты любишь. Сначала ты любишь его за робкое, невидимое, быть может, кажущееся свечение. А потом оно и вправду начинает светиться, ясно и ярко, полной луною в окне, оттого, что ты его любишь. Книга светилась так, что даже с закрытыми глазами девочке было светло. И она не могла уснуть. Тогда девочка вставала, подходила к столу, брала книгу на руки, тихонько прижимала к себе и несла под подушку. Так из двух миров: маленького – девочкиного и большого – книжного – вырастал огромный целостный мир, и заполнял собою всё внутреннее пространство, и был соразмерен девочкиной комнате, её подушке, книжке, книжкиной душе и девочкиному сердцу. И добро побеждало зло. А иначе и быть не могло!.. Но главное… главное – не забыть утром достать книжку из-под подушки! Чтобы не увидела мама… Наверно, книжка под подушкой – очень смешно, да?..

« – Да расскажи мне, пожалуйста, кто вы таковы? – продолжал Алёша.
– Неужели ты никогда не слыхал, что под землёю живёт народ наш? – отвечал министр. – Правда, не многим удаётся нас видеть, однако бывали примеры, особливо в старину, что мы выходили на свет и показывались людям. Теперь это редко случается, потому что люди сделались очень нескромны. А у нас существует закон, что если тот, кому мы показались, не сохранит этого в тайне, то мы принуждены бываем немедленно оставить местопребывание наше и идти далеко-далеко, в другие страны. Ты легко себе можешь представить, что королю нашему невесело было бы оставить все здешние заведения и с целым народом переселиться в неизвестные земли. И потому убедительно тебя прошу быть как можно скромнее; ибо в противном случае ты нас всех сделаешь несчастными, а особливо меня. Из благодарности я упросил короля призвать тебя сюда; но он никогда мне не простит, если по твоей нескромности мы принуждены будем оставить этот край…
– Я даю тебе честное слово, что никогда не буду ни с кем об вас говорить, – прервал его Алёша…»

Этот мир требовал касания. Точней, девочкина душа жаждала прикосновения к этому миру. Любить – значит касаться. Душой. Руки – продолжение души. Любить – значит касаться руками. Любить – быть в гармонии. Гармония – пластичность. Пластичность – пластилин. Этот мир девочка лепила из пластилина. Нужно было умудриться разместить весь мир на небольшом куске фанеры, обрезанной по кругу. Кажется, этим кругляшом девочкина мама прикладывала в ведре солёные огурцы, водружая сверху большой плоский камень. Огурцы за зиму съели, камень вынесли на улицу, ведро отправили на балкон, кругляш достался девочке… На ночь мама читала три страницы, и целый день девочка носила их в своей голове. Аккуратно и бережно. Не расплескать, не уронить, ни крохи не потерять по дороге длиною в день! Целый день прыгать и бегать, хохотать и болтать всякую чепуху, лишь бы не быть приглаженной и правильной – таких не любят, таким не доверяют, с такими не водятся! – и ждать вечера, чтобы снова воскрешать свой мир. И перед тобой не пластилин, а жизнь – не напудренная и не напомаженная, а такая, как есть, могущая, как и ты, прыгать и бегать, хохотать и болтать чушь и даже моргать глазами!.. Чтобы мёртвое вещество превратилось в живое, нужно хорошенько размять его в руках. Девочка разминала пластилин и лепила грустного Алёшу, стоящего на цыпочках и пристально глядящего в круглые дырочки огораживающего пансионный двор и Алёшино жизненное пространство высокого деревянного забора, в надежде, что когда-нибудь «добрая волшебница, нарочно для него провертевшая эти дырочки», «явится в переулке и сквозь дырочку подаст ему игрушку, или талисман, или письмецо от папеньки или маменьки, от которых не получал он давно уже никакого известия, но, к крайнему его сожалению, не являлся никто даже похожий на волшебницу»; лепила тихую чёрную курочку, которая не снесла ни одного яичка, поэтому участь её предрешена, сердитую и бранчливую кухарку с большим ножом, от появления которой «уменьшалось число его /Алёшиных/ курочек», и строгого учителя с «буклями, тупеем и длинной косой»; искусного парикмахера, колдующего над локонами и шиньоном толстой учительши и громоздящего «на её голове целую оранжерею разных цветов», и директора училищ с тощим пучком на набело распудренной маленькой лысой голове; лежащих за белыми кисейными занавесками и будто восковых двух столетних старушек-голландок, «которые собственными глазами видали Петра Великого и даже с ним говаривали», и в золотой клетке большого серого попугая с красным хвостом; лепила умную серую кошку, умеющую «прыгать через обруч и подавать лапку», и двух фарфоровых китайских кукол, кивающих головами; рыцарей «в блестящих латах, с большими перьями на шлемах, с копьями и щитами в железных руках» и короля в золотом кресле с венцом из драгоценных камней и в светло-зелёной мантии с длинным шлейфом, подбитой мышьим мехом; пажа в пунцовом платье с конопляным семечком на золотом блюде и улыбающегося маленького человека во всём чёрном, в шапке «малинового цвета, наверху с зубчиками, надетой немного набок», и в шейном белом платке, очень накрахмаленном и оттого синеватом… и человек этот – о чудо! – был и Алёшиной любимой Чернушкой, и королевским министром одновременно! Девочка лепила сад, где дорожки из крупных разноцветных камешков – брильянтов, яхонтов, изумрудов и аметистов – отражают «свет от бесчисленных маленьких ламп», которыми увешаны отменно красивые и очень странные деревья  «разного цвета: красные, зелёные, коричневые, белые, голубые и лиловые», которые на самом деле «не что иное, как разного рода мох, только выше и толще обыкновенного, выписанный королём за большие деньги из дальних стран и из самой глубины земного шара»; лепила зверинец с привязанными на золотых цепях большими крысами, кротами, хорьками и подобными им зверями, живущими «в земле и под полами»; лепила Алёшу на охоте, с трудом сдерживающего свою бешеную лошадь, которая увёртывается под ним и норовит сбросить, хотя снаружи выглядит обычной палкой с набалдашником резной работы в виде лошадиной головы… «Держись, Алёша! – одними губами просила девочка. – Будь послушным, скромным и трудолюбивым, не задирай нос, не лги и всегда держи слово, чего бы это ни стоило…» Но так отчаянно мало было пластилина!.. И, как всё нужное, он заканчивался в самый неподходящий момент. О, нестерпимая мука ждать заветную картонную коробку с двенадцатью брусками в продольную полоску, разложенными по цветам радуги, и, в молитве складывая руки, шептать, шептать, шептать: «Пожалуйста… пусть мама не забудет сегодня купить пластилин… пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста…»

«Исторический урок особенно его /Алёшу/ беспокоил: ему задано было выучить наизусть несколько страниц из Шрековской всемирной истории, а он не знал ещё ни одного слова!.. Преподавал историю сам содержатель пансиона. У Алёши сильно билось сердце… Пока дошла до него очередь, он несколько раз ощупывал лежащую в кармане бумажку с конопляным семечком… Наконец его вызвали. С трепетом подошёл он к учителю, открыл рот, сам ещё не зная, что сказать, и – безошибочно, не останавливаясь, проговорил заданное. Учитель очень его хвалил… В продолжение нескольких недель учители не могли нахвалиться Алёшею. Все уроки без исключения знал он совершенно, все переводы с одного языка на другой были без ошибок, так что не могли надивиться чрезвычайным его успехам… В течение этого времени Чернушка к нему не являлась… Впоследствии же похвалы, которыми все его осыпали, так его заняли, что он довольно редко о ней вспоминал… Алёша… сначала стыдился похвал, чувствуя, что вовсе их не заслуживает, но мало-помалу он стал к ним привыкать, и наконец самолюбие его дошло до того, что он принимал, не краснея, похвалы, которыми его осыпали. Он много стал о себе думать, важничал перед другими мальчиками и вообразил, что он гораздо лучше и умнее всех их… Притом Алёша сделался страшный шалун. Не имея нужды твердить уроков, которые ему задавали, он в то время, когда другие дети готовились к классам, занимался шалостями, и эта праздность ещё более портила его нрав… Однажды учитель, не зная, что с ним делать, задал ему выучить наизусть страниц двадцать к другому утру и надеялся, что он, по крайней мере, в этот день будет смирнее... На следующий день, в назначенный час, учитель взял в руки книжку, из которой был задан урок Алёше, подозвал его к себе и велел проговорить заданное… Алёша нимало не сомневался в том, что и в этот раз ему удастся показать свою необыкновенную способность; он раскрыл рот… и не мог выговорить ни слова!..
– Что это значит, Алёша? – закричал учитель. – Зачем вы не хотите говорить?
Алёша сам не знал, чему приписать такую странность, всунул руку в карман, чтоб ощупать семечко… Но как описать его отчаяние, когда он его не нашёл! Слёзы градом полились из глаз его… он горько плакал и всё-таки не мог сказать ни слова… Алёшу отвели в нижний этаж, дали ему книгу и заперли дверь ключом… Когда пришло время другим детям ложиться спать, все товарищи его разом нагрянули в комнату… Но теперь никто не обращал на него внимания: все с презрением на него смотрели и не говорили с ним ни слова… «И Чернушка меня оставила», – подумал Алёша, и слёзы вновь полились у него из глаз. Вдруг… простыня у соседней кровати зашевелилась, подобно как в первый тот день, когда к нему явилась чёрная курица…
– Ах, Чернушка! – сказал Алёша вне себя от радости. – Я не смел надеяться, что с тобою увижусь! Ты меня не забыла?
– Нет, – отвечала она, – я не могу забыть оказанной тобою услуги, хотя тот Алёша, который спас меня от смерти, вовсе не похож на того, которого теперь перед собою вижу. Ты тогда был добрый мальчик, скромный и учтивый, и все тебя любили, а теперь… я не узнаю тебя!.. Вот конопляное зерно, которое выронил ты на дворе. Напрасно ты думал, что потерял его невозвратно. Король наш слишком великодушен, чтобы лишить тебя этого дара за твою неосторожность. Помни, однако, что ты дал честное слово сохранять в тайне всё, что тебе о нас известно… Алёша, к теперешним худым свойствам твоим не прибавь ещё худшего – неблагодарности!..
– Ты увидишь, милая Чернушка, – сказал он, – что я сегодня же совсем другой буду.
– Не полагай, – отвечала Чернушка, – что так легко исправиться от пороков, когда они уже взяли над нами верх. Пороки обыкновенно входят в дверь, а выходят в щёлочку, и потому, если хочешь исправиться, то должен беспрестанно и строго смотреть за собою…
Алёша, оставшись один, начал рассматривать своё зёрнышко и не мог им налюбоваться. Теперь-то он совершенно спокоен был насчёт урока, и вчерашнее горе не оставило в нём никаких следов. Он с радостью думал о том, как будут все удивляться, когда он безошибочно проговорит двадцать страниц, и мысль, что он опять возьмёт верх над товарищами, которые не хотели с ним говорить, ласкала его самолюбие…»

В комнату с пластилином было нельзя: ничтожный комочек упадёт на пол и навеки втопчется в импортный сиреневый ковёр. Лепить можно только на кухне – линолеум всё вытерпит! – и только после ужина и до сна. Сначала девочкина мама медлила с ужином, потом девочкин папа медлил с сосисками. У папы их было пять. Он накалывал сосиску на вилку. Ровно посередине. Поднимал вилку с сосиской вверх и по часовой стрелке крутил перед глазами, со всех сторон разглядывая своё сокровище. Потом подносил к носу, громко втягивал в себя воздух, закрывал от удовольствия глаза и замирал. Немного погодя на папином лице прорезались узенькие глазки-щёлочки, как по команде открывался рот и крепкие белые зубы вонзались в сочную розовую мякоть, верней, в самый её кончик. Дальше в процесс включалась папина челюсть. Процесс именовался пережёвыванием, хотя откусанный кусочек был так мал, что глотать можно было и не жуя. Папа смачно сглатывал сосисочную каплю, и кадык на его тонкой шее прыгал радостно и благодарно. Затем папа снова победно вздымал сосиску на вилке, вертел, оглядывал, любовался, нюхал, зажмуривался и очень походил на большого городского пушистого кота, который отличается от деревенского тем, что ночью не ловит мышей и днём не таскает из гнёзд птенцов, а сидя на кухне за столом уплетает сосиски и лопает сметану и спит с девочкиной мамой в зале на диване под ленивый стрекот и монотонное шуршание чёрно-белого телевизора. Девочка ненавидела папины сосиски. Потому что они мешали ей жить… Потом девочкин папа уходил в зал смотреть телевизор, а мама убирала грязную посуду, мокрой тряпкой вытирала стол, мыла кастрюлю, тарелки, чашки, вилки, ложки и нож, подметала пол, и наконец теперь, до девочкиного сна, кухня принадлежала девочке…

«Когда поутру собрались дети в классы, Алёшу позвали наверх. Он вошёл с весёлым и торжествующим видом.
– Знаете ли вы урок ваш? – спросил учитель, взглянув на него строго.
– Знаю, – отвечал Алёша смело.
Он начал говорить и проговорил все двадцать страниц без малейшей ошибки и остановки. Учитель был вне себя от удивления, а Алёша гордо посматривал на своих товарищей… Между тем учитель, полагая, что он накануне не хотел сказывать урока из упрямства, счёл за нужное строго наказать его.
– Чем более вы от природы имеете способностей и дарований, – сказал он Алёше, – тем скромнее и послушнее вы должны быть. Не для того Бог дал вам ум, чтоб вы во зло его употребляли. Вы заслуживаете наказания за вчерашнее упрямство, а сегодня вы ещё увеличили вину вашу тем, что солгали. Господа! – продолжал учитель, обратясь к пансионерам. – Запрещаю вам говорить с Алёшею до тех пор, пока он совершенно исправится. А так как, вероятно, для него это небольшое наказание, то велите подать розги.
Принесли розги… Алёша был в отчаянии! В первый ещё раз с тех пор, как существовал пансион, наказывали розгами, и кого же – Алёшу, который так много о себе думал, который считал себя лучше и умнее всех! Какой стыд!.. Он, рыдая, бросился к учителю и обещался совершенно исправиться… Наконец учитель приведён был в жалость.
– Хорошо! – сказал он. – Я прощу вас ради просьбы товарищей ваших, но с тем, чтобы вы перед всеми признались в вашей вине и объявили, когда вы выучили заданный урок.
Алёша совершенно потерял голову… он забыл обещание, данное подземному королю и его министру, и начал рассказывать о чёрной курице, о рыцарях, о маленьких людях… Учитель не дал ему договорить.
– Как! – вскричал он с гневом. – Вместо того, чтобы раскаяться в дурном поведении вашем, вы меня ещё вздумали дурачить, рассказывая сказку о чёрной курице?.. Это слишком уж много. Нет, дети, вы видите сами, что его нельзя не наказать!
И бедного Алёшу высекли!
С поникшею головою, с растерзанным сердцем Алёша пошёл в нижний этаж, в спальные комнаты. Он был как убитый… стыд и раскаяние наполняли его душу! Когда через несколько часов он немного успокоился и положил руку в карман… конопляного зёрнышка в нём не было! Алёша горько заплакал, чувствуя, что потерял его невозвратно!..»

Пластилиновый городок жил в газовой плите, в выдвижном металлическом ящике под духовкой. Туда его поселила девочкина мама. Возражений не было. Скорей, наоборот – мамино мудрое решение устраивало всех: и девочку-творца, и народ из пластилина, живущий в плите, словно в подземелье, совсем как те маленькие человечки ростом с пол-аршина, тайну которых поклялся хранить Алёша. Теперь у девочки был свой тайный подземный народ, и о его существовании знала только она. Мама, конечно, видела, что девочка что-то лепит, но что именно, не спрашивала. А девочка не говорила: нельзя рассказывать тайное. А девочкин папа после ужина на кухню не заходил…

«Ввечеру, когда другие дети пришли спать, он /Алёша/ тоже лёг в постель, но заснуть никак не мог… Около полуночи пошевелилась опять простыня у соседней кровати… – и  голос, знакомый голос, назвал его по имени:
– Алёша, Алёша!
Но он стыдился открыть глаза, а между тем слёзы из них катились и текли по его щекам… Вдруг кто-то дёрнул за одеяло. Алёша невольно взглянул: перед ним стояла Чернушка – не в виде курицы, а в чёрном платье, в малиновой шапочке с зубчиками и в белом накрахмаленном шейном платке, точно, как он видел её в подземной зале.
– Алёша! – сказал министр. – Я вижу, что ты не спишь… Прощай! Я пришёл с тобой проститься, более мы не увидимся!
Алёша громко зарыдал.
– Прощай! – воскликнул он. – Прощай! И, если можешь, прости меня! Я знаю, что виноват перед тобою, но я жестоко за то наказан!
– Алёша! – сказал сквозь слёзы министр. – Я тебя прощаю; не могу забыть, что ты спас жизнь мою, и всё тебя люблю, хотя ты сделал меня несчастным, может быть, навеки!.. Прощай! Мне позволено видеться с тобою на самое короткое время. Ещё в течение нынешней ночи король с целым народом своим должен переселиться далеко-далеко от здешних мест! Все в отчаянии, все проливают слёзы. Мы несколько столетий жили здесь так счастливо, так покойно!..
Министр поднял обе руки кверху, и Алёша увидел, что они были скованы золотой цепью. Он ужаснулся.
– Твоя нескромность причиною, что я осуждён носить эти цепи, – сказал министр с глубоким вздохом, – но не плачь, Алёша! Твои слёзы помочь мне не могут. Одним только ты можешь меня утешить в моём несчастии: старайся исправиться и будь опять таким же добрым мальчиком, как был прежде. Прощай в последний раз!..
Всю ночь он не мог сомкнуть глаз ни на минуту. За час перед рассветом послышалось ему, что под полом что-то шумит. Он встал с постели, приложил к полу ухо и долго слышал стук маленьких колёс и шум, как будто множество маленьких людей проходило. Между шумом этим слышен был также плач женщин и детей и голос министра Чернушки, который кричал ему:
– Прощай, Алёша! Прощай навеки!..»

В тот вечер сначала девочкин папа, как всегда, медлил с сосисками, потом девочкина мама, как обычно, медлила с уборкой, и, когда наконец до девочкиного сна кухня принадлежала девочке, она в нетерпении подбежала к плите и по привычке потянула на себя белый металлический ящик. Он не сдвинулся с места. Тогда девочка вцепилась в чёрную пластмассовую ручку и что было силы резко дёрнула ящик. Он выскочил на пол и ударил девочку по ногам. В ящике сидела бело-серая пузатая жаровня с круглой выпуклой крышкой. На следующий день в новенькой жаровне девочкина мама тушила свиные котлетки, и они очень удались, чему были рады мама и папа, но особенно жаровня, которая шипела на огне, как важная гусыня, и булькала, как глупая индейка. Теперь девочкин папа жевал котлеты. С наслаждением и так же невыносимо медленно, как раньше жевал сосиски. А девочка не жевала. Ей было больно дышать: тайный подземный народ покинул её, как тот, сказочный, покинул Алёшу. Только девочка никого не предавала. Назавтра на кухонном линолеуме в луже солнечного света девочка нашла лёгкое чёрное пёрышко…   



На фото:
Модель Ксюша Тихонова, Санкт-Петербург
Фотограф-Дизайнер Надежда Шибина, Москва
Кукла Чернушка – Анна Фадеева
Вся серия здесь: http://vk.com/wall34835382_18818


В рассказе приведены цитаты из книги Антония Погорельского «Чёрная курица, или Подземные жители».
Это первая в русской литературе авторская сказка для детей и о детях.
Написана Алексеем Алексеевичем Перовским, дядей Алексея Константиновича Толстого, для своего племянника.
Первая её публикация – 1829.
Книге 190 лет.
Выверена двумя веками.