Глава 16. Кёнигсбергская операция

Автор - Владимир Иванович Соколов

В соответствии с приказом в 4.00 полк начал движение на исходные позиции и занял их еще до начала артподготовки.

Мой начальник, старший лейтенант Мысютин, передал мне приказ командира полка: при повреждении танка во время боя мотористы- регулировщики должны оказывать непосредственную помощь экипажу в восстановлении его боеспособности. При попытке противника захватить повреждённый танк — принимать участие в его обороне.

Я присоединился к экипажу старшего лейтенанта Малахова, и мы стали ждать начала артподготовки, чтобы пойти за завтраком, который нам обещали подвезти.

Окопы, в которых укрывалась наша пехота, находились впереди нас, метрах в ста. В системе окопов были предусмотрены проходы для наших танков. Дальше было поле — так называемая нейтральная полоса, за ней, на расстоянии метров восьмисот, — тщательно замаскированная первая линия вражеской обороны, т.е. окопы, доты, артиллерийские позиции и прочие оборонительные сооружения. Вдали на холме был виден фольварк. Там была вторая линия обороны немцев.

Предполагалось, что после того, как наши танки пересекут линию своих окопов и начнут движение к вражеским позициям, пехотинцы пойдут в атаку под прикрытием танков.

В 6.00, как и было запланировано, началась артподготовка. Это было впечатляющее зрелище. Казалось, вся земля вместе с первой линией обороны немцев поднялась в воздух. Гул стоял страшный. Сплошное море взрывов, дым, вспышки пламени. Вот что значит десять снарядов на квадратный метр, подумал я. Мы даже и не подозревали, что везде — слева, справа от нас, позади нас, стоят замаскированные артиллерийские батареи и автомашины с ракетными установками. Теперь они вели огонь по противнику.

Удовлетворённые увиденным, мы с Гошей Кабаковым, взяв котелки, спокойно направились за завтраком на кухню, которая расположилась в рощице, метрах в ста позади нас. И тогда произошло то, чего мы никак не ожидали. На пространстве между нами и кухней, больно ударяя по барабанным перепонкам и наполняя воздух запахом гари, стали рваться немецкие снаряды. Началась немецкая контрартподготовка. Кое-как, перебежками, зарываясь носом в землю, когда слышался вой летящего снаряда, мы всё же доставили завтрак в танк.

Этот сюрприз со стороны немцев означал, что, несмотря на все наши ухищрения, они знали о месте и времени нашего наступления и хорошо подготовились к нему. Их снаряды предназначались не для нас с Гошей, а для наших артиллерийских позиций, с которых велась артподготовка.

Несколько слов о том, что представляла собой Восточная Пруссия с военной точки зрения. Это была милитаризированная провинция Германии.

Ещё до первой мировой войны она выполняла функции крепости, из которой, в случае возникновения военного конфликта с Россией, мог быть в любой момент нанесён удар по правому флангу русского фронта. Таковой она оставалась и до второй мировой войны. Система обороны Восточной Пруссии скрупулёзно отрабатывалась десятилетиями.

В качестве опорных пунктов обороны часто использовались фольварки. Фольварк — это помещичий дом с подсобными строениями, обычно расположенный на холме. Дом этот, как правило, имел сводчатый кирпичный подвал, отличавшийся особой прочностью. Даже если дом разрушался и сгорал от попадания снарядов, подвал оставался невредимым и мог использоваться в качестве огневой точки или наблюдательного пункта. Между прочим, в таком подвале было очень уютно спать зимой: кирпичи, нагретые сгоревшим домом, долго хранили тепло. Говорили, что такие дома-крепости строились специально, на случай войны.

В 7.00 огонь нашей артиллерии был перенесён вглубь обороны немцев, и по условному радиосигналу танки, взревев моторами, пошли в атаку.

Командир полка находился либо на командном пункте, либо в своем танке позади танков полка, чтобы видеть их, но самому не подставляться под огонь противотанковых средств противника. Управление боем велось открытым текстом по радио.

Сразу же всё пошло не совсем так, как хотелось. На войне это не редкость. При подходе к переднему краю обороны два танка подорвались на минах, хотя вся земля была перепахана артподготовкой. Подрыв на мине для тяжелого танка — это обычно всего лишь повреждение гусеницы, но танк при этом не может двигаться. Восстанавливать гусеницу при интенсивном обстреле невозможно. Поэтому боевая машина на время выбывает из строя.

Остальные танки достигли линии окопов, в которых уже не было немцев. Это обычная немецкая тактика сбережения людских ресурсов. Если наши танки приблизились к окопам, немцы не будут героически бросаться с гранатами под гусеницы, а отойдут на вторую линию обороны. С танками борется противотанковая артиллерия, а также танки, самоходные артиллерийские установки (САУ) и штурмовая авиация, если таковая имеется.

После прохождения первой линии немецких окопов наши танки пытались углубиться в оборону противника, но были встречены столь интенсивным артиллерийским огнём, что вынуждены были приостановить продвижение вперёд, чтобы избежать ненужных потерь.

Кстати, немцы готовились к борьбе с ИС-122. Мне попалась немецкая инструкция, содержащая некоторые не совсем точные технические характеристики машины. Главным же в этой инструкции было категорическое запрещение открывать огонь по ИС-122 с дистанции более 400 метров. Стрельба по танку с бульшей дистанции была неэффективна, и лишь способствовала обнаружению огневых точек.

В первый день наступления удалось продвинуться вперёд всего лишь километра на два. Наступила ночь. Ночью пулей немецкого автоматчика был убит лейтенант Малахов. Он высунулся из люка, и пуля попала ему в голову. Это произошло у фольварка с красивым названием Амалиенау.

Я пишу для тех, кто не был на войне, но хочет знать, «как это было», поэтому стараюсь предугадать возможные вопросы.

Почему артподготовка не подавила сопротивление врага? А этого и не должно было произойти. Железобетонные долговременные огневые точки — доты, не боятся попаданий снарядов. То же можно сказать о блиндажах — подземных укрытиях для людей. В оборонительных боях участвуют танки и «самоходки», которые оперативно могут быть переброшены на любой участок боевых действий. Кроме того, оборона немцев была эшелонирована на многие километры в глубину, и эффективно «обработать» такую площадь артогнём просто нереально. Таким образом, «десять снарядов на квадратный метр», если даже это правда, можно отнести только к переднему краю обороны немцев.

Тогда, может быть, артподготовка была вообще не нужна? Нет, это не так. Именно благодаря артподготовке, перепахавшей минное поле, на минах подорвались только два танка. Артиллерийским огнём были уничтожены позиции немецкой противотанковой артиллерии, миномётные батареи, пулемётные огневые точки. Это позволило нашим танкам, а за ними и пехоте преодолеть с малыми потерями первый оборонительный рубеж немцев.

Два километра — это мало, гораздо меньше, чем было запланировано, но такое положение сложилось не только у нас, а на всех участках 3-го Белорусского фронта. Мы наткнулись на хорошо продуманную систему обороны, создававшуюся в течение многих лет. Кроме того, из-за неблагоприятных метеоусловий (густой туман) не могла действовать наша авиация.

На следующий день была предпринята вторая попытка прорыва обороны немцев. Эта попытка была по-настоящему неудачная, хотя нам для усиления были приданы несколько «самоходок» на шасси Т-34.

Танки спустились в низину, где протекал небольшой ручей, преграждавший путь. Чтобы найти наиболее удобное место для преодоления преграды, некоторые из танков поехали вдоль ручья, развернувшись бортом к противнику. В этот момент из рощи на возвышении за ручьём стали бить по нашим танкам стоявшие там в засаде «Фердинанды». Сразу же несколько танков загорелись, другие пытались вступить в дуэль, но без большого успеха. Преимущество было на стороне «Фердинандов». Они были «закопаны» и замаскированы, а мы были, как на ладони, — прекрасные мишени для немецких самоходок, предназначенных специально для оборонительного боя. Отличительной особенностью «Фердинандов» была толстенная (210 мм) лобовая броня, высокая скорострельность и точность боя 88-миллиметровой пушки. Дистанция для поражения ИС-122 была выбрана немцами правильно.

Противник перехитрил нас. Он сумел предугадать место нашей атаки и устроил засаду из «Фердинандов».

Уцелевшие танки вынуждены были отойти, прорыв обороны немцев не состоялся. Это были первые наши серьёзные потери в людях и технике.

Одному из наших танков во время боя удалось пересечь ручей, но на другой стороне ручья он подорвался на противотанковой мине. Мина порвала гусеницу. Танкистам повезло: подорванный танк оказался благодаря рельефу местности вне зоны обстрела «Фердинандов». Командир танка сообщил по рации о создавшейся обстановке.

Мне было приказано, когда стемнеет, добраться до танка, и попытаться вместе с экипажем починить гусеницу. Перекинув через плечо автомат, я направился к месту боя.

Жутковатая картина предстала передо мной. Сполохи пламени — это догорали резиновые бандажи опорных катков сгоревшей самоходки, высвечивали в темноте силуэты сгоревших «иэсок». Вот танк младшего лейтенанта Заливного — я узнал его по номеру на башне. Командиру удалось выскочить из танка, загоревшегося от попадания снаряда, и спастись. Остальные трое ребят сгорели. После загорания танка, в нем обычно начинают рваться боеприпасы. Бывают случаи, когда от взрыва боеприпасов с танка срывается башня. Температура внутри танка достигает такой величины, что плавятся алюминиевые детали.

Я без труда отыскал за ручьём уцелевший танк. Ребята обрадовались моему приходу — тоскливо сидеть одним среди горелых танков.

Тут я должен пояснить, что танкистам запрещалось оставлять на поле боя повреждённый танк, если он может быть отремонтирован. Практически это означало, что бросить можно было только сгоревший танк. Нарушение этого правила приравнивалось к дезертирству с поля боя.

Ребята рассказали мне, что впереди нас находится небольшое боевое охранение — около взвода автоматчиков, а дальше — немцы.

Мы осмотрели гусеницу. Ее можно было сравнительно легко восстановить, но нельзя было зажигать свет, который привлёк бы внимание немцев. Они и так периодически постреливали из минометов по месту дневного боя. Было решено отложить ремонт до рассвета.

Мы сидели в танке и разговаривали о событиях прошедшего дня. Мне надоело сидеть в машине, и я сказал, что хочу прогуляться и посмотреть на подбитые танки. Несмотря на уговоры экипажа отказаться от этой затеи, я всё же выбрался наружу и направился к ближайшему танку. В этот момент сзади раздался взрыв мины, и что-то больно ударило меня по правой ягодице. Я мигом оказался снова в нашем танке. «Ну, вот, я тебе говорил!», — укоризненно сказал командир. Осмотрели рану. Осколок попал в мягкие ткани той части тела, куда делают внутримышечные инъекции, и там застрял. Было больно, но терпимо.

Дальше произошло следующее. Впереди, со стороны немцев, послышались крики, автоматная стрельба. К нам подбежали возбуждённые автоматчики из боевого охранения и сказали, что немецкая пехота движется в нашу сторону. Теперь впереди нас были только немцы. Защищать неподвижный танк, сидя внутри него, невозможно. Пространство рядом с танком не простреливается его вооружением. Можно, например, подойти вплотную к танку, облить моторное отделение бензином и поджечь. Поэтому, в соответствии с инструкцией для таких случаев, мы вынули башенный пулемёт из шаровой установки и закрепили его на сошках. Захватив с собой пулемёт, автоматы и гранаты, мы залегли под танком и приготовились к отражению немецкой атаки. Командир танка связался по рации с командиром полка и доложил обстановку.

Тем временем немцы приблизились настолько, что можно было слышать крики команд и автоматные очереди. Командир полка попросил уточнить наши координаты и сказал, что по площади впереди нас «катюши» дадут залп тяжёлыми реактивными снарядами М-31 (число 31 означает, что диаметр снаряда равен 310 мм). «Катюшами» тогда назывались ракетные установки залпового огня. Мы замерли в ожидании.

Это парадоксально, но можно иногда восхищаться страшным. Позади нас в темноте зимней ночи начали один за другим вычерчиваться огненные хвосты стартующих ракет, сопровождаемые характерными противными звуками. Через несколько секунд послышался разноголосый вой летящих ракетных снарядов. Мало того, что они выли на разные голоса, но по мере приближения изменялся тон воя — сначала он был высокий, а потом понижался. Впереди нас возникла огненная стена разрывов с разлетающимися яркими брызгами. Мы распластались под танком, стараясь вдавиться в землю, которая буквально подпрыгивала под нами. Когда залп отгремел, наступила тишина. Немцев больше не было слышно. А наутро выяснилось, что немцы ночью покинули свои позиции. Наша пехота продвинулась вперёд, и мы оказались в тылу.

Я пошёл к нашему фельдшеру. Он осмотрел рану, обработал её и сказал, что мне надо ехать в армейский медсанбат, где мне удалят осколок. Я не хотел покидать свой полк и отказался от медсанбата. Если рана разболится, то можно будет и согласиться на операцию.

Война приняла маневренный характер. Нас перебрасывали на разные участки фронта. Тактические решения часто приходилось принимать по ходу боя, в соответствии с непрерывно меняющейся обстановкой. Нередко неприятель оказывал ожесточённое сопротивление, и танки вынуждены были прекращать продвижение вперёд, укрываясь в низинке или за каким-нибудь строением. Танкистов такие бои изматывали физически и морально, особенно если они видели, как гибли их товарищи в горящих танках.

Командир полка с командного пункта не мог в полной мере оценить обстановку и принять оптимальное тактическое решение. Ему оставалось только кричать по радиосвязи: «Что вы там застряли, почему не двигаетесь вперёд?», добавляя при этом крепкие слова. И вот тут совершенно необычно и достойно проявил себя заместитель командира полка по строевой части подполковник Клюев. Он был штабной работник и не обязан был непосредственно участвовать в боевых действиях. Однако, когда возникала ситуация, подобная описанной, подполковник пешком, в сопровождении своего ординарца, пробирался к танкам и, постучав по броне, спрашивал: «Ну, как дела, ребятки, что тут у вас?» Этот обыденный спокойный тон, как будто всё происходит не на поле боя, а в учебном классе, сразу изменял настроение танкистов. Исчезала закрадывающаяся в сердце тревога и неуверенность, и даже становилось немного стыдно за свою «слабость». Подполковник разбирался в сложившейся обстановке и помогал танкистам выбрать правильное тактическое решение. Польза от его участия в управлении боем не вызывала сомнений. Но особенно поражало всех его мужество и чувство долга. Чтобы во время боя рядом с танками появился командир в чине подполковника — это было настолько необычным, что вызывало всеобщее восхищение.

Однажды мы были на марше почти целый день. К вечеру подъехали к металлическому мосту через реку. За мостом был город. Предполагалось, что мост мог быть заминирован. Командир сапёрного взвода, лейтенант Яковлев, бывший студент Политехнического института в Ленинграде, поднялся на мост и обнаружил на его фермах взрывные устройства с подсоединенными к ним проводами. Яковлев обрезал провода. После этого танки беспрепятственно переправились через реку Прегель и оказались на окраине города Инстербурга. Это было 21 января 1945 года.

Почему немцы не взорвали мост, я не знаю. Может быть, у них был приказ взорвать его, когда по нему пойдут танки. «Ляпы» бывают не только у нас, но и у немцев.

Вступление в город было назначено на завтрашнее утро, а пока мы с интересом осмотрели окрестности. Создавалось впечатление, что немцы покинули город совсем недавно, после нашей переправы через Прегель. Я увидал вывеску «Feinbackerei», что по-нашему означает «Кондитерская пекарня». Входим и видим: разогретые электрические печи, кули с мукой, банки с разнообразными вареньями и сгущённым молоком, сливочное масло (или маргарин — кто его знает). Нашлись мастера, и пироги удались на славу.

Утром вошли в город и стали медленно продвигаться по улицам. Опасались немцев, вооружённых фауст-патронами. Фауст-патрон — это индивидуальное средство борьбы с танками, которое стреляет гранатами кумулятивного действия на расстоянии нескольких десятков метров. Очень опасен для танков.

Впереди нас двигались автоматчики. Подполковник Клюев шёл вместе с танками. Периодически он поднимался на чердак какого-нибудь дома и сверху наблюдал за тем, что делается на тех улицах, по которым нам предстоит двигаться. Поднявшись на очередной чердак, подполковник заметил, что из чердачного окна дома на другой стороне улицы немец наблюдает за нашими танками. Клюев попросил ординарца дать ему автомат, чтобы застрелить немца, но немец тоже заметил Клюева и опередил его. Так погиб всеми любимый подполковник Клюев. Он был похоронен в литовском городе Каунасе.

22 января 1945 года Инстербург был очищен от немецких войск. Приказом Верховного Главнокомандующего всем, кто участвовал в овладении городом Инстербург, была объявлена благодарность. Москва салютовала нам 20-ю артиллерийскими залпами из 224-х орудий. У меня тоже есть благодарность за Инстербург.

Серьёзных боёв непосредственно за город не было, но чтобы овладеть им, надо было прорвать мощную систему обороны и разгромить Тильзитско-Инстербургскую группировку немецких войск.

После Инстербурга полк принимал участие в «разрезании» восточно-прусской группировки немецких войск с выходом к Балтийскому морю юго-западнее Кёнигсберга. Опять были бои — удачные и не удачные. Горели танки, гибли танкисты. Нас периодически выводили на отдых и формировку. Прибывали новые танки с экипажами. Начальство предпочитало заменять новичков уцелевшими опытными танкистами. Не буду рассказывать детально об этом этапе операции — он мало чем отличается от того, что я уже описал. Хочу лишь подчеркнуть, что потери людей и техники у нас, воевавших на ИС-122, были гораздо меньше, чем в «тридцатьчетвёрочных» частях. Почти у каждого завоёванного населённого пункта было «кладбище» из сгоревших Т-34 с печально опущенными стволами пушек. Стволы опускались из-за нагрева подъёмного механизма.

23 февраля в г. Мельзак был смертельно ранен осколком снаряда командующий фронтом генерал армии Иван Данилович Черняховский. На его место был назначен маршал Василевский Александр Михайлович.

В одном населённом пункте, кажется, это был Ланк, после дневных боёв мы ночевали на полу в немецком доме. Ночь была тёмная. Немцы всё время обстреливали взятый нами городок. Снаряды рвались то вдалеке, то совсем рядом с домом. Мы уже привыкли к этому и, можно сказать, смирились. Будь, что будет.

Вдруг среди ночи является ординарец начальника штаба и говорит: «Соколов, тебя вызывает майор Демьяненко». Идем в штаб. Штаб размещается в подвале. Там тепло и светло. Горит электрическая лампочка. Ток даёт передвижная электростанция, стоящая во дворе. За столом, в белоснежной рубашке, сидит майор Демьяненко, и стоит какой-то лейтенант. Докладываю о прибытии и ожидаю разъяснений о причине вызова.

Дело оказывается в следующем. Несколько дней назад экипаж одного из танков во время боя явился на командный пункт и доложил, что их танк сгорел. Когда наши продвинулись вперёд, то выяснилось, что танк повреждён, но не сгорел, и танкисты не должны были покидать поле боя. Экипаж пошёл под трибунал, а на полку осталось позорное пятно. Прошедшим днём из боя вышел экипаж другого танка и тоже доложил, что их танк сгорел. Лейтенант, которого я увидел в штабе, был командиром этого танка. Из-за предшествующего случая ему не поверили на слово.

Майор Демьяненко приказал мне отправиться на место боя, убедиться, что танк сгорел (или не сгорел), и доложить об увиденном. Лейтенант должен был показать мне дорогу к танку. Я был возмущён нелепостью задания, но в армии, да ещё во время войны, приказы не обсуждаются.

Мы двинулись в путь. Улица, по которой мы шли, методично обстреливалась немецкой артиллерией. Вот раздался вой приближающегося снаряда. Мы плюхнулись в кювет, заполненный грязью. Снаряд разорвался на дороге, где мы только что находились. Вернувшись на дорогу, мы увидели неприятную картину: там лежала лошадь с развороченным брюхом, а рядом с ней мёртвый ездовой.

Вскоре мы вышли на окраину города и пошли по просёлочной дороге в направлении взлетающих немецких осветительных ракет. Когда мы приблизились к немцам достаточно близко, лейтенант сказал: «Дальше я не пойду. Я и так еле ноги унёс оттуда. Видишь, впереди дом и сарай? За сараем стоит наш танк. Он сгорел. До немцев оттуда меньше ста метров. Если не веришь мне — иди, а я тебя здесь подожду». Я задумался. Лезть к немцам мне не хотелось. А вдруг лейтенант врёт, и танк не сгорел? Тогда я вместе с ним пойду под трибунал. Надо идти. В те мгновения, когда одна ракета гасла, а другая ещё не засветилась, я бегом, согнувшись, продвигался вперёд и падал в грязь, дожидаясь следующей возможности. Немцы были совсем близко. Местность освещалась «фонарями» настолько ярко, что если бы я зашевелился, то был бы обязательно обнаружен и застрелен. Наконец я у цели. Танк действительно сгорел. От взрыва боеприпасов у него оторвало днище. Башня прострелена насквозь. Повезло ребятам, что уцелели. Они днём отсиделись за сараем и только вечером выбрались с передовой. Я вернулся к ожидавшему меня лейтенанту, и мы отправились в обратный путь.

Грязный, как свинья, и злой, я доложил майору Демьяненко о состоянии танка. Выслушав, он произнёс только одну фразу: «Можете отдыхать». Я не любил майора Демьяненко. И он меня тоже. Но он вычёркивал меня из наградных списков, а я не мог его вычеркнуть.

На отдыхе мы жили в немецких домах и развлекались, как могли. Кто-то охотился на кабанов в заповеднике, принадлежавшем, якобы, Герингу. Мы с Серёгиным устраивали дуэли. Клали на кочку свои пилотки и, отойдя от них на расстояние метров 50—60, стреляли по ним одиночными выстрелами из автоматов — он в мою, а я в его пилотку. Бросали гранаты в окно брошенного хозяевами дома, а потом смотрели на последствия и старались представить, что было бы с людьми, находившимися в доме. Верхом счастья было найти мотоцикл и покататься на нём. Мне это не удавалось.

Однажды мы с Васей Вишняковым решили прогуляться по окрестностям в поисках мотоцикла. Вдруг Вася радостно воскликнул « Смотри, мотоцикл!» Я нигде не видел мотоцикла. Когда мы подошли ближе, стало ясно: Вася сослепу принял труп немца за мотоцикл. Я рассказал об этой истории ребятам, и с тех пор трупы немцев у нас стали называть «мотоциклами». Их было много вокруг. Своих хоронили, а до этих очередь не дошла.

Ещё мы развлекались стрельбой из автоматов по настенным часам и по сервантам с хрусталём и фарфором в брошенных домах. Зачем мы это делали? Отнюдь не из чувства мести немцам и не от досады, что нам эти вещи всё равно не достанутся. Просто было весело смотреть, как с треском и блеском разлетаются осколки дорогих вещей. Когда ещё можно будет позволить себе подобное развлечение! Мальчишество? А мы и были мальчишками. Почему бы и не порезвиться, если, не вступая в конфликт с собственной совестью, общественной моралью и законом, можно делать то, что в обычной жизни делать нельзя.

Маневренная война с постоянными перемещениями на разные участки фронта создавала своеобразные бытовые трудности. В танке было очень тесно. Все свободные места заполнялись дополнительным боекомплектом для пушки. Дело в том, что штатный боекомплект позволял произвести всего лишь 28 выстрелов. Это было существенным недостатком ИС-122 (плата за мощность пушки), поэтому мы брали обычно еще восемь «выстрелов», т.е. восемь здоровенных гильз и столько же снарядов (пушка была с раздельным заряжанием), размещая их, где только возможно.

У танкистов имелись вещмешки, в которых хранились их личные вещи. Кроме того в хозяйстве экипажа были котелки для пищи, автоматы, противогазы и прочие предметы. Это имущество во время марша из-за тесноты в танке крепилось снаружи к поручням башни. Если приходилось прямо с марша вступать в бой, то танки шли в атаку, обвешанные всем этим барахлом.

Естественно, что во время боя всё висящее снаружи подвергалось воздействию огневых средств противника. Котелки превращались в искорёженные дырявые куски алюминия. Однако, когда после боя, с наступлением темноты, приезжала кухня, мы не оставались голодными из-за отсутствия посуды. Если у армейской пилотки отогнуть борта, то образуется длинный мешок. Как показал опыт, чтобы накормить экипаж танка, вполне достаточно одной пилотки каши с американской свиной тушёнкой. Что касается ложки, то каждый солдат хранит её всегда при себе.

Последний раз наш полк вступил в бой 13 марта 1945 года с исходных позиций у населённого пункта Вессельсхофен. Были взяты города Ланк и Бладиау. Мы вышли к морю. Группировка немецких войск, обороняющих Кёнигсберг, была отрезана от остальной части Восточной Пруссии.

Больше полк не участвовал в боевых действиях. Мы расположились в населённом пункте Барслак, в 4 км юго-западнее Цинтена (теперь Корнево) и превратились из участников в наблюдателей.

Мимо нас по дороге нестройными рядами проходили радостные узники немецких концлагерей, освобождённые Советской армией. Каждая группа шла со своим национальным флагом. Они весело приветствовали нас, размахивая флагами. Наших узников не было — с ними разбирались органы НКВД.

Часто проходили колонны немецких военнопленных. Иногда без конвоя. Колонны вели немецкие офицеры.

На нашей полевой кухне оставалось много еды, т.к. мы питались самостоятельно. Повара охотно кормили как «узников», так и военнопленных, но, по понятным причинам, в разное время. «Узники» ненавидели немцев.

Что касается нас, то, как это ни странно, — ненависть исчезала, как только враг превращался в военнопленного.

Иногда, шатаясь по окрестностям в поисках развлечений, мы сами брали в плен одиночных немцев. Однажды мы набрели в лесу на блиндаж. Кто-то из моих коллег залез в блиндаж и мгновенно выскочил оттуда с криком: «Там немец! Я вошёл — смотрю нога торчит из под нар. Я подумал, что это „мотоцикл“, а нога-то стала убираться под нары». Пригодилось моё знание немецкого языка. Я приказал немцу выйти из блиндажа. Перед нами предстал мальчишка в солдатской форме, бледный от страха. Он всё время повторял: «Пожалуйста, не расстреливайте меня!» Я успокоил его. Мы отвели пленного в полк и сдали начальнику караула.

Вечером меня вызвали в штаб. Там сидела большая группа офицеров и наш пленный «Фриц». Он был весел, потому что его не собирались расстреливать. Я был нужен в качестве переводчика. По просьбе офицеров немец рассказывал о себе, о семье, показывал фотокарточку невесты, пел немецкие песни, даже исполнял народные танцы, и т.д. Одним словом, все веселились. Позднее немца с оказией передали в лагерь военнопленных.

Интересно, что немцы совершенно не применяли партизанских действий. Когда мы, вступив на территорию Германии, впервые ночевали в немецком доме, то, кроме нескольких часовых, циркулирующих открыто у дома, выставляли ещё секреты, замаскированные в кустах. Оказалось, что всё это излишне. Часовым надо было опасаться больше всего своих поверяющих из штаба. Можно предполагать, что по мнению немецкого командования воевать должна только армия. Нам это было на руку.

9 апреля 1945 года капитулировал гарнизон Кёнигсберга, но Восточно-Прусская операция продолжалась: не сдавался портовый город Пиллау (ныне Балтийск), через который поддерживалась связь по морю с остальной частью Германии.

Цитата из моей записной книжки от 11 апреля 1945 года: «Ночь тёмная. Северная сторона неба освещена заревом. Над Пиллау висят „фонари“. По временам доносятся звуки разрывов. Два дня назад почти беспрерывно дрожали стёкла: шли бои за Кёнигсберг».

25 апреля 1945 года город Пиллау был взят нашими войсками, и Восточно-Прусская операция была завершена.

Цена этой операции для нашего полка была такая: из 84 человек офицеров и сержантов, входивших в состав экипажей, когда мы стояли в Литве, уцелели меньше 10 человек (точное число не помню). Общие потери были гораздо больше. Ведь гибли не только танкисты первого состава, но и те, которые приходили им на замену из пополнения.

Среди погибших были мои близкие друзья.

Это Володя Островер, лейтенант, командир танка. Интеллигентный молодой человек, никогда не ругавшийся матом. С ним было интересно разговаривать на любые темы — не надо было подстраиваться под уровень развития. Над ним добродушно подшучивали: «Ты плохой еврей. Настоящие евреи уехали в Ташкент, а ты тут воюешь».

Сопия Аполлон Бадаевич, командир орудия. Красивый стройный блондин из Грузии. Попал в армию после десятилетки. Он был спокоен, ироничен, немногословен. В его манерах было благородство и чувство собственного достоинства.

Георгий (Гоша) Кабаков, заряжающий у командира орудия Серёгина. О Кабакове я уже рассказывал в 15 главе в разделе «Ночь перед атакой».

Миша Маликин, заряжающий. Скромный исполнительный парень из Белоруссии. Когда он погиб, меня попросили сочинить письмо его родным. Надо было написать о Мише так, чтобы хоть чуть-чуть смягчить горечь утраты. Мне передали письма от родственников Миши. Из них я узнал, что Миша еврей. Я пишу об этом потому, что до сих пор жив антисемитский миф о том, что евреи не участвовали в войне против фашистской Германии.

После гибели друзей я дал себе слово: если я останусь в живых, я до конца дней своих буду помнить о них. Ведь я жив потому, что погибли они. Я выполнил свой обет. Каждый раз, поднимая рюмку за праздничным столом, я не забываю мысленно обратиться к погибшим.

В конце апреля полк был перемещён в Альтенфельд — местечко рядом с городом Тапиау (теперь это Гвардейск).

Для колорита времени ещё одна цитата от 2 мая 1945 года из фронтовой записной книжки: «Вечером пошли в Тапиау. Этот городок сохранился почти полностью, но в нём нет ни одного мирного жителя. В саду у госпиталя были танцы. Возвращались домой, когда уже совсем стемнело. Вдруг позади раздался выстрел, за ним другой, третий, в небо взвились ракеты, очереди трассирующих пуль пронзили тьму. Выстрелы раздавались теперь повсюду. Где-то в городе затявкали зенитки. Десятки ракет взлетали в воздух…

Капитан Баранов взял нас с Серёгиным под руки. «А что если, ребятки, война кончилась? Эх, как бы хорошо-то было! А может, Берлин взяли. Давайте и мы дадим салют». Вынув револьвер, он выстрелил семь раз вверх. У Серёгина был наган Вишнякова, и мы тоже расстреляли все патроны. Оказалось, наши войска взяли Берлин».

7 мая полк погрузился в эшелон. 8 мая мы проехали Велау, Инстербург, Гумбиннен и пересекли границу Германии в районе Эйдткунена. Куда едем, никто, как всегда, не знал.

Продолжение: http://stihi.ru/2019/05/13/7056