Глава 15. 3-й Белорусский фронт

После завершения комплектации личного состава мы получили на заводе танки, погрузились на платформы и тронулись в путь. Первым пунктом назначения была Тула. Под Тулой находился большой танковый полигон, где танкисты, ещё не имевшие опыта работы на ИС-122, отрабатывали технику вождения, тактику боя и проводили учебные стрельбы. В Туле мы пробыли с 24 июля 1944 года до 13 августа. Затем снова погрузились на платформы и двинулись на фронт. На какой — не известно. Перемещение военных эшелонов всегда засекречивалось.

Когда поезд останавливался на маленьких станциях и разъездах, около него обычно возникал стихийный рынок. Тётки приносили молоко, творог, свежесваренную картошку с солёными или малосольными огурчиками, фрукты и прочую снедь, а также самогон. Голодными мы не были, но хотелось полакомиться, а денег не было.

Опытные ребята из сержантского состава, уже проделывавшие раньше подобные путешествия, знали способ преодоления финансовых трудностей. В то время мирные граждане, особенно в районах, освобождённых от немецкой оккупации, испытывали большую нужду в одежде и обуви. Лёгкая промышленность работала на войну, и в магазинах одежда не продавалась. Мужчины в ту пору часто носили военную одежду без погон. Нам ещё в Челябинске было выдано новое обмундирование, а также две пары нательного белья, запасные портянки, перчатки, танкошлем и очки для защиты от пыли. Новое обмундирование, т.е. пилотку, гимнастёрку и сапоги, можно было обменять у населения на такие же, но поношенные предметы (разумеется, с доплатой). Остальные же вещи — просто продать. Перчатки, танкошлемы и очки очень любили железнодорожники, сопровождавшие товарные поезда.

Гражданские мужчины с поношенным обмундированием подходили к эшелону. Обмен с переодеванием и купля-продажа производились тут же. Иногда обменивались прямо «с плеча на плечо». Постепенно одетые «с иголочки» танкисты (речь идёт о сержантском составе) превращались в нечто совершенно непотребное. Вылинявшие, заплатанные гимнастёрки. Стоптанные сапоги с отваливающимися подошвами. Однако опытные фронтовики знали, что им за это ничего не будет: «дальше фронта не пошлют».

7 августа 1944 года мы выгрузились в Литве на станции Казлу Руда. Наше положение определилось. Мы прибыли на 3-й Белорусский фронт и поступили в распоряжение командующего фронтом. Им был генерал армии И. Д. Черняховский. Название нашей части — 75-й отдельный гвардейский тяжёлотанковый Житомирский полк (75 ОГТТЖП).

Командир полка, гвардии подполковник Жог, приказал построить вновь прибывший личный состав. Проходя вдоль строя, он ухмыльнулся, покачал головой и сказал своему заместителю по хозяйственной части: «Переоденьте этих оборванцев во всё новое, чтобы на людей стали похожи.

Полк расположился вблизи литовской деревни Гивишки в ожидании дальнейших указаний командования.

Полк состоял из двух рот, по 10 машин в каждой, и машины командира полка. Таким образом, в полку была 21 машина. Рота делилась на три взвода — по три машины в каждом. Десятая машина принадлежала командиру роты. Экипаж танка состоял из четырёх человек: командира (офицер), механика-водителя (офицер), командира орудия (сержантский состав) и заряжающего (сержантский состав).

По существовавшему в то время положению механиком-водителем на ИС-122 мог быть только офицер. В нашем полку среди механиков-водителей было много бывших политработников. В армии было проведено их сокращение. Часть сокращённых направили в танковые училища и сделали из них механиков-водителей, сохранив звания. Иногда наблюдалась забавная ситуация: командир танка — младший лейтенант, а механик-водитель у него — капитан.

Таким образом, я не вошёл в состав экипажей и был назначен старшим механиком-регулировщиком роты. Моим непосредственным начальником был заместитель командира роты по технической части (зампотех) ст. лейтенант Мысютин Илья Лукьянович. Я должен был обеспечивать в полевых условиях исправное состояние техники. В моём ведении были все механизмы и системы танков, кроме вооружения и средств радиосвязи.

Хочу объяснить значение слова «регулировщик», входящем в название моей специальности. Совершенно очевидно, что в полевых условиях я не смог бы произвести крупный ремонт танка — заменить, например, двигатель, или главный фрикцион. Этим занимаются ремонтные подразделения, оснащённые специальной техникой. В мои же обязанности входил мелкий ремонт и множество регулировочных работ.

При полной исправности деталей танк не сдвинется с места, если нарушена регулировка привода главного фрикциона; при нарушении регулировок бортовых фрикционов ухудшится управляемость танка; при неправильной регулировке привода топливного насоса двигатель не разовьёт полной мощности; если разрегулирована система запуска, двигатель может не завестись и т. д. Все регулировки в процессе эксплуатации танка изменяются, и их необходимо своевременно восстанавливать.

В танковых войсках люди живут экипажами. Только командир полка и штабные начальники существуют обособленно. Экипаж — это семья в лучшем смысле этого слова. Четыре человека связаны общей судьбой. Вероятность выжить в бою, в равной мере зависит от каждого из них. Поэтому исчезает формальная субординация, остаётся только деловая. Неважно, кто ты — офицер или сержант. Все вместе спят, вместе едят, вместе идут в бой и вместе (увы — бывает и такое!) горят в танке. Возникает взаимная симпатия. За эту особенность я и полюбил танковые войска. По моим наблюдениям, если даже в экипаж попадает человек с нехорошими наклонностями, он становится лучше, благороднее. Возможно, вернувшись в прежнюю среду, он растеряет часть приобретённых качеств, но хочется верить: что-то останется.

Итак, не войдя в состав экипажа танка, я почувствовал себя в непривычном одиночестве. Однако это продолжалось недолго. После того, как мы перезнакомились между собой, я получил много предложений от экипажей жить вместе с ними. Я даже почувствовал некоторую неловкость — надо было выбрать один экипаж, а от остальных предложений отказаться.

Чтобы от меня не ожидали того, что я не собираюсь делать, позволю себе сделать небольшое отступление от рассказа. Я не собираюсь писать военные мемуары. Пусть этим занимаются штабисты, которые планировали военные операции, передвигая на карте флажки с обозначениями полков, дивизий, корпусов. Нас, солдат, из соображений секретности не посвящали в планы командования. Под словом «солдат» я подразумеваю всех непосредственных участников боевых действий, независимо от их воинских званий. Мы никогда не знали, например, куда и зачем перебрасывают наш полк. Нам сообщали лишь то, что необходимо для выполнения конкретного боевого задания на нашем участке фронта. Поэтому я могу правдиво писать только о том, что я видел собственными глазами и слышал собственными ушами. Особенно хочется мне рассказать читателю о людях на войне: о чём думают и говорят танкисты перед боем, как ведут себя и чем занимаются на отдыхе, о чём мечтают и о чём вспоминают. Однако вернёмся к повествованию.

Поскольку стоянка у Гивишек предполагалась достаточно длительной, нам было приказано «закопать» танки. «Закопать» — это жаргонное выражение. Оно означает, что надо выкопать окоп размером примерно 5 х 10 метров и глубиной метра полтора с пологим въездом (аппарелью) и поставить туда танк. Когда танк стоит в окопе, над землёй возвышается только его башня с пушкой. При этом он максимально защищён от артиллерийского огня и бомбёжки с воздуха. Окоп для танка копает экипаж. За войну я много перелопатил земли в разных условиях, в том числе и зимой. Бывало, только выкопаем «яму», приходит приказ на передислокацию части. И снова всё с начала.

В танковых войсках существовало неукоснительно соблюдаемое правило: при кратковременных остановках танки должны быть замаскированы, чтобы не подвергнуться налёту авиации противника, а при длительной стоянке — ещё и «закопаны».

После того, как мы выкопали окопы, было приказано «отдраить» танки. Драили и снаружи, выковыривая даже грязь из траков гусениц, и внутри. Особенно трудно было чистить моторное и трансмиссионное отделения. Там всегда были маслянистые загрязнения и много труднодоступных мест. Результаты работы проверяло начальство — обычно заместитель командира полка по технической части. Хуже было, когда эту миссию выполнял заместитель по политической части майор Станишевский. Он всегда браковал работу и делал это с наслаждением, которое было написано на его лице. По-видимому, его способность получать удовольствие, делая пакости, проистекала от сознания собственной ненужности. Так он самоутверждался.

Мы не любили майора Станишевского и дали ему прозвище «рама». «Рамой» на фронте называли двухфюзеляжный немецкий самолёт-разведчик. Когда он появлялся в небе, первый, заметивший его, кричал: «Рама!». Все прятались в укрытия, потому что вслед за «рамой» по её «наводке» могли появиться немецкие бомбардировщики или штурмовики. Когда в нашем расположении появлялся майор Станишевский, мы тоже кричали: «Рама!»

После выполнения перечисленных работ было приказано чистить пушки. Это была довольно трудоёмкая работа. Она производилась с помощью шеста с круглой щёткой на конце, именуемого банником. Шест был длинный, метров пять или даже больше, и очень тяжёлый. Пушку для удобства наклоняли немного вниз. На щётку наматывали тряпку, смоченную керосином, вчетвером брали шест и вводили щётку в ствол пушки. Перемещая шест туда-сюда и периодически сменяя тряпку, постепенно очищали канал ствола от нагара и грязи. После чистки канал смазывали пушечным салом.

Политработники проводили занятия, на которых нам рассказывали о положении на наших фронтах и других театрах военных действий.

Иногда, в свободное от работы время, мы ходили в литовскую деревню, захватив с собой канистру с дизельным топливом (оно похоже на керосин). В обмен на горючее мы получали от жителей деревни масло, молоко или сметану. В моей записной книжке до сих пор сохранились необходимые для нас слова, написанные рукой литовской девочки-школьницы: labas rytas, labas vakaras, sudie, suiestas, pienas, что означает: доброе утро, добрый вечер, спасибо, масло, молоко. Конечно, подобные «рейды» официально не разрешались, но начальство смотрело на эти дела сквозь пальцы.

Однажды по нашей просьбе хозяева поставили на стол бутылку самогона и закуску в виде жареного гуся. Мы славно «посидели», но после этого пира у меня расстроился желудок. Оказалось, что я не переношу жареного гуся. В том, что это не было случайностью, я убедился, когда уже после войны снова отведал гуся у дяди Миши, брата моего отца. Результат был тот же. Надо сказать, что в этой истории не могло быть и речи о пьянстве. Мы были достаточно разумны. Ну, а если молодой, здоровый мужчина выпьет стакан самогона под хорошую закуску, боеспособность его от этого не пострадает.

Так неторопливо мы жили до тех пор, пока не поступил приказ начать боевые действия.

ГЕРМАНИЯ

15 октября 1944 года нам было приказано выйти в поле и построиться в каре (квадратом). Такое построение использовалось в тех случаях, когда надо было сделать важное сообщение, касающееся всего личного состава полка.

В поле нас выводили для того, чтобы никто не мог незаметно подойти и подслушать.

В середине каре стояло начальство: командир полка подполковник Жог Иван Владимирович, заместитель по политчасти майор Станишевский, начальник штаба майор Демьяненко и другие.

Командир полка объявил, что согласно приказу командования (мы были приданы 11-й гвардейской армии) завтра, т.е. 16 октября, в 5.00 мы должны занять подготовленные сапёрами исходные позиции в районе Шукли.

С исходных позиций полк должен начать продвижение к государственной границе Германии по направлению Шукли, Вилькупе (южнее Науместис), поддерживая наступление частей 11-й армии. Цель наступления — пересечение государственной границы Германии и вторжение в её пределы.

Как всегда в таких случаях, нам сообщили сведения о противнике и проинформировали о том, какие воинские части будут действовать вместе с нами. Были даны указания по построению колонны и прочим деталям предстоящих действий.

Совершенно неожиданным и самым интересным оказалось выступление заместителя командира полка по политчасти. Я, конечно, не помню его в деталях, но краткое содержание и дух постараюсь передать по возможности точно.

Более трёх лет идет Великая отечественная война с немецко-фашистскими захватчиками. Всем известно, сколько бед причинили оккупанты нашей родине. Разрушены сотни городов, взорваны промышленные предприятия, разграблены музеи, осквернены памятники истории, тысячи людей угнаны на работу в Германию. В самые трудные моменты войны мы мечтали о том дне, когда мы, освободив нашу родину от оккупантов, будем добивать фашистского зверя в его логове. И этот долгожданный день наступил!

Пока война шла на нашей территории, командование строго следило за тем, чтобы отдельные преступные элементы не причиняли вреда освобождённым гражданам. Строго пресекались случаи грабежей и мародёрства. Однако, как только мы перейдём границу Германии, положение изменится. Вы становитесь хозяевами. Каждый из вас будет иметь право рассчитаться с немцами, хотя бы частично, за наши разграбленные города и сёла. Вы можете брать любые оставленные населением материальные ценности: украшения, одежду, обувь, посуду и другие предметы. При этом, конечно, недопустимы какие-либо самовольные насильственные действия против мирного населения. Будет разрешена отправка посылок домой и провоз через границу трофейного имущества из Германии.

Мы аж рты разинули. В те времена официальное разрешение на такие действия могли исходить только от самого Сталина.

Интересно, что в литературе об Отечественной войне и в материалах, передаваемых средствами массовой информации, я не встречал никаких упоминаний об этом.

16 октября 1944 года наши танки, совместно с взаимодействующими частями, начали движение по направлению к границе. Немцы не оказывали существенного сопротивления. Мы подавляли огневые точки, пехота двигалась вперёд, немцы отходили. Как я узнал позднее, основная, заранее подготовленная линия обороны немцев, находилась не у границы, а в глубине Восточной Пруссии на линии Тильзит, Инстербург, Гумбиннен (теперь, соответственно, Советск, Черняховск, Гусев). Этим и объясняется наше относительно лёгкое продвижение к границе. Немцы на этом участке фронта, вероятно, никогда не видели ИС-122 и палили по танкам из всех видов оружия с большого расстояния, обнаруживая себя и не нанося нам урона. Именно тогда я своими глазами видел в борту одного из танков, вышедших из боя, «болванку» (немецкий бронебойный снаряд), воткнувшийся в броню, но не пробивший её. Все подходили и с интересом рассматривали торчащую из брони «попку» снаряда.

18 октября 1944 года мы пересекли границу Германии, вошли на территорию Восточной Пруссии и заняли немецкий город Бильдервайтшен. Мы в Германии! Странное состояние. Сочетание радостного возбуждения с ощущением какой-то нереальности происходящего.

Ещё свежи были в памяти 1941 и 1942 годы: немцы под Москвой, на Волге под Сталинградом, на Кавказе. Признаться, я в те страшные годы не думал, что когда-нибудь войду с войсками в Германию. Я не хочу сказать, что не верил, а именно не думал. Я находился просто в состоянии какого-то оцепенения, как и большинство людей. До войны нас убеждали, что Красная Армия самая сильная, и мы будем бить врага на его территории. Мы верили этой пропаганде. Никто не ожидал такого трагического хода событий и не понимал, что же будет дальше. Это после победы многие заговорили: «мы всегда были уверены, мы мечтали, мы знали и т.д.».

И вот теперь я стою на улице немецкого города. Дома из красного кирпича, красная черепица. Вывески, написанные по-немецки готическим шрифтом. В воздухе носится пух из немецких перин. Пахнет как-то не так, как в наших городах. Таково первое впечатление, сохранившееся в памяти.

Жителей не видно. Немцы старались эвакуировать людей из районов боевых действий. А те, кто не эвакуировался, убегали перед нашим приходом.

Заходим в дом. Роемся в шкафах без определённой цели — больше из любопытства. Мне попался кусок фланелевой ткани. Взял на портянки.

Кстати, не смейтесь над портянками. Они гораздо удобнее в полевых условиях, чем носки, которыми пользовались немцы. Портянки лучше защищают ноги от холода зимой. В слякоть любые сапоги промокают. Промокшие портянки можно перемотать сухим местом к стопе. Дырка в носке сотрёт ногу. В портянках дырок не бывает. И, наконец, носки нужно иметь в запасе, а материал для портянок всегда найдётся.

Поскольку я знал немецкий язык, меня больше интересовали книги, документы и фотографии. За стеклом книжного шкафа стоял портрет молодого человека в форме СС. Видимо, в доме жили его родители. В шкафу я нашёл томик «Фауста» Гёте в карманном оформлении, выпущенный для солдат издательством полевой почты (Feldpostausgabe). Находка очень обрадовала меня. Я носил её в кармане до окончания войны и привез с собой в Кувшиново после демобилизации. К сожалению, книжка выпала у меня из кармана и утонула в выгребной яме провинциального туалета.

Другой «трофей» хранится у меня до сих пор. Среди книг я нашёл нечто вроде учебника по военному делу. Из него я вырвал лист, на котором были изображены униформы, знаки различия и флаги всех родов войск германских вооружённых сил.

Моё внимание привлекла стоявшая на полке книга « Mein Kampf» Адольфа Гитлера. Об этой книге все слышали, но никто её не читал, кроме тех, «кому положено». Мне было очень интересно узнать, что в ней написано и почему её нельзя читать простому советскому человеку. Однако не могло быть и речи о том, чтобы взять «Mein Kampf» с собой: это немедленно через «стукачей» стало бы известно «кому следует», и лет пять концлагерей мне были бы обеспечены. Книга была довольно объёмистая. Из-за недостатка времени я смог лишь бегло пролистать её, стоя у книжного шкафа, да ещё оглядываясь: не видит ли кто-нибудь, что за книгу я читаю. Страх перед доносом постоянно гнездился в нашем сознании.

Вскоре я и мои товарищи поняли, что разрешение брать трофеи нам, солдатам, почти ничего не даёт. Где нам хранить немецкое барахло? В танке даже для снарядов места не хватает. Остаётся вещмешок. Много ли в него положишь. Да и таскать его надо на себе. Один немолодой сержант набил вещмешок иголками для швейных машинок и для ручного шитья, найденными на каком-то складе. Он считал, что розничная продажа иголок позволит ему после демобилизации длительное время кормить своё семейство. Может быть, он был прав, и мы зря смеялись над ним.

В общем, нам стало ясно, что реально воспользоваться разрешением брать трофеи могут только начальники достаточно высокого ранга, располагающие транспортом.

После Бильдервайтшена нам было приказано продвинуться в направлении Зодарген, Варнингкен и занять оборонительную позицию в поле в 7км юго-восточнее Пилькаллен. 1 ноября 1944 года полк занял указанную позицию.

Фронт перешёл к обороне, чтобы подготовиться к штурму основных укреплений на пути к Кёнигсбергу.

В ОБОРОНЕ

Я думаю, читатель уже догадался, чем мы занялись в первую очередь.

Правильно! Мы стали рыть окопы для танков. Поскольку приближалась зима, появились дополнительные земляные работы. Надо было вырыть в окопе траншею в рост человека, направленную вдоль окопа. Назначение её состояла в том, чтобы можно было подойти к железной печке, которая устанавливалась под днищем танка в том месте, где расположена водяная помпа. Эта печка подогревала днище танка и препятствовала замерзанию остатков воды в помпе. Замёрзшая вода могла вызвать поломку помпы во время запуска двигателя. Можно обойтись и без печки, если периодически заводить и прогревать двигатель. Но при длительной стоянке выгоднее пользоваться печкой. И горючее не расходуется, и моторесурс двигателя сохраняется.

Танки располагались в одну линию на расстоянии двадцати метров друг от друга, чтобы уменьшить риск одновременного поражения двух машин одним снарядом или бомбой. Пушки были обращены в сторону фронта. Таким образом, протяжённость расположения роты, состоящей из десяти танков, была более двухсот метров.

Передовая находилась на расстоянии 7 км от нас. Оттуда постоянно доносилось погромыхивание артиллерии. В тёмное время суток небо над передовой, расцвечивалось трассами пуль, сигнальными ракетами и «фонарями». «Фонарями» назывались немецкие осветительные ракеты, которые опускались на парашютах и очень долго освещали местность. Было очень красиво.

Позади танков находились землянки, в которых жили экипажи. При слове «землянка» читатель может представить себе нечто неуютное, холодное, сырое. Конечно, это не дом, хотя бы потому, что в землянке нет окон. Но в ней, благодаря железной печке, тепло и сухо в любой мороз. Стены выложены брёвнами. Потолок тоже из брёвен. Иногда, если есть опасность артобстрела, двойной или даже тройной. Помните, как поётся в песне: «Землянка наша в два наката…». Сверху все засыпается землёй. Яму для землянки копает экипаж, а квалифицированную плотницкую работу выполняют сапёры. В полку был сапёрный взвод.

Когда наступили холода, начальство приказало протапливать печки под танками круглосуточно. По очереди мы выполняли функции «истопников». Официально «истопники» назывались дневальными. Один дневальный на взвод, т.е. на три машины. Дежурство было суточным. Дрова сгорали быстро, как следует выспаться было невозможно.

Для топки печек под танками и в землянках нужны были дрова — много дров. «Лесоповал» был неприемлем — сырые дрова не горели. Выход был один: использовать деревянные части брошенных немецких домов и других строений. Дома у немцев, к сожалению, кирпичные, и дерево используется в них только для полов и стропил, поддерживающих крышу. Превратить стропила в дрова было нелёгким делом. Надо было сперва опустить крышу на землю. Пробовали разные методы. Наезжали танком на углы дома, чтобы обрушить его. Но дом почему-то не хотел обрушиваться. Более удачным оказался следующий способ: один конец троса прикреплялся к балке стропил, а другой — к танку, и крыша оказывалась на земле. После этого крышу разделывали с помощью ломов, топоров и двуручных пил. Танкисты в обороне без дела не сидят.

В общем, мы жили без особых забот, настроение было хорошее. Чтобы меня не обвинили в нарочито бодром тоне, а иногда и в надуманном романтизме, считаю нужным напомнить «о времени и о себе».

Шёл 1944 год, и мы стояли в Германии. Даже в 1943 году, когда я впервые попал на фронт, наша армия уже не отступала, как в 1941—1942 годах. На земле и в воздухе ощущалось превосходство наших сил. Был высокий уровень доверия к командованию, которое научилось воевать. Мы, а не немцы решали теперь, когда и где наступать. Несмотря на то, что враг умело и упорно сопротивлялся, была твёрдая уверенность в близкой победе и окончании войны. Всё это способствовало хорошему настроению.

Кроме того, мы были молоды и здоровы. Отсюда оптимизм и склонность к романтическому восприятию жизни. В танковые войска не брали сорокалетних «стариков». Большинству из нас было от 19 до 24 лет. Значительная часть экипажей танков состояла из бывших десятиклассников или студентов вузов. Командиры рот могли быть и постарше.

В свободное от работы время, особенно по вечерам, мы собирались группами в чьей либо землянке, разговаривали на разные темы, шутили, «травили» анекдоты и т. д. Однажды тёмным зимним вечером мы засиделись «в гостях» у командира роты, землянка которого располагалась на левом фланге расположения танков. Выйдя из землянки, мы услышали странные крики, доносившиеся с другого конца расположения. Кто-то звал командира роты. Когда мы вместе с ним пошли на крик, нам представилась такая картина: позади землянок стоял часовой с автоматом, направленным в сторону человека в белом, который всё время повторял: «Серёгин, ты что, не узнаёшь меня?», на что Серёгин (так звали часового) неизменно отвечал: «Стой, стрелять буду!».

Человек в белом был лейтенант, командир танка. Он был в одном исподнем и в сапогах на босу ногу. Серёгин заметил, когда тот пошёл в туалет, но не подал вида, а когда лейтенант возвращался, часовой остановил его окриком: «Стой! Кто идёт? Пароль!» Пароля лейтенант не знал, а Серёгин упорно не хотел узнавать командира по голосу. Ротный приказал часовому отпустить офицера.

Старший сержант Серёгин объяснил командиру роты, что он не видел, когда командир выходил из землянки, а заметив в темноте идущую к танкам белую фигуру, остановил её, как положено по уставу, и готовился уже уложить на землю, но тут подошли мы. Голос лейтенанта он, якобы, не узнал.

В действительности дело было в следующем. В экипаж, где Серёгин был командиром орудия, прислали нового командира, бывшего милиционера, которого за какую-то провинность отчислили из милиции, переучили на командира танка и отправили на фронт. Он повёл себя в экипаже заносчиво в отношении сержантов, к чему мы не привыкли. А когда он съел без участия экипажа свой офицерский доппаёк, чаша терпения переполнилась, и было решено проучить лейтенанта. Тимофей Серёгин, слегка хулиганистый и никогда не унывающий балагур, был мастер на такие проделки.

Этот офицер так и не нашёл контакта с танкистами, и был вскоре откомандирован из полка.

Новый, 1945 год, мы встречали салютом из всех видов оружия. Передовая тоже осветилась разноцветными ракетами и трассами зениток. Немцы затихли и прекратили обстрел наших позиций.

Иногда наша несколько однообразная жизнь оживлялась незначительными, но интересными событиями. Однажды ясным морозным днём в небе появились наши самолёты с не совсем обычными опознавательными знаками, летевшие в направлении фронта. Знающие люди объяснили: это французская эскадрилья «Нормандия-Неман» летит знакомиться с линией фронта. Мы, конечно, задрали головы и стали с интересом наблюдать за французами. Вдруг один, а за ним другой самолёт отделились от строя, сделали разворот и дали очередь из пушек по нашему расположению. К счастью, вреда они нам не причинили. По дороге, проходившей рядом с нами, ехал виллис со знаками «Нормандии» на борту. Когда начался обстрел, авиационный полковник, сидевший в машине, выскочил из неё и лёг прямо в грязь, а потом долго матерился в микрофон рации. Видимо, он руководил полетом с земли.

Другим поводом для развлечения был приезд из Москвы жены командира полка. Жену привез капитан, начальник боепитания полка, в своём автофургоне. Не знаю, то ли прямо из Москвы, то ли с ближайшей железнодорожной станции. Штаб полка и резиденция командира полка находились в домах на холме, метрах в пятистах позади расположения танков.

На следующий день погода была прекрасная, и командир полка решил познакомить свою жену с боевой техникой. Она явилась не одна, а в сопровождении немецкой овчарки. Подполковник Жог приказал вывести свой танк из окопа и поставить его для осмотра на возвышенном месте. Потом был произведён выстрел из пушки в направлении немецких позиций. Это было великолепное зрелище. Собака выражала свой восторг лаем. На следующий день фургон был загружен трофеями, и жена подполковника Жога отбыла с собакой в Москву в сопровождении начальника боепитания полка.

Так мы жили более двух месяцев. Получали положенные фронтовые сто граммов в день, мылись в бане, к нам приезжали артисты.

Хозяйственными делами в роте заведовал старшина Вася Вишняков. Родом он был из глухой сибирской деревни. Он был нетороплив, важен и твёрд в убеждениях. Именно благодаря последнему качеству я запомнил Васю на всю жизнь. Как-то зашёл разговор о вшах, с которыми в армии шла непримиримая борьба. Я сказал, что до войны я видел это насекомое только на картинках. « Этого не может быть, — авторитетно заявил Вася, — на человеке всегда можно найти хоть одну вошу». Сбить его с этой позиции было невозможно даже коллективными усилиями.

Вечером 12 января 1945 года нас построили в каре в поле, и командир полка зачитал приказ о начале Восточно-Прусской операции, имеющей целью разгром немецких войск в Восточной Пруссии и овладение её столицей городом Кёнигсберг. Главный удар будет наноситься с востока 3-м Белорусским фронтом (Инстербургско-Кёнигсбергское направление).

В Восточно-Прусской операции также примут участие войска 2-го Белорусского фронта (маршал К. К. Рокоссовский) и 1-го Прибалтийского (генерал армии И. Х. Баграмян)

Наш полк должен обеспечивать прорыв обороны противника в районе Инстербурга в направлении: фольварк Амалиенау, Йенткунткампен, Кальбассен. В прорыв должен войти Тацинский танковый корпус и развить наступление в направлении Велау.

Нам рассказали, что атаке танков будет предшествовать мощная артподготовка, которая должна в значительной мере ослабить сопротивление противника. По первой линии его обороны будет нанесён артиллерийско-миномётный удар такой плотности, что на каждый квадратный метр обороны противника придётся в среднем десять снарядов. Начало артподготовки в 6.00. В 7.00 огонь будет перенесён вглубь обороны немцев, и танки по радиосигналу, продублированному двумя зелёными и одной красной ракетами, пойдут в атаку.

Выход на исходные позиции в 4.00 тринадцатого января 1945 года. Для скрытности выдвижения танков будет обеспечена шумовая маскировка с помощью полка ночных бомбардировщиков, которые будут обрабатывать передний край противника с 3.00. «А сейчас ужинать и спать. Завтрак — на исходных позициях во время артподготовки. Всё. Можно разойтись», — так закончил своё выступление командир полка.

Действительно — всё. Шутки в сторону, завтра начинается война.

НОЧЬ ПЕРЕД АТАКОЙ

Сидим после ужина в землянке. Спать не хочется. Никто не говорит о завтрашнем дне, но все об этом думают. Обстановка располагает к откровенности, потому что людям с общей и притом опасной судьбой хочется иметь рядом близких людей, с которыми можно поделиться воспоминаниями, мечтами.

Разговоры идут преимущественно о далёком довоенном прошлом. Оно в рассказах всегда окрашено в розоватые тона. Рассказывают о своих девушках. В этих рассказах нет и намёка на пошлость, но присутствует, как мне кажется, определённая доля фантазии. Показывают фотографии, если таковые имеются.

Многие из наших ребят получали письма только из родительского дома, а им хотелось получать их от любимой девушки, которой они не успели обзавестись до войны. И вот возник способ завязывать знакомства и переписку с помощью газет и журналов. Предположим, в журнале помещена фотография студентки института, сдавшей кровь для раненого бойца, или портрет медсестры из госпиталя, или знатной доярки. Если даже в журнале отсутствуют адресные данные об этих девушках, можно послать письмо в редакцию, и этого будет, как правило, достаточно, чтобы установить переписку. Молодой человек на фронте готов поверить даже в выдуманную любовь — настолько важно для него знать, что где-то в тылу живёт девушка, которая его любит и ждёт. Многие девушки интуитивно понимали это и поддерживали веру в любовь письмами. Впрочем, может быть, некоторые из них втайне надеялись на то, что это окажется настоящим чувством. В любом случае — огромное им спасибо за чуткость.

Я смотрю на ребят, сидящих со мной в землянке. Вот неунывающий весельчак Тимоха Серёгин, командир орудия, тот самый, который наказывал «нехорошего» лейтенанта. Это один из моих ближайших друзей. Он родом из Тулы. Незаменим в развлекательных мероприятиях. Очень любит разыгрывать офицеров — разумеется, «чужих», а не своих. Работает «под дурачка» или бравого солдата Швейка. Обращается, скажем, к старшему лейтенанту, у которого на погонах три маленькие звездочки, в отличие от полковника, у которого звёздочки большие, и говорит: «Товарищ полковник, разрешите обратиться!». Офицер вынужден, глупо улыбаясь, оправдываться, что он, дескать, не полковник, а только старший лейтенант. «Виноват, вы очень похожи на полковника», — говорит Серёгин.

Вот его заряжающий Гоша Кабаков — длинный, угловатый, застенчивый парень, совсем молодой, напоминающий щенка. Он никогда не вмешивается в разговоры «взрослых», предпочитая слушать, причём с большим интересом. Он услужлив, но без всякой угодливости. Просто от доброты.

Вот старший лейтенант Малахов, которого назначили командиром танка после «нехорошего» лейтенанта. Это опытный танкист и хороший товарищ. По жизненному опыту — совсем взрослый человек. Он рано потерял родителей, и на его попечении оказалась младшая сестрёнка. Брат заменил ей родителей, заботился о её здоровье и воспитании. В последнее время Малахов что-то загрустил. Как-то раз вечером мы сидели с ним вдвоём, и он вдруг говорит: «Знаешь, Володя, я чувствую, что в ближайшем бою меня убьют». Я стал его убеждать, что предчувствия — это ерунда, суеверие. В ответ на мои аргументы он только грустно улыбнулся, и мне вдруг почему-то показалось, что так и будет, что он прав. О своих товарищах я мог бы рассказывать без конца.

Глядя на ребят, я подумал, что завтра кого-то из них уже не будет в живых. Как страшно сознавать это. Сердце моё сжалось от боли. Без всякого ложного пафоса могу сказать: я любил этих людей. Думаю, что и у других были подобные мысли и чувства.

Я убеждён, что на войне люди становятся лучше (по крайней мере, в танковых войсках). Такими их делает равенство перед лицом смерти. Им нечего терять, кроме жизни, а возможность сохранить её зависит в равной мере от каждого члена экипажа. Всё мелкое, недостойное, что так часто разделяет людей в мирное время, исчезает на войне. Война влияет и на будущее ребят: каждый из них критически переосмысливает сейчас свою прежнюю жизнь и думает о том, каким он будет, если останется в живых.

Мне могут возразить: но ведь на войне бывают предатели, которые ради спасения своей шкуры готовы погубить товарища. Да, бывают, но не о них речь. Война не порождает подлецов, она просто снимает с людей маски.

«Ну, ладно ребята, — сказал кто-то, — надо ложиться спать, завтра рано вставать».

Продолжение: http://stihi.ru/2019/05/13/7048