Глава 9. Освобождение Запорожья

Автор - Владимир Иванович Соколов

На станции Чаплино нас встретили представители 9-й гвардейской танковой бригады 1-го гвардейского механизированного корпуса генерал-лейтенанта И. Н. Руссиянова. Корпус входил в состав Юго-западного фронта, которым командовал генерал-полковник Р. Я. Малиновский, будущий маршал Советского Союза. Так мы стали фронтовиками.

В темноте разгрузили танки с платформ, построились в походную колонну и тронулись в путь. Куда вели колонну, никто из нас не знал. Часа через два остановились в какой-то деревне. Нам было приказано заехать в сад около дома (для маскировки) и ложиться спать. Ночь была тёплая, мы улеглись под звёздным небом и быстро заснули.

Когда пригрело солнышко и я проснулся, первое, что я увидел, это покачивающийся у моего носа помидор. Выше, на дереве, висели груши. Лёжа среди этой благодати, не хотелось верить, что идёт война. Как прекрасна жизнь! Зачем эта война? Кому она нужна? Но на расстоянии нескольких десятков километров были немцы.

Чтобы были понятны дальнейшие события, надо хотя бы кратко рассказать непосвящённым читателям о том, как воевали танкисты.

Танки надёжно защищены бронёй от таких средств поражения пехоты, как автоматы, пулемёты, миномёты, осколочные снаряды, противопехотные мины и т. п. Задачей танков при наступлении на оборонительные рубежи противника является подавление огневых точек противника и обеспечение продвижения пехоты под своим прикрытием.

Совершенно очевидно, что одна пехота ничего сделать не может. Она будет просто перебита. Как правило, не помогает даже артподготовка, которая, казалось бы, если смотреть со стороны, должна ничего не оставить от обороны противника. Правильная оборона, хоть и несёт потери, но выживает.

Ясно, что противник прежде всего стремится уничтожить наступающие танки. Для этой цели у него существует противотанковая оборона. Она состоит из противотанковых пушек, находящихся в хорошо замаскированных укрытиях, противотанковых рвов и минных полей перед передним краем обороны. Иногда используются также самоходные орудия и танки, стоящие в специальных окопах, так что выше уровня земли выступает одна башня.

Попадание в танк бронебойного снаряда, особенно в борт, где броня более тонкая, приводит к загоранию танка и даже к взрыву. Это объясняется тем, что снаряд, пробивший броню, чаще всего попадает либо в бак с горючим или маслом, либо в уложенные внутри танка снаряды.

Думаю, теперь будет понятно, почему танковая часть при прорыве оборонительных рубежей воюет обычно не более трёх дней. По истечении этого срока, а иногда и раньше, в части не остаётся боеспособных танков. Оставшихся в живых танкистов выводят в тыл на формировку. Там они ожидают, пока из далёкого Урала или из Сибири пришлют новые танки. Вот в такую часть, находящуюся на формировке, мы и попали. Сколько танкистов выживает? Достоверных данных нигде не встречал, но по моим наблюдениям, не более 50 процентов. Если танк загорелся, часто погибает весь экипаж. Если подорвался на противотанковой мине — есть шансы выжить. Мина обычно повреждает только ходовую часть, лишая танк возможности двигаться.

Естественно желание командиров, чтобы экипажи прибывших танков были укомплектованы из опытных, побывавших в боях танкистов. Поэтому новички, вроде меня, попадали в экипажи только при отсутствии соответствующих специалистов из «стариков». Невостребованных «приезжих» отправляли в резерв.

Я попал в экипаж, где командиром был лейтенант Пётр Григорьевич Бунеев. Он был 1918 года рождения, т.е. на семь лет старше меня. Это был спокойный, рассудительный, какой то, можно сказать, «домашний», а не военный человек. Меня он называл не «товарищем старшим сержантом», как положено по уставу, а Володей. Родом он был из Сталинграда, в мирное время работал в школе учителем.

Наш механик-водитель, Фёдор Арсентьевич Дудаков, был опытным танкистом, успевшим побывать в госпитале. Он был старше меня по возрасту на пять лет. Чтобы не затруднять читателя расчётами, напомню, что мне было 18 лет.

Заряжающий, или, как чаще говорили, башнёр, Василий Иванович Захаров был простым деревенским парнем, примерно одного возраста со мной или чуть постарше.

Командир всех нас называл по именам. К имени механика он прибавлял иногда из уважения и отчество. Мы же называли командира только по званию: «товарищ лейтенант».

Мы укомплектовали танк боеприпасами и горючим и ждали боевого приказа. Командир исподволь воспитывал нас — прежде всего, конечно, меня и Ваську Захарова. Он говорил о том, что в бою жизнь каждого из нас зависит от других членов экипажа. Если кого-то в танке ранит, то ему самому не выбраться, и он может сгореть вместе с танком. Мы должны чувствовать себя одной семьёй.

Командиром взвода у нас был лейтенант Степанов. Командиром роты — старший лейтенант Свиридов. Командиром батальона — капитан Евдокимов. Батальон входил в состав 9-й гвардейской танковой бригады, командовал которой гвардии подполковник Мурашко.

Однажды произошёл случай, напомнивший мне о том, что армия и в деревне армия. От скуки решил прогуляться по деревне. Расслабленный тёплым осенним солнышком и сытым желудком, я брёл, не спеша, по дороге, когда вдруг услышал строгий голос: «Товарищ старший сержант, почему вы не приветствуете старшего по званию?» Повернувшись на голос, я обомлел: зазевавшись, я не заметил идущего мне навстречу капитана Евдокимова, командира нашего танкового батальона. «Виноват, товарищ капитан, не заметил», — произнёс я глуповатую, но обычную в таких случаях фразу. «Идите на кухню и передайте повару моё приказание: пусть он выдаст вам мешок картошки, а вы её почистите», — холодно произнёс капитан и напомнил, что о наложенном взыскании я должен доложить моему командиру танка, чтобы он не разыскивал меня, пока я буду на кухне чистить картошку.

Я безропотно выполнил наложенное на меня взыскание. Оно было справедливое и, как ни странно, не такое уж трудное. За разговорами с поваром и другими кухонными работниками время пролетело быстро. Очистив мешок картошки, я вернулся к моим товарищам, которые встретили меня смехом. Капитан Евдокимов был убит под Кировоградом. Светлая ему память.

13 октября 1943 года нам зачитали приказ, согласно которому нашей бригаде предписывалось выйти вечером на исходные позиции для атаки с задачей: овладеть городом Запорожье и отрезать противнику путь к переправе через Днепр.

Позволю себе сделать небольшое отступление от рассказа, чтобы была понятна цель и мотивация моего повествования.

Я много читал о войне. Очень редко войну описывают такой, какой я её видел. Большинство старых писателей изображают войну «так, как надо», выполняя политический заказ. Когда за воспоминания берутся простые участники боёв, они невольно поддаются общепринятым традициям, или же их рассказ подвергается редакторской обработке. Накладывается и естественная человеческая слабость: хочется показать себя героем.

В перестроечное время появилась новая «мода» — оплёвывать всё, что было во время существования СССР, в том числе и Великую отечественную войну. Последняя тенденция мне кажется более гнусной, чем прежняя фальшивая героизация. Вот почему мне захотелось самому описать службу в армии, войну и людей на войне. Я не военный историк, а солдат, и буду рассказывать о том, что я сам видел и чувствовал.

Итак, мы выстроились в колонну и движемся в сумерках к исходным позициям. Я подрёмываю на своём сиденье. А что мне ещё делать? Настроил рацию на установленную рабочую волну, проверил связь, зарядил диски пулемёта, доложил командиру о готовности — вот пока и всё, что от меня требуется. Куда мы едем, я не знаю. Это знает командир. Хорошо быть солдатом! Ни о чём не надо думать.

Когда мне приходится рассказывать об этих событиях, слушатели часто спрашивают, было ли мне страшно. Волнение, холодок в груди — это было. Но чувства страха, то есть угнетённого, тоскливого состояния, вызванного угрозой возможной смерти, — не было. В голове крутилась дурацкая мысль: хорошо, что я попал на фронт осенью. Меня ранят, зиму пролежу в госпитале, а весной, когда пригреет солнышко, — снова на фронт. Почему-то я не верил в то, что меня могут убить. Вероятно потому, что мне было тогда всего восемнадцать лет.

Когда почти совсем стемнело, мы вышли на исходные позиции для атаки. Танки выстроились в линию с интервалом между машинами 30 -50 метров. Каждый занял своё заранее подготовленное место. Наш командир ушёл к командиру роты для получения задания. Вернувшись, он обрисовал нам ситуацию и нашу задачу.

Впереди оборонительный рубеж немцев на подступах к Запорожью. Атака начнётся в 22.00, когда стемнеет. Для немцев это должно быть неожиданностью, так как ночные атаки крайне редки. Пулемётные диски заряжены патронами с трассирующими пулями, что повышает психологический эффект и облегчает прицеливание в темноте.

До атаки оставалось ещё время, и я вылез из танка поразмяться. Тут я увидел впервые неприятную картину. На земле лежал молодой парнишка, радиомастер. Он был без сознания. Фельдшер расстегнул его брюки. В животе была маленькая дырочка, окружённая синеватым ободком. Крови почти не было. Шальная пуля попала в живот. «Скорее всего, не жилец», — сказал фельдшер. Я поскорее залез в танк.

По радио передан условный сигнал к атаке, продублированный ракетой. Взревели моторы, и танки, поливая пространство впереди себя трассами пулемётных очередей и на ходу стреляя из пушек, двинулись вперёд. Немцы из первой линии окопов не выдержали и кинулись бежать, стремясь укрыться в поле с пшеницей. Их фигуры были отчетливо видны на фоне поля при свете луны, выглянувшей из-за туч. Я стрелял по ним из пулемёта, ориентируясь по трассам пуль. Иногда мне помогал механик Федя. Когда он приоткрывал свой люк, у него был хороший обзор, гораздо лучше, чем через мою «дырку». Он клал правую руку на мой пулемёт и направлял трассу на группы бегущих немцев. Потом стало совсем темно. Мы осторожно продвигались вперёд, не встречая сопротивления со стороны немцев. Била немецкая артиллерия, но снаряды ложились где-то позади нас. Вдруг перед нами возник противотанковый ров. Федя едва успел затормозить, а две соседних машины слева, не заметив в темноте рва, въехали в него, уткнувшись пушками в дно.

Наш командир вылез из машины и хотел помочь соседям выбраться изо рва с помощью буксирного троса. Но в этот момент немцы открыли шквальный автоматный и пулеметный огонь с другой стороны рва, и командиру пришлось вскочить обратно в танк. Кроме того, немецкие автоматчики стали приближаться с двух сторон к нашему танку. Танк вблизи беззащитен. Можно зайти сбоку или сзади и подорвать ходовую часть гранатой или поджечь танк, бросив бутылку с зажигательной смесью на жалюзи двигателя. Для того, чтобы это не случилось, служат автоматчики, которые сидели позади башни, когда мы пошли в атаку. После начала обстрела их как корова языком слизала. Я стрелял из пулемёта, но от этого было мало пользы. Сектор обстрела моего пулемёта узкий и направлен только вперёд.

Командир дал команду отойти назад, чтобы можно было вести прицельный огонь из пушки и пулемёта. Тем временем немцы подожгли оба танка, попавших в ров. Отойдя назад, мы открыли огонь по немцам. Через некоторое время они перестали отвечать.

Начало светать. Стали видны дома на окраине города. Немцы, видимо, покинули оборонительный рубеж за рвом. Двигаясь вдоль рва, мы обнаружили проход через ров. Через этот проход танки устремились в город. Впереди нас шёл танк младшего лейтенанта Брославского. Он проехал под железнодорожным мостом, но при выезде из-под моста получил в борт «болванку» (бронебойный снаряд). Танк загорелся, из него успели выскочить только командир машины и башнёр. Механик и радист-пулемётчик погибли. В танке стали рваться снаряды, и взрывом снесло башню вместе с пушкой. Командир был сильно контужен, а башнёр был ранен в глаз.

Вероятно, танк подбили отходившие вдоль насыпи немецкие танки. Насыпь мешала увидеть обстановку. Посовещавшись и выждав некоторое время, начальство приказало нам первыми, на большой скорости проскочить мост и продвигаться вперёд к переправе через Днепр.

Всё шло хорошо, мы беспрепятственно продвигались вперёд. Но вдруг командир приказал остановиться. «Ребята, — сказал он, — за нами-то никого нет. Наверно, танки пошли по другой улице. Что будем делать?» Посовещавшись, решили, что надо двигаться вперёд. Не возвращаться же обратно. Это было бы похоже на дезертирство.

Итак, в одиночку мы углублялись в город. Вдруг мы увидели выбежавших из домов жителей. Они бежали к танку, радостно размахивая руками. Федя открыл свой люк. Башнёр Васька вообще вылез из танка. Командир высунулся из башни. Какой-то мальчишка вручил Феде пачку немецких сигарет. Только я сидел одиноко со своим пулемётом, и никто меня не видел. Мне стало завидно. Я наклонился влево к люку механика-водителя, слегка оттеснив Федю плечом, и крикнул: «Эй, парень, у тебя не найдётся ещё пачки сигарет?» В этот момент яркая вспышка перед моим лицом на миг ослепила меня. Одновременно раздался ошеломляюще громкий удар по броне. Что-то врезалось в правое колено и в переносицу. Противно запахло раскаленным железом. Я мигом вжался в своё место, сообразив, что это болванка попала в кромку открытого люка механика. «Сдавай назад!», — услышал я сверху, сквозь звон в ушах, голос командира. Тот, кому предназначалась команда — механик-водитель, сидел на своём сиденье со свесившейся на грудь головой. Он был без сознания. Второй снаряд ударил по шаровой установке моего пулемёта и разворотил её так, что образовалась щель, через которую можно было выставить наружу ладонь. Я стал тормошить Федю за плечо. Третий снаряд попал в башню, что-то за моей спиной упало на дно машины. Я увидел, что командир выскочил из танка и перебегает дорогу, чтобы укрыться между домами. Федя очнулся и через свой люк, головой вперёд, вывалился наружу. Я рванулся вслед за ним, однако что-то отдёрнуло меня назад. Я забыл, что на голове у меня шлем с вделанными в него наушниками, а прочный провод привинчен к рации. В это мгновение я ощутил чувство леденящего страха от ожидания, что очередной снаряд немец влепит мне прямо в лоб. Кое-как сорвав с головы шлем, я выскочил из танка и увидел страшную картину. Федя пытался бежать через улицу. Одна нога у него была здоровая, а другая, перебитая осколком, волочилась за ним по земле, неестественно изогнувшись посередине голени. Проковыляв несколько шагов, он упал. Я подбежал к нему и попытался перетащить его через улицу. На мой зов вернулся командир, и мы вместе перенесли Федю в садик между домами. Немцы продолжали бить по нашему танку, который почему-то никак не хотел загораться. Было около 12 часов дня.

Первым делом надо было оказать помощь Феде. К нам прибежала женщина из ближайшего дома. Руки её дрожали, но она отважно помогала нам перевязывать Федю. Я разыскал какие-то дощечки, мы приложили их к Фединой ноге и бинтом, принесённым женщиной из дома, крепко обмотали ногу от колена до щиколотки.

После войны, благодаря Петру Григорьевичу Бунееву, нашему командиру, который стал журналистом, мы узнали имя этой женщины. Это была Клавдия Андреевна Потапова. Он побывал у неё в Запорожье. Сейчас её уже нет в живых, как, впрочем, и Петра Григорьевича.

Я встречался с дочерью Клавдии Андреевны, Алевтиной Николаевной Нестояновой, когда она приезжала в Ленинград к своей подруге, а потом мы с ней переписывались. Живёт она по-прежнему в Запорожье. За событиями 14 октября 1943 года Алевтина наблюдала из окна, потому что мать запретила ей выходить из дома. Улица, на которой был подбит наш танк, называлась Запорожской.

Едва успели мы перевязать Федю, как между домами появилась цепочка солдат с автоматами. Сперва я даже испугался, подумав, что это немцы, Но это оказались наши. Мы показали им, откуда стреляла пушка, и они двинулись в указанном направлении.

Теперь надо было доставить Федю в медсанбат. Мы положили раненого на большой лист железа, который принесла нам Клавдия Андреевна, и подтащили его ближе к дороге. Немцы уже не стреляли.

Нам повезло. Колонна тридцатьчетвёрок двигалась в тыл, т.е. в обратном направлении тому, в котором двигались мы до того, как нас подбили. Видимо, шла перегруппировка войск. Мы остановили один танк и попросили отвести раненого Федю в тыл, чтобы отправить его в госпиталь. Командир танка согласился. Пётр Григорьевич забрался на трансмиссию (так называли пространство за башней). Я поднимал Федю снизу, а Пётр Григорьевич принимал его сверху. Как только Федя оказался на танке, машина рванулся вперёд, чтобы догнать колонну, а я остался на дороге. Мне ничего не оставалось, как двигаться в том же направлении пешком.

Я шёл по улице, заполненной радостными людьми. Вид у меня был, как говорится, ещё тот. Грязное лицо вымазано в крови. Осколок от брони, попавший в переносицу, к счастью не дошёл до правого глаза, но ранка кровоточила. Штанина правой ноги тоже была в крови. Осколок попал в коленный сустав с внутренней стороны. Я слегка прихрамывал. Женщины и красивые украинские девушки (я успел и это заметить) наперебой приглашали меня зайти к ним домой, чтобы умыться и покушать. Я был горд тем, что меня принимают как освободителя. Несмотря на боль в ноге, пережитые волнения и страхи, настроение было прекрасное, ликующее, как в Первом фортепьянном концерте Чайковского, который я слушал в Свердловске.

Я отказался от приглашений, потому что спешил вернуться в свой батальон. На окраине города мне удалось довольно легко отыскать командный пункт батальона — «язык до Киева доведёт». Он размещался в глубоком погребе. Там уже были командир машины и башнёр Василий, которого я не видел с момента расстрела нашего танка. Я узнал, что Федю отправили в госпиталь.

Ко мне подошёл наш фельдшер. Он усадил меня на стул у входа в погреб, обработал ранку на переносице и велел задрать штанину на правой ноге. «Ерунда, — прокомментировал я, — царапина». «Нет не ерунда, а слепое осколочное ранение коленного сустава. Придется отдохнуть месяца два-три в госпитале», — сказал фельдшер. Я не поверил.

После перевязки я спустился вниз. Там помещался штаб батальона. Пол был устлан толстым слоем соломы. Работала радиостанция. Начальник штаба капитан Куз переговаривался с кем-то по радио. Я лег на солому и мгновенно заснул. Проснулся я от боли в раненном колене. После всего пережитого очень хотелось спать, но боль в ноге не давала мне заснуть. Это было мучительно.

Запорожье было освобождено от немцев в течение 14 октября. В освобождении города участвовал, конечно, не только наш корпус. Мы атаковали с севера. Другие части и соединения фронта атаковали с востока и юга.

Был приказ Верховного главнокомандующего И. В. Сталина №33 от 14 октября 1943года, в котором, в числе других частей и соединений, отмечалась, как особо отличившаяся, наша 9-я гвардейская танковая бригада подполковника Мурашко. Москва салютовала нам залпами орудий. Все отличившиеся в боях части должны были именоваться «запорожскими».

Меня лечили в медсанбате бригады, так как командование было заинтересовано в сохранении кадров. Ногу положили в шину и старались обойтись без операции. Как мне объяснили хирурги, при извлечении осколка сустав может лишиться подвижности, и я не смогу воевать. Поэтому они надеялись, что вокруг осколка образуется костная мозоль, и сустав сохранит подвижность.

Навестившие меня товарищи сообщили, что нашему корпусу приказано переправиться через Днепр и совершить рейд по тылам противника в направлении Кировограда. Раненых в рейд не берут. Поэтому 23 октября меня отвезли в полевой госпиталь, находящийся в деревне Орловка. Там я пробыл пять дней. 28 октября группу раненых, в число которых попал и я, погрузили в эшелон и повезли в тыловой госпиталь.

Так я убыл из состава 9-й гвардейской Запорожской танковой бригады 1-го гвардейского ордена Ленина механизированного корпуса.



Литература: Руссиянов И. Н. «В боях рождённая…», М., Воениздат, 1982. (Военные мемуары). Стр.171—183.10.

Продолжение: http://stihi.ru/2019/05/13/6967