Глава 8. 11-й учебный танковый полк

Автор - Владимир Иванович Соколов

Согласно предписанию я прибыл 3 мая в распределительный пункт, представлявший собой большое помещение, в котором толпились призывники в ожидании своей участи.

Через какое-то время появился офицер-вербовщик. Он попросил подойти к нему для беседы тех, кто имеет среднее и выше среднего образование. Я, естественно, подошёл вместе с другими «образованными» призывниками. Офицер сказал, что он представляет 11-й учебный танковый полк, и стал соблазнять нас учиться на радистов-пулемётчиков танка Т-34. Он говорил нам, что радисты-пулемётчики — это интеллигенция танковых войск. Мне понравилась перспектива стать интеллигенцией. Кроме того, я любил технику и, тем более, радиотехнику. Короче — я согласился, и меня отвезли в полк.

В полку, который располагался в окрестностях Свердловска, меня помыли в бане, выдали форму и начали обучение. Теперь я назывался курсантом. Я был определён во взвод лейтенанта Шестакова, который «в миру» был учителем. Это был прекрасный, добрый человек, но с ним я имел дело только во время технической учёбы.

Всей нашей бытовой жизнью руководил старшина. Он учил нас подшивать подворотнички, наматывать портянки и обмотки, чистить ботинки. От ботинок с обмотками можно было избавиться только при отправке на фронт — фронтовиков снабжали сапогами.

Старшина делал с нами по утрам зарядку на воздухе (в любое время года), водил в столовую завтракать, обедать и ужинать, занимался строевой подготовкой.

Я без труда вписался в армейскую жизнь. После самостоятельной жизни на «гражданке», с постоянными заботами о пропитании, о починке обуви и одежды, о стирке белья, не говоря уже о необходимости ходить на лекции, сдавать зачёты и экзамены, армейская жизнь показалась мне просто блаженством.

Полное расслабление, никаких забот: тебя разбудят, заставят сделать зарядку, сводят на завтрак, обед и ужин, скомандуют «отбой», и ты ляжешь спать, с приятным сознанием того, что утром тебя поведут на завтрак. Раз в неделю тебя строем сводят в баню и выдадут чистое, свежее бельё.

Думаю, что те, кто попал в армию из дома, не разделяли моих чувств. А мне было хорошо — я с удовольствием расстался со свободой и самостоятельностью, которой я так радовался вначале.

Кстати о питании. Кормили нас неплохо, но не до отвала, а по тыловой норме, поэтому предвкушение очередного посещения столовой было нашим постоянным состоянием. Тем не менее, после голодной студенческой жизни я стал быстро полнеть, а те, кто пришёл в армию из дома, стали худеть.

Некоторых из моих «образованных» товарищей тяготила необходимость подчинения малограмотному старшине. Они вступали в пререкания, что обычно кончалось внеочередным мытьём полов в казарме после отбоя.

Я же был начисто лишён этого комплекса. Сознавая своё превосходство в образовании, я понимал обострённую чувствительность старшины, деревенского парня, к тому, как относятся к нему «интеллигентные» подчинённые. Старшина добросовестно исполнял свои нехитрые обязанности, а я старался не травмировать его самолюбие.

Я быстро понял суть служебных взаимоотношений в армии. Никогда не возражай начальству. Если даже тебе приказывают сделать глупость, надо говорить: «Есть!». После этого ты можешь сделать приказанную глупость, и начальство само поймет, что приказ был глупый. Можно и не выполнить приказ, объяснив причину невыполнения. Это будет всё-таки лучше, чем вступать в пререкания. Хочу предупредить читателя, что эти принципы относятся только к службе в армии. Их нельзя переносить автоматически в другие сферы деятельности.

Теперь о глупых, с точки зрения «интеллигента», занятиях, а именно о строевой подготовке, т.е. о хождении в строю, об отдании чести, о строевом шаге, о поворотах «нале-во!», «напра-во!», «кру-гом!», о команде «равнение направо!» и т. п. Во-первых, всё это не так уж глупо с точки зрения порядка. А с другой стороны, сколько в жизни приходится делать неинтересных вещей, от которых нельзя отказаться. Чтобы такие занятия не были в тягость, надо превратить их в игру. Я придерживался этого принципа всю дальнейшую жизнь. Это помогало мне сохранять ощущение радости бытия. Однако вернёмся к занятиям по строевой подготовке.

Отрабатывается обращение к нижестоящему начальству в присутствии вышестоящего начальства. Старшина изображает генерала, а один из курсантов — полковника. Я приближаюсь к «генералу» вначале обычным, но молодцеватым шагом, а за десять шагов, как положено по уставу, перехожу на строевой шаг, т.е. поднимаю ноги, как можно выше, и топаю, что есть силы подошвами о землю. Не доходя трёх шагов до «генерала», останавливаюсь в стойке «смирно», прикладываю правую руку к пилотке и ору: «Товарищ генерал! Разрешите обратиться к товарищу полковнику!» «Разрешаю», — говорит «генерал». Тогда я обращаюсь к «полковнику»: «Товарищ полковник, разрешите взводу оправиться!» «Разрешаю», — говорит «полковник». Совершив поворот «кругом» через левое плечо, оборачиваюсь лицом к взводу. «Взвод, — командую я, — разойдись! Можно оправиться». Старшина и курсанты хохочут. Должен заметить, что термин «оправиться» имеет двойное значение: привести себя в порядок и пописать.

Я любил строевую подготовку. Проводилась она вне расположения полка, в лесочке. Позанимавшись с нами, старшина командовал: «Разойдись, можно отдохнуть!» Мы валялись на травке под лучами летнего солнца.

После окончания занятий старшина вел нас в строю на обед. По дороге, когда мы шли по улице, он командовал: «Запевай!» В каждом взводе был запевала. Он начинал песню, а мы подхватывали припев и орали: «Белоруссия родная, Украина золотая, твоё счастье молодое мы стальными штыками защитим!» Я тоже орал изо всех сил. Мне нравилось орать. Я был полон молодых сил, которые требовали выхода.

Заведя нас в столовую, старшина командовал: «Снять головные уборы! Садись!» Мы садились за длинный стол, на котором стояла кастрюля с супом и поднос с хлебом, заранее нарезанным на порции по числу едоков. Если в нашем взводе было, скажем, двадцать пять человек, то было двадцать пять порций. Суп в кастрюле был рассчитан тоже на двадцать пять человек. По тарелкам суп разливал один из курсантов нашего взвода, которому доверял коллектив. Надо было разлить суп по тарелкам таким образом, чтобы во всех тарелках было одинаковое содержании, как по количеству, так и по качеству. Понятно, что сделать это было нелегко.

Интересно было наблюдать за поведением людей. Некоторые с жадным вниманием следили за тем, как разливают суп. По окончании разливки они быстро хватали ту из тарелок, в которую, как им казалось, попало больше мяса. Другие демонстрировали полное отсутствие интереса к процессу разливки и брали ту тарелку, которая стояла ближе. К последней категории обычно относились люди из интеллигентных семей.

Чем ниже развитие человека, тем больше он подвержен животным инстинктам и потому менее надёжен в экстремальных ситуациях. На фронте я убедился в правильности моих наблюдений. Впрочем, бывают и исключения из правил, но правила, тем не менее, остаются в силе. Для подтверждения моих обобщений сошлюсь на классика: Борис Лавренёв, «Сорок первый».

Пора рассказать и об основной учёбе. Учебный план был построен на принципе взаимозаменяемости. Каждый член экипажа должен при необходимости заменить любого другого. На танке Т-34 образца 1943 года экипаж состоял из четырёх человек: командира танка (он же стрелял из пушки), заряжающего (он по команде командира заряжал пушку), механика-водителя и радиста-пулемётчика. Механик-водитель и радист-пулемётчик сидели внизу, в лобовой части танка. Остальные находились в башенном отделении. Конечно, основное внимание уделялось основной специальности. В учебном полку готовили всех членов экипажа, кроме командиров танка. Командиров готовили в офицерских училищах.

Теоретические занятия проходили в классах. Мы изучали по плакатам устройство танка, его вооружение, тактику танкового боя и т. д.

Главным предметом изучения для нас, радистов-пулемётчиков, была, естественно, танковая радиостанция, а также стрельба из пулемёта. Кроме того, все должны были уметь обращаться с винтовкой, автоматом, пистолетом и револьвером системы «наган».

Практические занятия проводились в парке боевых машин. Когда я впервые увидел «живой» танк Т-34, меня охватил восторг. Как интересно было осваивать эту технику!

Всё началось с элементарных, но абсолютно необходимых упражнений: нас учили по команде «по машинам!» занимать места в танке. В танке два люка: передний, слева по ходу танка, против места механика водителя, и верхний — в «потолке» башни. В передний люк сперва должен вскочить (ногами вперёд) радист-пулеметчик. Его место в танке справа — у пулемёта и рации. Потом должен вскочить механик-водитель и закрыть люк. В верхний люк вскакивает сперва заряжающий, а потом командир машины и тоже закрывает люк. Поскольку в танке должна быть взаимозаменяемость членов экипажа, мы по очереди менялись местами. Командир взвода, лейтенант Шестаков, стоял с секундомером и засекал время. Мы научились за 10 секунд занимать места в танке.

Вождению мы учились на танкодроме, а стрельбе — на полигоне.

Однажды мы выполняли на полигоне упражнение в стрельбе из танкового пулемёта по мишени, установленной на расстоянии 100 метров. Каждому стрелявшему старшина выдавал пять патронов, которые мы должны были зарядить в магазин пулемёта и поразить мишень очередью из пяти выстрелов. Ещё до стрельбы я залез в танк и попробовал прицелиться в мишень. К моему ужасу я не смог её чётко увидеть. Дело в том, что ещё в десятом классе у меня возникла близорукость.

Началась стрельба. После того, как очередной курсант выполнял упражнение, все бежали к мишени, чтобы посмотреть результаты стрельбы. Я подошёл к командиру взвода и признался ему, что у меня близорукость, и я могу не попасть в мишень. Из-за плохого зрения меня могут отчислить из танковых войск, а я хочу быть танкистом. «Идите и стреляйте, всё будет в порядке», — сказал командир. Когда после моей пулемётной очереди курсанты хотели бежать к мишени, лейтенант приказал: «Всем оставаться на огневой позиции. Я сам посмотрю». Вернувшись от мишени, он сказал старшине: «Запишите: одна четвёрка, одна двойка, остальные — мимо». Мишень поражена. Я так и не знаю, действительно ли я попал в мишень, или меня выручил командир.

У нас в распорядке дня было предусмотрено время для личных дел: два часа перед отбоем. Однажды в это время пришёл штабной посыльный и сказал, что мне приказано явиться в штаб полка. Я удивился, но привёл себя в порядок и направился в штаб. Обратившись к дежурному офицеру, я спросил его, кто меня вызывал. Офицер тоже удивился и сказал, что он никого за мной не посылал, и вообще в штабе никого нет из начальства. Потом подумал и сказал: «Попробуйте зайти в комнату №11». Я последовал его совету. Постучавшись в дверь и услышав «Войдите!», я вошёл и увидел капитана, сидящего за столом. «Соколов Владимир Иванович?» — спросил капитан, «Так точно», — ответил я. Капитан вежливо пригласил меня присесть и начал разговор.

Доверительно, дружелюбно он внушал мне, что я, как честный комсомолец, должен помогать органам выявлять врагов нашей страны. Это могут быть не обязательно агенты немецкой разведки, а просто трусливые люди, которые не хотят воевать и готовы дезертировать из армии. А могут быть и такие, которые не одобряют действий партии и правительства. Это тоже потенциальные враги, которые могут быть легко завербованы вражеской разведкой. Мне рекомендовалось прислушиваться к разговорам и докладывать об услышанном.

Я с первых слов капитана сообразил, о чём идёт речь, и мучительно думал о том, как мне выкрутиться. Я заверил его в том, что, если бы я обнаружил агентов врага, то непременно сообщил бы об этом по собственной инициативе. Однако это его не устроило. Он сказал, что я должен являться к нему раз в неделю, независимо от результатов моей «работы». Я не должен никому, в том числе и командиру взвода, рассказывать о нашем разговоре. Для посещения капитана я должен придумать благовидный предлог, например обмен книг в библиотеке, которая находилась в здании штаба.

Я решил применить принцип, о котором я уже говорил раньше: лучше сказать «есть!» и не выполнить, чем вступать в пререкания. Я ушёл от капитана и больше никогда к нему не приходил. А он меня больше не вызывал. Наверно, нашёл другого «стукача».

Наше обучение закончилось в августе 1943 года. За отличную учёбу мне было присвоено внеочередное звание старшего сержанта. С удовольствием я нашил на погоны широкие лычки.

7 сентября мы отбыли в Челябинск в маршевую роту, где из нас сформировали экипажи танков, присоединив к нам командиров машин из офицерских училищ. Мы получили на заводе танки, погрузились в железнодорожный эшелон и 18 сентября двинулись на фронт. Танки стояли на платформах, укрытые брезентами, а для экипажей были предусмотрены теплушки, т.е. товарные вагоны, оборудованные для перевозки людей. В теплушках были нары для спанья и железные печки.

Ехали мы долго. После битвы на Курской дуге немцев отогнали далеко на запад. Куда именно нас везут, знало только начальство. Когда эшелон достиг тех мест, где побывали немцы, мы поняли, что такое война. Бои здесь были дважды: при нашем отступлении и при освобождении территории от оккупантов. Кругом были руины. Вместо сгоревших деревенских домов стояли одни кирпичные печи с трубами. Люди жили в землянках. Под откосом валялись искорёженные вагоны. Из рек торчали обрушенные фермы железнодорожных мостов. Мы ехали по новым мостам, построенным сапёрами. Ни одного целого станционного здания.

2 октября 1943 года, поздним вечером, мы прибыли в пункт назначения. Это была станция Чаплино на Украине, расположенная в 100 км от Запорожья, где были немцы.

Продолжение: http://stihi.ru/2019/05/13/6941