Февраль

Он вошел. Он представился: «Я — февраль!»
Я спросила: — Лютень, если не ошибаюсь?
Он сказал: — Ну, не так, чтобы очень...
                — Метельный разносчик? Враль?
перебила я разговора завязь.

Я-то знаю, что такое день отстоять
посреди суховейной вьюги! Как все горожане!
Как намерзнут перчатки мохеровые! Какая знать
промелькнет меж китайцами — и меж вас, южане!

Горе мне! Если были бы мы
хоть на каплю китайцев юродивей,
может, жесточь местной зимы
не толкла воду в ступе в народе бы...

Боже ж мой! Как я эти слова — барахолка, бара, пусть холка,
оставляла по молодости втуне полностью и вполне,
а сквозь годы мелькнула и поняла — отхолмие
жизни теплится на волне

саможертвенных глупых шуточек и злых искусов.
Как разбойничье древен Китай и как
киданули его — древний — из искусства да в косинусы —
что дают, то бери! Что ж, метельный смак

всем обломится, вместе с юртовцами и
                китайцами хитроглазенькими,
в азиатские дальние рожицы детворы...
Бог бы дал до какого три тысячи ясеня, —
ну еще хоть пусть так! Хоть чуть-чуть! До поры!

Он сказал: — Ну, вы и даете! Для чего такие эмоции?
Я — родной ужасный февраль. Да, отчасти лютень! Но я
не сдаю позиций! Маленькие хороводцы
то пурги, то вьюги, — но следом за мной —
                совершенно живая Земля!
2002