Большая элегия Иосифу Бродскому

Ниоткуда с любовью,
                надцатого мартобря.

Вокруг всё спит, спит всё вокруг.
Уснуло всё. Витрины. Сад. Мосты.
Иссакий спит, накрывшись куполами.
Ограды спят. Спят чёрные коты,
в углы, уткнувшись мягкими ушами.
Уснул Иосиф, и вокруг всё спит.
Спит потолок. Подрамники. Квартиры.
Уснул бинокль, что всегда глядит.
На стенке спят комарики-вампиры.
Нева уснула. Булочная спит.
Спит пекарь пожилой. Вокзал. Аптека.
Последний лист уснёт, и догорит
в камине. Одно слово имярека.
Уснула площадь. Арки анфилад.
Перила лестниц. Вешалки, и крыши.
Шкафы, бюро, буфеты. Снегопад,
уснул на фонарях. Уснули мыши.
Уснула люстра, лампочки, и свет.
На кухне кран, не источает влаги.
Стол письменный уснул, на нём предмет.
Спит бакенщик, маяк, и даже бакен.
На старой башне, серый циферблат
уснул, укрывшись стрелками, как пледом.
Оркестр духовой. Уснул парад.
Спит фотокарточка на стенке «Бабка с дедом».
Спит Балтика. Причалы, полный штиль.
Пиджак уснул на стуле, как-то криво.
На Петропавловке уснул длиннющий шпиль.
Отряды рыб у Финского залива.
Спит тумбочка. Обои. Табурет.
Спят галстуки, как вяленые рыбы.
Спит пол, геометрический паркет.
Спит крепко, принимая форму глыбы.
Спят книги. Двери. Красный телефон.
Трамваи, рельсы. Фонари. Карнизы.
Уснуло всё вокруг. Уснул Джон Донн.
И Эрмитаж ко сну, уже так близок.
Великие озёра Анн Арбор,
безмолвно спят на ложе Мичигана.
Дверные ручки спят, замок. Спит вор.
Пещеры. Пуговицы. Простыни. Карманы.
Спит Петербург, и люди вместе с ним.
Спят ангелы на крыльях, безмятежно.
Алтарь. Иконы. Храм, а с ними Нимб.
Уснули свечи. Лацканы одежды.
Спит абажур. Спят тени во дворе.
Дожди, как восклицательные знаки.
Застыли, растворившись в сладком сне.
На подоконнике герань. Нарциссы, маки.
Спит Лондон. Оксфорд. Университет.
Библиотекарь спит, в очках на стуле.
Олимпия. Париж. Марсель. Квартет.
И Елисейские поля, давно уснули.
Уснуло всё. Витраж. Диван. Окно.
Ларцы, шкатулки. Сейфы, что хранили.
Деревья, листья их. Цветы. Метро.
Дороги. Постовой. Автомобили.
Соседи спят. Дома. Лифты. Гардины.
Спит вахта. Корабли, и якоря.
Финляндия. Сервиз. Розетки. Финны.
Аврора, будет спать до октября.
Каналы спят. Венеция. Собор
Святого Марка. Голуби, голубки.
Посуда спит. Ножи, их мельхиор.
Спит капитан, и нету дыма в трубке.
Спит порт. Завод. И маятник застыл.
Слегка качнувшись от стены, налево.
Уснуло небо. Солнце. Гавриил,
лежит на облаках, обнявшись с девой.
Уснула истина, как чистое дитя.
Пижама спит. Бретельки. Серьги. Юбки.
Военные. Бушлаты, кителя.
Баркасы, катера, буксиры, шлюпки.


Всё спит вокруг. Проспекты. Города.
Отправленные письма, штампы, марки.
Уснул Иосиф Бродский навсегда.
Гирлянды спят. Шары. Зима. Подарки.
Уснул театр, рампы, костюмеры.
Уснули силачи, гимнасты в цирке.
Суфлёры. Тумбы. Пьесы, и премьеры.
Спят юнги, моряки, их бескозырки.
Уснули дворники. Засовы. Ворота.
Дворняги. Ветер. Тротуары. Флаги.
Столбы уснули, спят их провода.
Морзянка спит, спят рядом с нею знаки.
Уснул букет. Вазон. Шестой этаж.
Уснули птицы. И луна уснула.
Уснул Версаль, сей сказочный пейзаж.
Уже не дополняет спинка стула.
Голландия спит, старый Амстердам.
Уже не слышит шёпота Ван Гога.
В музеях спят картины. В доме хлам.
Спит маленький Иисус, в гостях у Бога.
Молчанье. Тишина. Уснули платья.
Помада, пудра. Театральный грим.
Уснули руки, плечи, их объятья.
Уснули братья. Ватикан, и Рим.
Уистен Оден спит, на свой манер.
Ему наверняка, да что-то снится.
Афины спят. Итака, и Гомер.
Спит медсестра, хирург, и спит больница.
Спят дирижабли. Мотыльки. Паук.
Стрекозы, бабочки, кузнечики. Пингвины.
Ни шороха, ни шума. Пальцы рук.
Уснули под водою субмарины.
Спят звёзды. Почтальоны. Спит Январь.
Скрипичные ключи, диезы. Скрипки.
Бокалы, рюмки. В ящике хрусталь.
Тетради. Телеграммы, и открытки.


Спит Бродский. Академия. Туман.
Атланты спят, застывшие под аркой.
Спит парусник в порту, портовый кран.
Влюблённые на площади Сан Марко.
Ботинки спят. Песок. Чулки. Шиньон.
Все вещи. Зеркала. Иголки, нити.
Стекло в окне. Пластинки, патефон.
Столовые приборы, тоже спите.
Спит Анкара, и задремал Халиф.
Читая притчи, и молитвы из Корана.
Усните все мечети. Платья нимф,
пускай ложатся на озёра Мичигана.
Молчание повсюду, и в молчанье.
Спят замки старые, и приведенья в них.
Уснуло зло. Тоска, а с ней рыданье.
Спят галереи, выставки. Триптих.
Уснуло всё. Стена. Папье-маше.
Солдатики из олова. Игрушки.
Плащи, пальто. И в клеточку кашне.
Подсвечники. Утюг. На кухне кружки.
Волхвы оставили дары, и дружно спят.
Им сняться ангелы, и Дух Святой во фраке.
Ремень отцовский. Фотоаппарат.
Спят тюрьмы, надзиратели. Собаки.
В прихожей спят, на вешалке крючки.
Храпит во сне, замёрший холодильник.
Уснуло всё. На тумбочке очки.
На клетке лестничной ступеньки. И светильник
погас. Уснул Октябрь жёлтый. Осень,
заснёт на листьях, как у Бога на перине.
Уснула ночью цифра «Двадцать восемь».
Спят треугольники. Дефисы тонких линий.
Флоренция уснула. Данте спит.
Должно быть, повстречался с Беатриче.
Спит Темза. Пароход. Уснул Мадрид.
Изобретательно уснул, да Винчи.
Глаголы спят, слова. Уснули строки.
Часть речи, предложения. Обратно,
вам не вернуться Бродский. Эти Боги,
забывшие не вас, спят у Монмартра.
Оракул спит. Эдип, давно ослепший.
Спит Азбука. Простуженный Февраль.
Заснёт один из двух, сюда вошедший,
потом второй заснёт, а с ним рояль.
Безмолвие повсюду, и в безмолвье
теряется дар речи. Стиснув зубы
ораторы спят чинно. Дремлют кровли.
Спят музыканты, и молчат их трубы.
Спит плюс, и минус. Эхо. Умноженье.
Грамматика, завет для слабонервных.
Спят душки у очков, а значит зренье
уснёт в потёмках ночи. И во-первых
уснут глаза. Ресницы. Косы. Веки.
Медь, серебро, и золото затем.
А во-вторых, фарватеры, и реки.
Неделя спит, свернувшись в цифру «семь».


Уснуло всё. Спит Бродский в Анн Арборе,
где звёзды падают, как капли с потолка.
Застывшей кажется слеза, но это море
спит в акватории, в гостях у рыбака.
Спит натюрморт. Спят яблоки. Графин.
Здесь не хватает слив, и мандарина.
Балет уснул, спят пачки балерин.
Мечта. Любовь Святого Валентина.
Спит зонт в прихожей. Боты. Мишура.
На полке фотокарточка не зримо.
Во сне нащупывает стороны угла,
и сравнивает с улицами Рима.
Уснули тапочки домашние. Внутри
пылинки спят, частицы новоселья.
Из многих комнат, выбираешь три,
и создаёшь в одной из них ущелье.
Спит джаз. Танго, и в Аргентине тускло.
На улицах остывших ни души.
Спит шаль. Колье. Оранжевая блузка.
В большой коробке спят карандаши.
Спят аисты на крышах Brodsky Street.
Весы аптечные, аптекарь под шофе.
Большой универмаг, он тоже спит,
а рядом с ним пивная, и кафе.
Гондолы спят, в Венеции по две.
Как дети малые качаются от страха.
Спят пастухи, и где-то на горе,
уснула сладким сном чалма Аллаха.


Спит Парфенон, разрушен. Спит о. Крит.
Спят музы. Лиры. Арфы. Орхидеи.
Спит Адриатика. Нью-Йорк. И Бродский спит.
Спит Зодиак. Стрельцы, и Водолеи.
Спит с телескопом старый астроном.
В пробирке семена. Ботаник дремлет.
В одном лице мыслитель, и Нерон.
Он тоже спит, но слух его не внемлет
ни райских птиц, ни шелеста плащей.
Спят ноты, растянувшись семикратно.
Спят оды. Проза Чехова. Хорей.
Спит рядом «М», не греет, но приятно.
И Бродский спит не «там», скорее в парке,
где осенью прекрасно. Как не жаль
соседа Дягилева, тот, что по запарке.
Сюда принёс подержанный рояль.
Спят пожилые старики, старухи.
Здесь раньше Академия Искусств,
страдала от войны, и от разрухи.
Бой вышиб дверь, остался только бюст.
Всё спит вокруг. Изольда, и Кассандра.
Тристан уснул, в гостях у короля.
Всё спит. Мария Анна Александра,
во сне разучит ноты «ми», и «ля».
Всё спит вокруг. Так тихо. Так жестоко.
Спит Бродский. Письмена. Аэроплан.
Арена спит, трапеции. И око,
во сне глядит, на старый Иордан.


А было всё наоборот, шесть лет назад.
Ты жил ещё, как подобает Богу.
Ты свечи увеличивал в сто крат.
Читая избранное двери, и порогу.
Ты будешь снова говорить, как прежде в рифму.
Не важно кто, блондин, или брюнет.
Ты встретишь облако. Затащишь в гости нимфу.
И снова будет суета, сует.
И ты проснёшься скоро, но не здесь.
А в городе похожем, над Невою.
Проснётся всё вокруг, и эту весть,
услышат все. И ты взойдешь звездою.