В. Пашинина Моя поэзия здесь больше не нужна

ЧАСТЬ IV
"МОЯ ПОЭЗИЯ ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕ НУЖНА…"

Глава 1
XIV съезд партии

Мы должны делать то, что от нас требует партия.
С.И. Гусев

Версия о том, что судьбу Есенина решали на XIV съезде партии, покажется абсурдной нелепостью — ведь на съезде присутствовало несколько сот делегатов, и об этом никогда никто не говорил. Возможно ли такое?
А почему бы и нет? — в свою очередь спрошу я. Понятие о том, что такое партийная дисциплина, дает документ XIII съезда партии, который проходил вскоре после смерти Ленина с 23 по 31 мая 1924 года, на котором присутствовали 748 делегатов с решающим голосом и 416 — с совещательным.
На съезде было оглашено Ленинское завещание, известное под названием "Письмо к съезду". И хотя в каждой делегации "со всей серьезностью делегаты обсуждали ленинскую критику в адрес Сталина", этот документ оставался тайной до ХХ съезда партии. Ленинское завещание оглашено только в 1956 году. Наряду с трагическими эпизодами были чисто анекдотические. Так, Юрий Анненков в книге "Дневник моих встреч" рассказал, что и Надежда Константиновна Крупская не осталась в стороне от общей дискуссии. Она передала во Францию Борису Суварину и в Соединенные Штаты Максу Истману антисталинское "Завещание", которое там было опубликовано и вызвало ответную бурю. "Коммунистическая пресса всего мира обрушилась на них, называя клеветниками, а завещание — выдумкой". Борис Суварин был исключен из партии. Крупскую, как известно, Сталин поставил на место, пригрозив, что объявит ленинской вдовой Стасову, и Надежда Константиновна смирилась.
Такова партийная дисциплина. Так было всегда. Еще Карл Маркс писал Бакунину: "Я нахожусь теперь во главе столь хорошо дисциплинированного тайного коммунистического общества, что если бы я сказал одному из его членов: "Иди и убей Бакунина", — он бы тебя убил" (из переписки). А если кто нарушал ее и выходил из повиновения, применяли другие средства и другие методы. Не последнюю роль играла пресса, особенно центральные газеты "Правда" и "Известия".
"Тоталитарному режиму требовалась своя интерпретация, и потому судьбы народов и страны определялись "мудрыми решениями" вождей партийных съездов" (Л. Занковская).
На съезде решали важнейшие вопросы о революционном преобразовании деревни, о коллективизации, о раскулачивании, а Есенин был помехой: "Любовь к родному краю его томила, мучила и жгла".
Партийным руководителям необходимо было создать общественное мнение о вредности Есенина и его поэзии, которая уводит молодежь от грандиозных задач строительства нового мира. О "несозвучности" и "упадочности". Именно так надо было настроить делегатов съезда. На съезде Есенин представлен был таким, каким потом показан во всей заказной мемуарной литературе. Но развязки такой скорой и такой трагической, конечно, не ожидал никто, и потому каждый в душе чувствовал себя виноватым перед Есениным, соучастником его гибели.
Соучастниками преступления стали все, кто решал судьбу поэта, ибо преподнесено было так, что ушел Есенин из жизни потому, что был отвергнут всеми. Нежная, ранимая душа поэта не выдержала этого испытания. Он чувствовал себя изгоем даже на родине, которая всегда питала и поддерживала своего сына.
Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.
И потому ушел, "тихонько притворив за собой дверь".
Что ставили Есенину в вину? "Беспощадно резкая отрицательная оценка, которую он дал части русских поэтов того времени". Или: "В тех стихах, которые вчера хвалили, нашли диссонансы"? Но диссонансы были всегда, просто их старались не замечать. Диссонансы ему прощали. Дело в другом. Накануне работы XIV съезда сотрудникам ОГПУ стало известно о нелегальном есенинском стихотворении, из-за которого в мае произошла размолвка с Чагиным, — "Послание евангелисту Демьяну".
Не исключено, что информация в ОГПУ поступила из медицинского учреждения, куда 20 ноября лег на лечение Есенин. "Народный поэт", "певец и боец революции", обласканный Ильичем и недавно награжденный орденом Красного Знамени Демьян Бедный в есенинском стихотворении подвергся брани и насмешкам. Сегодня Демьян Бедный, завтра будут издеваться над "Чекистовым", который бранит дикий, невежественный народ за отсутствие уборных и мечтает "храмы Божии превратить в места отхожие". Ленин для него тоже не икона, он непонятно что — Сфинкс. А кто будет следующим в "Черном человеке" или в "Стране Негодяев"?
"Насмешки боится даже тот, кто уже не боится ничего на свете" — эту заповедь Гоголя Есенин, видно, хорошо усвоил, ибо то, что стало смешным, не стало опасным. Опасным стал Есенин. Разве Есенин будет спокойно наблюдать, как "схватили за горло деревню каменные руки шоссе"?
Все делалось по ленинской инструкции. А в инструкции говорилось: "Для наблюдения за быстрейшим и успешнейшим проведением этих мер назначить тут же на съезде, т.е. на секретном ее совещании, специальную комиссию… без всякой публикации об этой комиссии с тем, чтобы подчинение ей всей операции было обеспечено и проводилось не от имени комиссии, а в общественном и общепартийном порядке. Назначить особо ответственных наилучших работников для проведения этой меры".
Инструкция разработана для экспроприации церковных ценностей.
 Но разве не по этому сценарию в течение всех лет советской власти проводило правительство все инквизиторские мероприятия? И судили, и казнили, и высылали, и лишали — все от имени и по просьбе народа. В этой операции по уничтожению любимого народом поэта России надо было сделать соучастниками всех делегатов съезда.
На съезде прозвучала еще одна ленинская инструкция — о недоносительстве. В частности, государственный и партийный деятель С.И. Гусев (Драпкин Я.Д.) на XIV съезде говорил молодым партийцам (стенография): "Ленин нас когда-то учил, что мы страдаем не от доносительства, а от недоносительства. Можно быть прекрасными друзьями, но раз мы начинаем расходиться в политике, мы вынуждены не только рвать нашу дружбу, но идти дальше, идти на доносительство. Каждый член партии должен быть агентом Чека".
Это и был приговор Есенину, а речь Гусева адресована тем молодым партийцам, которые не хотели идти против Есенина. После этих слов старого большевика-чекиста кто посмел бы выступить в защиту Есенина? Дальнейшая судьба П.И. Чагина подтверждает эту версию. Трудно было понять, как мог уцелеть Петр Иванович Чагин в период кировских репрессий, когда летели головы даже далеких от Кирова людей, а Чагин был правой рукой Сергея Мироновича в Баку. На XIV съезде произошли кадровые перестановки: Зиновьева сняли, на его место был назначен С.М. Киров, Петра Ивановича Чагина тоже перевели в Ленинград. С 1926 года он был редактором "Красной газеты". Но как долго был он в Ленинграде?
Ясность внес Н.Г. Юсов: "В Ленинграде Чагин был до 1929 года. За пристрастие к Бахусу был снят с работы, исключен из партии и переведен в Москву". И еще Николай Григорьевич добавил: "Но, живя в Москве, заступался за многих литераторов, помнил всегда о Есенине, через Л.П. Берия помог вернуться Е.А. Есениной в Подмосковье (г. Сходня), а потом и в Москву".
Что же оказалось? Преданный есенинский друг, так деятельно боровшийся совсем недавно в Мардакянах за трезвость Есенина, вскоре сам спивается, лишается всех заслуг и парт билета да еще в такой короткий срок? Почему? Какая метаморфоза произошла с партийным деятелем?
Вон какие связи были у Петра Ивановича с всесильным советским Бироном. Почему же не помогли ни новая столица, ни новая работа, ни новая жена? Да потому, что Петр Иванович всегда чувствовал свою вину перед Есениным, и совесть всю жизнь скребла его сердце. Не исключено, что и последнее стихотворение "До свиданья, друг мой, до свиданья!" Чагин относил к себе. Есть такое понятие — муки совести — и никуда от этого не уйдешь. Не мог простить себе предательства.
Выступая в Ростове в 1926 году, на вопрос из зала о Есенине Владимир Маяковский ответил так: "Есенин, безусловно, талантливый поэт, но он часто писал не то, что нам надо, и этим приносил не пользу, а вред: тем хуже, что он был талантлив. Столыпин, например, был достаточно талантливым политическим деятелем, но тем вреднее он был для нас, и тем приятнее, что его убили" (цитату никогда не печатали полностью).
Куда уж понятнее объяснил! Понятно, почему такая охота шла на Столыпина, почему его реформы были помехой в развитии революционного движения в России. "Вам нужны великие потрясения, а нам нужна Великая Россия", — говорил Столыпин. Вот за эту программу и убили великого Реформатора.
Понятно, почему талантливый поэт Есенин приносил не пользу, а вред: "Писал не то, что нам надо". Он, талантливый футурист Маяковский, следом за этим выступлением выполнит заведомо лживый стихотворный заказ о Есенине и напишет такие же лживые строки в статье "Как делать стихи?" Ну, а то, почему Есенин был "несозвучен эпохе", объяснили современники: "Трагедию Есенина объясняли тем, что он не предвидел и не оценил благ сплошной коллективизации" (Михаил Коряков).
Что поставили Есенину в вину? То, что потом критики напишут в предисловиях к собранию сочинений Есенина:
"В свете грандиозных сдвигов последних лет, определивших путь крестьянского хозяйства к социализму на основе сплошной коллективизации, явственно обнаруживаются реакционные корни есенинского творчества".

Делегаты съезда осудили поэзию Есенина как упадочную и несвоевременную, а правительственный синод в кулуарах съезда решал судьбу самого Есенина, где разгорелась нешуточная борьба. Единства в партии, о котором постоянно говорил и заботился Ленин, не стало. Закулисная борьба была жестокой, она расколола партию на два лагеря. А ведь совсем недавно все партийные руководители над гробом вождя дали клятву беречь единство партии, строжайше соблюдать партийную дисциплину.
По выражению Анастаса Микояна, "взаимное раздевание вождей, взаимное их оголение перед всей страной, а затем и перед всем миром началось на XIV съезде партии". Большевистская критика отведет Есенину то место в литературе, которое он, по их мнению, заслужил: "Место Есенина не в нашей эпохе, а позади нее".
А через 20 лет этот "упадочник, несозвучный эпохе", по мановению той же волшебной большевистской палочки стал своим, советским...
Вот об этой метаморфозе пишет в зарубежной литературе критик и литературный обозреватель Вера Александрова. Советскую литературу она знала хорошо и изучала по долгу обозревателя. "В течение почти 40 лет Вера Александрова писала литературные обзоры советской литературы, и эту трудную и неблагодарную работу за рубежом никто не выполнял так тщательно и добросовестно, как это делала она", — так написал в некрологе хорошо знавший ее Роман Гуль, с которым она сотрудничала.
Так вот, в статье "К 50летию со дня рождения Есенина" (1945, 2 декабря) Вера Александрова приводит несколько цитат из советской прессы: "В "Литературной газете" появилась статья В. Перцова, предшествующая юбилею. Перцов довольно умело обходит трудные моменты поэтической биографии Есенина, а образы его поэзии "наполняет новым смыслом": "Есенин понимал высокую идейную и нравственную силу советской России". "Но Есенин не понял, что социалистический город не враг, а друг деревни".
С иронией Александрова завершает статью: "Новый смысл" в интерпретации Перцова заключается в том, что Есенин был подлинным советским патриотом, что он горячо принял революцию. Всматриваясь в перцовского Есенина, невольно вспоминаешь просьбу поэта: "Пускай я сдохну, только… нет, / Не ставьте памятник в Рязани". Конечно, Есенин не против памятника. Это протест поэта против попыток будущих перцовых причесать Есенина под аккуратную советскую гребенку".
Подводя итоги своей многолетней работы, Александрова еще раз напишет в 1964 г. о Есенине: "Есенин был первым поэтом революции, который отверг не революцию, а ее режим, и который порвал с этим режимом". "Анархический протест неизбежен, когда ложь становится официальной религией государства" (История советской литературы 1917-1964 г. От Горького до Солженицына).

Продолжение следует