Ночной бред

Почему я публикую поэму 1981 года? Не знаю.
Но атмосфера стала настолько удушливой, что невольно всё чаще вспоминал эти строки.
Почему? Кто прочтёт - тот поймёт. Душно...


1.
Я – город. Ты знаешь об этом, родная?
Но видела ты лишь сиянье проспектов,
И я для тебя пресветленнейший некто.
Жила ты во мне, тёмных улиц не зная.

А кто виноват в том, что мы красовались
Друг перед другом, о болях молчали?
Не потому ли расстались?
Безгрешия душ, словно зла испугались?

2.
Как всё это странно.
За светлым парадным
Случайная пара, напившись «гнилухи»
И, ополоумев, находит отраву
В любви – потаскухе.

А что там, под липой?
Конечно, помойка!
Ночной ресторан для собак полудохлых.
И гордость моя – поликлиника стройка
Укроет от ветра бездомного дога.

3.
Родная, ты вздрогнешь, вернувшись тем летом,
Но вздрогну и я, только ты не заметишь,
Как не замечаешь круженья планеты –
Ведь вздрогнем мы вместе.

Да, ты не заметишь.
И станешь спокойней,
Легко узнавая деревья и стены,
И душу досадой сознанье уколет,
Меня заподозрив в измене.

4.
Не спится. Измученно женщина плачет.
Чего она плачет, дурёха?
Вед знает, не будет иначе,
Когда её городу плохо.

Топтала. Топтала меня каблуками
За то, что на дружбу ей бросил я вызов,
Смотрю свысока на неё облаками
И плачу асфальтом, растаявшим снизу.

5.
Я – город. И люди во мне мои чувства,
И в разности их – всё единство.
Красив я, ещё красивей быть хочу я,
Но что я без грязи и свинства?

Вот важный мужчина
С повадками лорда
В пивнушке с тарелок чужих доедает.
А мог бы работать с такою-то мордой,
Чего всё ему, подлецу, не хватает?

А, впрочем, он тоже частица во мне,
И пьяная женщина, та, что
Рыдает о чём-то в ночной тишине,
С чужого стола мне доставшись.

Ужасная полночь!
Лохматит река
Мерцающий свет серебристый.
И тополь надломленный – чья же рука? –
Грозит мне с излучины мглистой.

За что ты, калека? Я тоже люблю
Тебя, и берёзки, и вербы,
Но парки сажаю, да рощи гублю.
Не там ты поднялся, наверное.

Копал я картошку. Медведки (полкИ!)
Хрустели под острой лопатой,
И в гневной досаде сжимал кулаки,
Жукам посылая проклятья.

О том разве думал,
Что сам виноват,
Разбивши в сырой этой впадине сад?

6.
Да полно об этом!
Ты помнишь огни,
Палящие роем снежинок?
Такси – эх, гони нас, братишка, гони! –
На улицах нас закружило.

А после мы шли прямо в снежный поток,
Пронзая его и пронзённые им же,
А путь повторялся – виток да виток! –
А ты становилась всё ближе.

То было начало…
А что же потом –
И блеск, и мечты, и круженье…
Всё дальше и дальше
Уснувший мой дом,
И всё ощутимей прозренье.

Вернись же ко мне,
Ты увидишь, что я
Не праздничный, самый обычный,
Различнейших чувств непростая семья,
Кружением не обезличен.

7.
Ох, как музыка скачет по нервам!
О бомбёжке завыл «Чингисхан».
И, с одною извилиной серой,
Млеет в травке лохматый баран.

Знаешь, в песнях-то русского слова
И за сутки не встретишь порой.
«Мане-мане», «ай лав» да «хелоу»
Забавляют дешёвой игрой.

Так откуда же всплыло такое,
Что же с сердцем случилось моим?
Гробим уши английской тоскою,
А Рубцова и знать не хотим.

То, что нация мы – забываем
И, в стыдливости ложной, глаза
На величье своё закрываем!
Куликово – народа слеза!

Но не мы ль шестисотлетие битвы
Замолчали, принизили –
Вдруг,
Слыша праздника гул монолитный,
Осерчает татарин, наш друг?

Да не верю в того я  татара,
Что в тупую не может понять,
Что сей праздник -  не месть и не кара,
А желание свой корень объять.

Он поймёт – и по-русски, широко,
Распахну ему душу свою.
А заденут его – я жестоко,
Как за брата, сражусь и в бою.

Надо печься о нациях близких,
Но пусть помнят, что тысячи лет
Не давали мы миру пасть низко,
Гробя войны на русской земле!

Но теряем обряды и слово,
Что спасли под Непрядвой -  рекой.
И, наверное, забудем Рубцова,
Опьянённые интер-тоской.

8.
Опять кофеин бродит в венах,
А, может, презренный гашиш.
Какая тут разница, верно?
Ну что ж ты, дружище, молчишь?

Глаза, как огромные пятна,
Разъеденных кровью белков,
В плену у картины невнятной
Из ведьм, привидений, венков.

Чего не хватает нам в жизни?
Зачем себя гробим день в день?
Знобит застарелого грыжей
Сознанья оглохшего тень.

Да просто – всё пусто и нудно.
Да просто – не верим в себя.
И жить до смешного нетрудно,
Как сны, идеалы губя.

Не хочется жить на обмане
И в правду беспечно играть,
Она, как виденье в тумане –
Хватаешь, хватаешь –
Не взять!

И, приняв чего-либо дозу,
Уходишь из общего сна
В свой сон, и беспечный, и грозный,
Где правда до злого одна:

Есть ампула – есть и надежда.
Есть курево – есть и мечты.
И чёрт с ним, что хуже, чем прежде
С минутою каждою ты.

9.
А, может быть, все беды и не в этом:
Ни в правде, ни в сомнениях, а в том,
Что грянет грозно над огромным светом
Последний для всего живого гром.

И долго-долго грибом беспощадным
Закрыта будет мёртвая земля.
И полнится душа тревогой жадной,
Что всё, что она делает – всё зря.

И мечемся, как свиньи перед бойней –
К чему, потея, истины долбать?
В помоях чувств душе куда спокойней
Глухой и полоумной погибать.

10.
Ах, слава богу, утро зарябило
На листьях поутихших тополей.
С чего же так всю ночь меня знобило,
Смелее же, немножечко смелей!

И вот она – алеющая свежесть,
Святая в ежедневности своей.
А я ещё совсем на свете не жил,
А я ещё так мало видел дней.

Ночных кошмаров я не позабуду,
Но в день скачу с открытою душой,
А что ещё всего меня пробудит
Для жизни беспокойной и большой?

11.
Я ведь знаю –
Хорошее появляется,
А плохое стареет,
Пока не исчезнет совсем.
Ему на смену придёт то,
Что недавно считалось хорошим,
Потому что появится ещё лучше.
И это навечно.

08.09.1981г.
Шебекино