Однажды...

Однажды я уеду жить к морю.
Соберу чемодан, обниму на прощание своих друзей и, сев в пыхтящий вагон отбывающего поезда, понесусь по серебряным при свете луны рельсам к морскому берегу.
С собой я возьму только необходимое. Самое важное, то, без чего мне не обойтись. Больше всего, конечно, будет книг. Хэмингуэй, Довлатов, Ремарк, Уайльд - все они непременно отправятся со мной.
Я заберу свои толстые тетради, хранящие внутри недописанные повести, неопубликованные стихи, незаконченные рисунки.
Я возьму с собой платье - чёрное, в белый цветочек. Лёгкое и воздушное, как само лето. В этом платье - моя красота и юность, мои прогулки по ночному городу, полевые цветы и запах любимого мужчины.
Возьму дедушкину рубашку в клетку. Длинную, добротную. За свою долгую жизнь она не утратила своей прочности. И, хотя половина пуговиц на ней заменена новыми, подобно зубам немолодого уже человека, находиться в ней по-прежнему уютно и надёжно.
Я возьму Сашины письма, которые он писал мне из армии. Неважно, что теперь мы не общаемся совершенно, и теперь - совсем другие люди, - и он, и я. У меня остались его письма, а значит, частичка его самого. А больше мне и не нужно: я не жадная.
Аккуратно упакую фирменную тёмно-синюю кружку с работы, завернув ее в серый свитер - мягкий, просторный и удобный, как большинство моих вещей, но особенный, потому что это - подарок.
Я заберу с собой лохматый фикус с подоконника, потому что он не справится без меня один, завянет, как бы добросовестно его ни поливали, - уж я его знаю, - и поэтому, неся его по улице, буду,- немного,- походить на Матильду из культового фильма "Леон".
Я уеду в октябре, или даже, может быть, в ноябре. Когда здесь будет промозгло и сыро, когда люди, кутаясь в шарфы и куртки, совсем перестанут замечать друг друга и замерзать от этого и от леденящего ветра, и пить по утрам горький кофе литрами, только бы не замёрзнуть окончательно, только бы не сдаться этому туману и холоду, этому леденящему равнодушию и промозглому одиночеству.
Я приеду к морю, когда, волнуясь и неистовствуя, оно будет швырять свои волны на опустевший песчаный берег, свободный уже от туристов и краснокожих, обгоревших на солнце курортников.
Когда, изменившись в цвете, оно будет рассказывать свои самые страшные и грустные сказки, во весь голос, не подпуская близко, потому что это - личное.
Но я всё равно подойду к нему почти вплотную, и море будет рассерженно фыркать, и за это обдавать меня всю, с головы до кроссовок, тысячью холодных, солёных брызг. А ветер, сильный и крепкий, подтрунивая и задираясь, будет раздувать полы моего пальто и путать волосы. Над моей головой будут кружиться чайки, растолстевшие за лето на курортных харчах и теперь совершенно отвыкшие самостоятельно заботиться о своем пропитании. Они будут совсем ручными и станут жалобно клянчить и просить у меня кусок булки или печенья. Но я их не пойму: как бы ни старались, люди до сих пор не выучили языка птиц.

Я закрою на секунду глаза. Теперь я - и есть море. Могучее, бескрайнее. Я бесстрастна и величественна, я капризна и своенравна. Спокойное, приветливое и ласковое, я очаровываю; дикое и грохочущее, я вселяю страх в сердца отважных моряков.
Я - начало жизни и её конец...

Через секунду я открою глаза снова.
Море, притихшее, почти смирное теперь, будет падать кудрявыми, пенистыми волнами к моим ногам. И тогда я улыбнусь тихой, счастливой улыбкой. Однажды поселившись в моём сердце, море осталось там навсегда. Теперь, отныне и навеки и я стану для него частью его большой, необъятно-синей души.

Однажды я уеду жить к морю. И буду абсолютно счастлива.