Неправильный додекаэдр

                Внедрению единого налога
                на вмененный доход
                посвящается.

                1
Вот прихлопнули меня,
мелкий бизнес хороня —
точно божию коровку,
ровно скифского коня!

Я возьму свою сноровку
да за ручку уведу —
выживать-то как неловко
у прохожих на виду!

                2
Электричка утром сонно
к барахолке нас везет.
Контролеров легионы
потрошат честной народ.

Стать бы мне электоратом,
я тому была бы рада.
Под трамвайною дугой
искры чертят знак другой.

                3
Бабы сыплют матерками,
что березки ветерками,
что былинки — желтизной,
что тоской — июльский зной.

Бабы дышат чесноком,
перегаром и пинком
в беспредел трамвайной тряски
торят путь не по указке.

                4
Так просты мои слова,
что робеет голова,
исподлобья смотрит небо,
жаждет осени листва.

В проступившей рыжине
в междурельсовом окне
светят клены в виде нимба
птичьей жалостью ко мне.

                5
Воскресенье. Каждый ряд
оживлен и приукрашен,
вид рядов торговых страшен —
палки острые торчат,
тряпки весело висят.

Выбирает всякий гад
горы семечек, помад,
кофточек, селедок, брашен,
по базару наугад
деньги весело свистят.

                6
Колесо моей тележки
подломилось второпях.
Волоку свой груз небрежно
с видом джинсовых нерях.

Вот сейчас домой прилезу,
на втором-то этаже.
Сумки, ужас и железо
я несу в руках уже.

                7
Бабы сыплют матерками,
ровно бесы угольками,
словно гонят на плоту
к Цареградскому щиту...

Ах, на этом языке
не подняться по реке,
не вернуться в город Киев
в башенки сторожевые!

                8
В сентябре бензином окна
вспыхнут, вечностью намокнув —
не дождем... Гривастый аргус
усмехнется в час укромный.

Хрустнет косточкой плечо.
Сохнут слезы горячо.
Я прошу и этот август
не казнить меня еще.

                9
Я тележку починю,
я осеннему огню
предаю и шум височный,
и с налогами фигню.

На опричный, на оброчный,
на вменительный доход.
Чих и пчих ему чесночный,
эрго сум в уродский рот!

                10
Вот к прилавку железно хиляет крутая —
и картошки с лихвой килограмм,
свежесрезанный в поле совхозном толкая. —
причитает: ведь даром отдам!

За десятку! Ведь я ж не алкашка бухая,
если где-то приму двести грамм?
У меня же племянница: знаю,
как здесь в пекле безвылазно вам!

Вы ж наемная? Я же совсем не алкашка,
вы бедняжка! Как знойно, и злобно, и тяжко...

Вот ведь Родина! Как бессердечно,
что вдоль пекла вас всех испекло! —
Говорю: да, вы правы и вы не пьяны бесконечно! —
а зевотою зубы свело.

                11
Я налоги проплачу,
я найду в речах лачуг,
и чуланов, и угланов
мысль, подобную врачу.

Дождь ли плещется в очах,
жуть ли мечется в речах
баб, и грифов, и орланов, —
мыслью грезит всяк очаг!

                12
В эту нежить, в эту копоть
я вживаюсь, точно в роль.
Так в стране ручных тележек
выживают — тени вдоль.

Нет в толпе ни злых, ни правых,
крылья слабы, мелок суд.
А из капелек кровавых
алы цветики растут.
Авг. 1999-февр. 2001