Pugachev end Arakcheyev

               
       <>†<> <>†<> <>†<>

    КОММУНИСТИЧЕСКИЙ МАНИФЕСТ ЕМЕЛЬЯНА ПУГАЧЕВА

        Объявляется во всенародное известие

Жалуем сим имянным указом с монаршим и отеческим нашим
милосердием всех находившихся прежде в крестьянстве и
в подданстве помещиков быть верноподданными рабами
собственной нашей короне. И награждаем древним крестом
и молитвою, головами и бородами, вольностию и свободою,
и вечно казаками, не требуя рекрутских наборов, подушных
и протчих денежных податей, владением землями, лесными,
сенокосными угодьями и рыбными ловлями, и соляными озерами
без покупки и без оброку. И свобождаем всех от прежде чинимых
от злодеев-дворян и градцких мздоимцов-судей крестьяном и всему
народу налагаемых податей и отягощениев. И желаем вам спасения душ
и спокойной в свете жизни, для которой мы вкусили и претерпели
от прописанных злодеев-дворян странствие и немалыя бедствии.
А как ныне имя наше властию всевышней десницы в России
процветает, того ради повелеваем сим нашим имянным указом:
кои прежде были дворяне в своих поместиях и водчинах, оных
противников нашей власти и возмутителей империи и раззорителей
крестьян ловить, казнить, и вешать, и поступать равным образом так,
как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами.
По истреблении которых противников и злодеев-дворян, всякой может
возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатца будет.

                Дан июля 31 дня 1774 году.

                Божиею милостию мы, Петр Третий,
                император и самодержец Всероссийский
                и протчая, и протчая, и протчая.


       <>†<>

 ты знаешь ли страну
 классических злодеев
 в нас всех
 от президента до бомжа
 сцепились
 Пугачев и Аракчеев
 а поле битвы
 русская душа

  © Copyright: Андрей Викторович Денисов, 1993 год.
       
         <>†<>

   одолели Гришку бесы
   пьянства похоти беспутства
   водит грех святой повеса
   но иные в сердце чувства

   нет не блуда в нем зараза
   благочестию поруха
   в нем сияет образ Спаса
   брезжит свет Святаго Духа
 
   веры в нем свеча не тает
   пусть и спит худой умишко
   беса бесом вышибает
   идеальный грешник Гришка

   Бог нам шлет для испытанья
   и спасения искусы
   ибо сладость покаянья
   выше сладости распутства

     © Copyright: Андрей Викторович Денисов, 1988 год.
   
           <>†<>

   Распутина потусторонний плач

   вот и нету царства
   плачу от тоски
   с трупа государства
   сняли сапоги
   ризы ободрали
   со святых икон
   у души отняли
   колокольный звон
   люди потеряли
   совесть честь и стыд
   под землей в подвале
   государь убит
   трусость да измена
   ложь со всех сторон
   у души отняли
   колокольный звон               

    © Copyright: Андрей Викторович Денисов, 1988 год.

                <>†<>

      ГИМН РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу намъ!
Царствуй на радость намъ,
Царь православный!
Боже, Царя храни!
Боже, Царя храни!
Славному долги дни
Дай на земли! Дай на земли!
Гордыхъ смирителю,
Слабыхъ хранителю,
Всехъ утешителю
Все ниспошли!

Перводержавную
Русь православную,
Боже, храни! Боже, храни!
Царство ей стройное,
Въ силе спокойное!
Все-жъ недостойное
Прочь отжени!

Воинство бранное,
Славой избранное,
Боже, храни! Боже, храни!
Воинамъ-мстителямъ,
Чести спасителямъ,
Миротворителямъ
Долгіе дни!

Мирныхъ воителей,
Правды блюстителей
Боже, храни! Боже, храни!
Жизнь ихъ примерную
Нелицемерную,
Доблестямъ верную
Ты помяни!

О, Провиденіе!
Благословеніе
Намъ ниспошли!  Намъ ниспошли!
Къ благу стремленіе,
Въ счастье смиреніе,
Въ скорби терпеніе
Дай на земли!

Будь намъ заступникомъ,
Вернымъ сопутникомъ
Насъ провожай! Насъ провожай!
Светло-прелестная,
Жизнь поднебесная,
Сердцу известная,
Сердцу сіяй!
 ______________________________________

    © Copyright: Василий Андреевич Жуковский.
        Композитор: Алексей Львов.
        Государство: Российская империя.
        Утвержден  31 декабря 1833 года.
        Отменен в 1917 году.
 
              <>†<>
 
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь — и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож;
И горе для тебя! — твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет все ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.

  © Copyright: М. Ю. Лермонтов, 1830 год


               <>†<> <>†<> <>†<>

   После расстрела царской семьи в Ипатьевском доме была найдена в английская книга “And Mary Sings Magnificat”. На ее бумажной обложке изображена воспевающая Святая Дева, и ей аккомпанируют два ангела.
   
   На первом листе книги — изображение креста и написанные рукою Государыни Императрицы стихи на английском языке. На оборотной стороне рукою Государыни написано: “В. К. Ольге 1917 г. Мама Тобольск”.
 
   В книге вложены нарисованные и вырезанные из бумаги изображения Церкви Спаса Преображения в Новгороде, Церкви Покрова на Нерли Владимирской губернии и, кроме того, вложены три листика бумажки. На одном из них написано стихотворение “Разбитая Ваза” Сюлли Прюдома.

  На двух других рукою Великой Княжны Ольги Николаевны написаны
  два стихотворения:

    ПЕРЕД ИКОНОЙ БОГОМАТЕРИ

   Царица неба и земли,
   Скорбящих утешенье.
   Молитве грешников внемли —
   В Тебе — надежда и спасенье.
   Погрязли мы во зле страстей.
   Блуждаем в тьме порока.
   Но... наша Родина. О, к ней
   Склони всевидящее око.
   Святая Русь, твой светлый дом
   Почти что погибает.
   К тебе, Заступница, зовем —
   Иной никто из нас не знает.
   О, не оставь Своих детей,
   Скорбящих упованье.
   Не отврати Своих очей
   От нашей скорби и страданья.

         МОЛИТВА

   Пошли нам, Господи, терпенье
   В годину буйных мрачных дней
   Сносить народное гоненье
   И пытки наших палачей.
   Дай крепость нам, о Боже правый,
   Злодейство ближнего прощать
   И крест тяжелый и кровавый
   С Твоею кротостью встречать.
   И в дни мятежного волненья,
   Когда ограбят нас враги,
   Терпеть позор и оскорбленья,
   Христос Спаситель, помоги.
   Владыка мира, Бог вселенной.
   Благослови молитвой нас
   И дай покой душе смиренной
   В невыносимый страшный час.
   И у преддверия могилы
   Вдохни в уста Твоих рабов
   Нечеловеческие силы
   Молиться кротко за врагов.

   http://rus-sky.com/history/library/docs.htm#11

             <>†<> <>†<> <>†<>

         РАЗБИТАЯ ВАЗА

Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,
Ударом веера толкнула ты небрежно,
И трещина, едва заметная, на ней
Осталась… Но с тех пор прошло не много дней,
Небрежность детская твоя давно забыта,
А вазе уж грозит нежданная беда!
Увял ее цветок; ушла ее вода…
Не тронь ее: она разбита.

Так сердца моего коснулась ты рукой —
Рукою нежной и любимой, —
И с той поры на нем, как от обиды злой,
Остался след неизгладимый.
Оно как прежде бьется и живет,
От всех его страданье скрыто,
Но рана глубока и каждый день растет…
Не тронь его: оно разбито.

    Сюлли Прюдом, перевод Апухтина, 1883 год.


                <>†<> <>†<> <>†<>
 

   Генерал Н.В. Рузский* о пребывании Николая II в Пскове 1-2 марта 1917 года.
   
               
   Было около десяти часов вечера 1 марта.


   Н.В. Рузский сидит против стола Его Величества с разложенными на нем картами Северного фронта. Государь был спокоен и внимательно слушал доклад генерала, который начал, сказав, что ему известно из настоящих событий только то, что сообщено за эти три дня из Ставки и от Родзянко.

   Затем он доложил, что ему трудно говорить, доклад выходит за пределы его компетенции и он опасается, что государь, может быть, не имеет к нему достаточно доверия, так как привык слушать мнения генерала Алексеева, с коими, он, Рузский, в важных вопросах часто не сходится и лично в довольно натянутых отношениях.

   Поэтому Рузский просил Его Величество иметь в виду,  что так как теперь подлежат решению вопросы не военные, а государственного управления, то он поймет, если государю вовсе, может быть, неугодно выслушать его доклад, который он взялся сделать лишь по желанию Алексеева.

   Государь прервал генерала и предложил ему высказаться со всею откровенностью.
Тогда Рузский стал с жаром доказывать государю необходимость немедленного образования ответственного перед палатами министерства.
 
   Государь возражал спокойно, хладнокровно и с чувством глубокого убеждения.
 
   Первый и единственный раз в жизни, говорил Н. В. Рузский, я имел возможность высказать государю все, что думал и об отдельных лицах, занимавших ответственные посты за последние годы, и о том, что казалось мне великими ошибками общего управления и деятельности Ставки.

  Государь со многим соглашался, многое объяснил и оспаривал.

  Основная мысль государя была,  что он для себя в своих интересах ничего не желает, ни за что не держится, но считает себя не в праве передать все дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред родине, а завтра умоют руки, «подав с кабинетом в отставку».
 
  «Я ответственен перед Богом и Россией за все, что случилось и случится», сказал государь, «будут ли министры ответственны перед Думой и Государственным Советом – безразлично. Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность».

   Рузский старался доказать Государю, что его мысль ошибочна, что следует принять формулу: «Государь царствует, а правительство управляет».

   Государь говорил, что эта формула ему непонятна, что надо было иначе быть воспитанным, переродиться и опять оттенил, что он лично не держится за власть, но только не может принять решения против своей совести и, сложив с себя ответственность за течение дел перед людьми, не может считать, что он сам не ответственен перед Богом.

  Государь перебирал с необыкновенной ясностью взгляды всех лиц, которые могли бы управлять Россией в ближайшие времена в качестве ответственных перед палатами министров, и высказывал свое убеждение, что общественные деятели, которые несомненно составят первый же кабинет, все люди, совершенно неопытные в деле управления и, получив бремя власти, не сумеют справиться с своей задачей.

  Генерал Рузский возражал, спорил, доказывал и, наконец, после полутора часов получил от государя соизволение на объявление через Родзянко, что государь согласен на ответственное министерство и предлагает ему формировать первый кабинет…


          2 марта 1917 года, отречение  Николая II


   Подробности того, что происходило в вагоне государя с прибытия Шульгина и Гучкова уже известны, и Рузский на них в своих рассказах мало останавливается.

   Он отмечал только, что депутаты чувствовали себя очень неловко, были поражены спокойствием и выдержкой государя, а когда он объявил им о решении своем отречься и за сына, растерялись и просили разрешения выйти в другое отделение вагона, чтобы посоветоваться.

   У государя к приезду депутатов был уже готов текст манифеста об отречении,  и ровно в 24 часа на 3-е марта он его подписал, пометив 2-е марта 15 часов, т. е.  тем часом, когда принято было им решение отречься…

   Гучков и Шульгин тотчас же написали расписку о принятии 2-го марта высочайшего манифеста. Царствование государя Николая Александровича кончилось.

   Для блага России  государь принес в жертву не только себя, но и всю свою семью. Уговорившие его на первый шаг его крестного пути не могли и не сумели сдержать своего обещания, жертва государя пропала даром.

   Из всех участников события один государь сознавал, что его отречение не только не спасет России, но будет началом ее гибели. Ни генерал Алексеев, ни генерал Рузский, не поняли тогда, что они только пешки в игре политических партий...

 _____________________________________


  Сноска Рузский* Николай  Владимирович (1854-1918). Из дворян Калужской губернии, родственник  М.Ю.  Лермонтова. Образование получил в 1-ой Санкт-Петербургской военной гимназии (1870). В службу вступил в 1870 году. Окончил 2-е военное Константиновское училище (1872). Участник  русско-турецкой  войны 1877-1878 годов.  Генерал-лейтенант (1903). Участник русско-японской войны 1904-1905 годов.  Генерал от инфантерии (1909), генерал-адъютант (1914), член Военного Совета (1909) и Государственного Совета (1915). Участник Первой мировой войны,  на момент отречения Николая II главком Северного фронта. После развала армии покинул пост (апрель 1917) и уехал лечиться в Кисловодск. В сентябре 1918 года, вскоре после начала красного террора, был арестован в Ессентуках большевиками. Отклонил предложение перейти на службу в Красную армию. Первого ноября 1918 года был убит большевиком Атарбековым** в ходе массовой казни заложников на Пятигорском кладбище.

Cноска Атарбеков** Георгий Александрович, он же Железный  Геворк (1892-1925).  Из мещан. Родился в селении Эчмиадзин Эриванской губернии. Будучи учеником гимназии, увлекся марксизмом. Член РСДРП с 1908 года. Студент юрфака Московского университета, предположительно окончил в 1914 году. Во время обучения исключался за революционную деятельность. В 1917 член окружного Военно-революционного комитета и заместитель председателя ВРК Абхазии. С 1918 года сотрудник ЧК. В ноябре 1918 года в Пятигорске во время приведения в исполнение смертного приговора ЧК в отношении 47 заложников Атарбеков зарубил кинжалом генерала Н.В. Рузского. В 1919 году арестован по обвинению в злоупотреблениях и самоуправстве, доставлен в Москву. После расследования под давлением Сталина, Орджоникидзе и Камо оправдан и повышен в должности. Погиб в марте 1925 года в авиакатастрофе под Тбилиси. На посвященном памяти жертв происшествия траурном митинге в Сухуме выступил с речью Л.Д. Троцкий.


                <>†<> <>†<> <>†<>

 
  Из траурной речи Л.Д. Троцкого: «Атарбеков был боец, ударник. Он был насквозь порывистой натурой,  пламенел, рвался вперед, особенно в наиболее острые моменты... Атарбеков выполнял в тяжкие часы тяжкую работу по непосредственной расправе с врагами рабочего класса. И он ее выполнил геройски, т.е. беспощадно».
      
                Источник: "Правда" № 73, 31 марта 1925 г.


                <>†<> <>†<> <>†<>


    — Рузского я зарубил сам, — говорил  Атарбеков, — после того, как он на мой вопрос, признает ли он теперь великую российскую революцию, ответил: "Я вижу лишь один великий разбой".
    — Я ударил Рузского, —  продолжал Атарбеков, — вот этим самым кинжалом, — при этом он показал бывший на нем черкесский кинжал, — по руке, а вторым ударом по шее...»

                <>†<> <>†<> <>†<>


   ОСОБАЯ КОМИССИЯ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ ЗЛОДЕЯНИЙ БОЛЬШЕВИКОВ, СОСТОЯЩАЯ ПРИ
        ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМ ВООРУЖЕННЫМИ СИЛАМИ НА ЮГЕ РОССИИ
 
                АКТ РАССЛЕДОВАНИЯ
 
    по делу об аресте и убийстве заложников в Пятигорске в октябре 1918 года
 
   Громкие призывы руководителей Октябрьской революции 1917 года к беспощадной борьбе с отдельными лицами и целыми классами, не желающими стать на так называемую советскую платформу, провозглашенные в первые же дни Октябрьского переворота,  стали приводиться в исполнение на Кавказских Минеральных группах не сразу, и лишь по прошествии почти целого года после их провозглашения известные советские власти начали прибегать к таким крайним мерам, как взятие заложников.

   Первым шагом в этом отношении, вызванным общим распоряжением центральной советской власти, был приказ № 73 Чрезвычайной комиссии Северного Кавказа по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией, пропечатанный в № 138 от 25 сентября (8 октября) 1918 года «Известий ЦИК Северо-Кавказской советской социалистической республики, окружного исполкома Советов и Пятигорского совдепа».

   В этом приказе значится, что во исполнение приказа народного комиссара внутренних дел тов. Петровского* подвергнуты заключению в качестве заложников следующие представители буржуазии и офицерства: 1) Рузский (бывший генерал), 2) Багратион-Мухранский (бывший князь), 3) Шаховской Л. (бывший князь), 4) Шаховской Владимир (бывший князь) и другие, всего 32 человека.

   Все эти лица, как это изложено в заключительной фразе приказа, подлежали расстрелу в первую очередь «при попытке контрреволюционного восстания или покушения на жизнь вождей пролетариата».

   Аресты лиц, содержавшихся затем в качестве заложников, как то установлено произведенным следствием, последовали в разное время, после набегов отряда полковника Шкуро на Кисловодск и Ессентуки.

                <…>

    Наибольшее количество заложников было арестовано в Кисловодске, где 2 октября 1918 года была произведена регистрация гг. офицеров. Руководствуясь данными этой регистрации, большевики на следующий день стали производить самые тщательные обыски, преимущественно у генералов и полковников, и, независимо от результатов обысков, арестовывали заранее намеченных лиц.

   Во многих случаях при этих обысках красноармейцы забирали вещи, оставшиеся на руках их владельцев, несмотря на многочисленные предыдущие обыски, как-то: одежду, белье, ордена, а в особенности серебро и золото. Последнее, согласно объяснению председателя Чрезвычайной следственной комиссии города Кисловодска вдове генерала от инфантерии В. Д. Шевцовой, предназначалось будто бы для уплаты контрибуции немцам.

   Всех арестованных препровождали в гостиницу «Нарзан 1-й», где их помещали в одной небольшой комнате. Помимо лишения самых примитивных удобств и тесноты, арестованные в течение всей ночи с 3 на 4 октября 1918 года совершенно не могли заснуть, так как  ежеминутно в их комнату врывались красноармейцы, украшенные похищенными при обысках орденами и лентами, и, глумясь над заключенными, командовали им «смирно».

   Утром 4 октября имело место избиение одного из заложников. В тот же день, около 2-х часов пополудни, всех заложников повели из гостиницы «Нарзан 1-й» на товарную станцию Кисловодск для отправления в город Пятигорск. Провожавшим было разрешено проститься с ними.

   По приезде в  г. Пятигорск заложники были отведены для дальнейшего содержания под стражей в номера Новоевропейской гостиницы на Нижегородской улице; обстановка, в которой находились заложники, была удручающей.

   Двери в этой гостинице, называемой большевиками «концентрационным лагерем», плотно не затворялись, во многих окнах стекла не были вставлены, дули постоянные сквозняки и, хотя на дворе стоял октябрь, печи не топились. В постелях гнездилось такое количество клопов, что многим заложникам приходилось по этой причине спать на полу. При таких условиях случаи заболеваний со смертельным исходом были довольно часты.

   Тяжесть положения заболевших усугублялась тем, что тюремного врача не было, и заложники сами должны были заботиться о приглашении частного доктора, что было крайне затруднительно. Не менее затруднительно было получение необходимых лекарств.

   Кормили заключенных плохо: раз в день давали борщ и фунт хлеба, но при этом им не возбранялось получать пищу от близких людей.

   Заложников за время содержания их в «концентрационном лагере» не допрашивали и заставляли самих исполнять всевозможную черную работу: пилить дрова, мести полы и т. п. Престарелые и заслуженные генералы подчас были вынуждены носить дрова на квартиру молодого коменданта номеров Павла Васильевича Мелешко.

   Генерал Рузский, наряду с другими заложниками, должен был подметать свою комнату, для чего он пользовался веником, принесенным полковнику Чичинадзе  его женою. Однажды генерал Рузский мыл тарелки. Заставший его за этим занятием секретарь Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией Стельмахович спросил его, как он себя чувствует.

  Не поднимая глаз, генерал Рузский ответил: «Ничего». «Как ваше здоровье?» — продолжал расспрашивать Стельмахович. Генерал Рузский, опять не глядя на Стельмаховича, сказал: «Какое может быть здоровье при моих преклонных летах?»

  Затем Стельмахович спросил: «А вы знаете, кто я?» — и получив односложный ответ «нет», несколько раз повторил, что он — Стельмахович,  но и это не заставило генерала Рузского изменить своего преисполненного достоинства отношения к навязчивому собеседнику.

  Особенно тяжки были для заложников мучения нравственного свойства, которые им приходилось терпеть за время их пребывания в номерах Новоевропейской гостиницы.

  Нередко в караул попадали озлобленные красноармейцы, и тогда обращение с заключенными становилось невыносимым.

  Грубые большевики всячески глумились над беззащитными людьми и порой обращались с ними, как с собаками, и гнали их из коридора в номера со словами: «Пошли вон в свои конуры, барбосы».

  Взгляд матросов-большевиков, приходивших в «концентрационный лагерь», на заложников в достаточной мере характеризуется словами одного из матросов, сказанными в их присутствии: «Здесь,  то есть
в Новоевропейских номерах сидят не люди, а медведи и волки, которых нужно повести на [гору] Машук и поступить с ними так же, как с Николаем II, рассеяв их прах».

 <…>

   Другим местом заключения для заложников в городе Пятигорске служил подвал Чрезвычайной комиссии, помещавшийся в доме № 31 по Ермоловскому   проспекту.   

   Этот   подвал,   прозванный «ямой», находится в угловой части дома Карапетянца,   образуемой   Кисловодским   проспектом   и Ессентукской   улицей.   

   Вход   в   подвал   со   двора  дома и  уровень пола подвального помещения находятся на трехаршинной глубине по отношению к уровню мостовой. Высота потолка — четыре с половиной аршина. Небольшие для сравнительно значительной площади   подвальных   помещений окна устроены, по большей части, на трехаршинной высоте от пола и заделаны решетками. Почти во всех окнах стекла выбиты. Стены сыры. Кроватей в этой мрачной «яме» не было.

   Лишь  нескольким людям удавалось получить места на немногих досках, настланных вдоль стен некоторых помещений; остальные, если они не имели собственных подстилок, были вынуждены лежать прямо на голом,  до невероятности загрязненном цементированном полу.

   Временами подвал бывал переполнен до крайности. Так, например, в угловой комнате, площадью от 110–115 кв. аршин, набивалось до 70 человек. Cамо собою разумеется, что при таких условиях   уголовные   преступники   содержались вместе с заложниками.

   Света в подвале было настолько мало,  что днем с улицы ничего не было видно, вечером же, когда арестованные зажигали керосиновые лампочки, можно было видеть, что некоторые спали на досках у стен,  что кое-кто лежал на принесенном из дому матраце; иные же, сидя на полу с вытянутыми вперед ногами и прислоняясь к стене, писали что-то, положив бумагу на свои колени.

   Заложники сидели скучные,  а  уголовные из красноармейцев и матросов часто собирались кучкой посреди угловой комнаты и пели революционные песни.

  Вершителем судеб лиц, попадающих в «яму», был комендант дома Чрезвычайной комиссии «товарищ» Скрябин, бывший каторжник. Он не расставался с плеткой, бил ею, гонял арестованных из одной комнаты в другую, ругался, кричал и часто повторял, что все офицеры должны быть расстреляны.

  По мнению Скрябина, заложников слишком хорошо содержали в Новоевропейской гостинице. Если бы это зависело от него, то он сажал бы арестованных попеременно в кипяток и холодную воду. Скрябин сознавался в том, что он воодушевляется, расстреливая людей, и что весь смысл его жизни заключается только в этом.

При наличии такого признания, является вполне понятным, что Скрябин не упустил удобного случая, представившегося ему во время бывшей в Пятигорске вследствие занятия отрядом полковника Шкуро Ессентуков паники, и собственноручно убил четырех арестованных, выведенных на двор «Чрезвычайки» для отправления их на вокзал.

    Одним из любимых видов глумления над генералами и полковниками, попадавшими в «яму», были  принудительные работы по очистке двора и отхожих мест без помощи каких бы то ни было вспомогательных средств, лопат, метел или тряпок.

   Подвал дома Карапетянца  являлся, собственно говоря, этапным пунктом почти для всех арестованных. Из этого подвала арестованных, после непродолжительного содержания в нем, обыкновенно препровождали или в тюрьму, или в «концентрационный лагерь».

   Лишь некоторых арестованных задерживали в «яме» в течение более длительных сроков. В этот же подвал приводили людей, обреченных на смерть, и сажали их в особую комнату.

   Третьим местом заключения арестованных в Пятигорске, по данным произведенного расследования, была тюрьма.

  <…>

   Жизнь не замедлила доставить местной советской власти случай для приведения в исполнение угрозы, заключавшейся в вышеприведенном приказе № 73 «Чрезвычайной комиссии Северного Кавказа по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией», именуемой в просторечии «Чрезвычайкой», и когда умер «товарищ» Ильин**,  командовавший Северо-Западным фронтом, от полученного им во время боя ранения в голову, то большевики, сочтя это обстоятельство за покушение на жизнь одного из вождей пролетариата, казнили на третий день после похорон Ильина, 6 октября 1918 года, нескольких из арестованных ими лиц, а именно: гвардии полковника Случевского, полковника Шульмана, штабс-капитана Костича, фельдшера Волкова, поручика Шафоростова и бывшего председателя «Союза увечных воинов» Беляева (старика, слепого на оба глаза).

  В это время уже назревала так называемая «Сорокинская авантюра», повлекшая за собою столь трагические последствия для многих заложников.

   Главком Сорокин,  энергичный и крайне властолюбивый человек с ярко проявляемыми юдофобскими взглядами,  опасаясь, с одной стороны, мести советской власти, грозившей ему за неудачи на Кубани и за жестокие расправы с провинившимися подчиненными,  а с другой, желая заменить былую  свою популярность неограниченной властью военного диктатора для ограждения себя от надвигавшейся опасности попытался совершить переворот.

    С этой целью 13/26 октября 1918 года Сорокин приказал чинам своего штаба арестовать председателя ЦИК Советской кавказской республики Рубина, председателя краевого комитета партии большевиков Крайнего, заведывающего Чрезвычайной комиссией при Революционном совете Рожанского, товарища председателя ЦИК Дунаевского и члена ЦИК Власова, которые, за исключением последнего, были евреи и казались ему опасными. В тот же день стало известно, что эти лица были убиты.

  По объяснению непосредственных исполнителей этого расстрела, Сафронова, бывшего предводителя большевиков на Доно-Кубанском фронте, Костяного — адъютанта Сорокина, и Рябова, коменданта сорокинского штаба, содержавшихся в тюрьме вместе со свидетелем полковником Шведовым, Сорокин ненавидел евреев, которые возглавляли собою краевой исполнительный комитет.

  <…>

   Помимо этих черт своего характера, Сорокин, по объяснению вышеназванных его сподвижников, решился на кровавую расправу, негодуя на постоянное вмешательство ЦИК в военное дело, что, как находил Сорокин, мешало военным операциям.

    Противная Сорокину партия приняла решительные меры, и Сорокин, видя, что его план потерпел крушение, вынужден был бежать из Пятигорска.

   Тем временем на созванном самим же Сорокиным состоявшемся в станице Невинномысской Чрезвычайном съезде Советов и представителей революционной Красной армии бывший главком Сорокин  был  объявлен вне закона как изменник революции и, согласно изданному приказу, должен был быть немедленно арестован вместе с его «сворой» (штабом) и доставлен под усиленным конвоем в Невиномысскую «живым или мертвым для всенародного справедливого и открытого суда».

 Во исполнение этого приказа Сорокин был арестован в  г. Ставрополе, но доставлен он в Невинномысскую не был, так как после ареста был убит одним из членов Чрезвычайного съезда.

  Дальнейшая участь большинства лиц, содержавшихся в качестве заложников в «концентрационном лагере», была предрешена на упомянутом выше Чрезвычайном съезде в станице Невинномысской.

  В 4-м пункте резолюции, вынесенной этим съездом, съезд заявляет, что каждый покушавшийся на жизнь члена трудящихся масс без всенародного суда считается изменником дела революции, и сами трудящиеся массы на белый террор буржуазии ответят массовым красным террором.

  Приведенная резолюция опубликована на первой странице № 157 «Известий ЦИК Северо-Кавказской советской социалистической республики», от 2 ноября 1918 года (по новому стилю).

   На той же странице начинается статья, озаглавленная «Красный террор» и заключающая в себе приказ № 6 Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией следующего содержания:

  Вследствие покушения на жизнь вождей пролетариата в городе Пятигорске 21 октября 1918 года в силу приказа № 3 от 8 октября сего года, в ответ на дьявольское убийство лучших товарищей, членов ЦИК и других, по постановлению Чрезвычайной комиссии расстреляны нижеследующие заложники и лица, принадлежащие к контрреволюционным организациям:

1. Рузский (генерал)
2. Урусов Сергей (князь)
3. Урусов Николай (князь)
4. Урусов Федор (князь, генерал)
5. Капнист (граф, контр-адмирал)
6. Медем (барон, сенатор)
7. Колосов (подполковник)
8. Карганов (полковник)
9. Рубцов (полковник)
10. Шаховской Леонид (князь)
11. Шаховской Владимир (князь)
12. Рухлов (министр путей сообщения)
13. Добровольский (министр юстиции)
14. Бочаров (полковник)
15. Колзаков (генерал)
16. Карташев (полковник)
17. Шевцов (генерал)
18. Медведев (генерал)
19. Исакович (полковник)
20. Савельев (полковник)
21. Пирадов (генерал-лейтенант)
22. Похателов (генерал-лейтенант)
23. Перфилов (генерал-лейтенант)
24. Бойчевский (генерал-майор)
25. Васильев (полковник)
26. Смирнов (генерал)
27. Алешкевич (генерал-майор)
28. Трубецкой (полковник)
29. Николаев (полковник)
30. Радницкий (генерал-майор)
31. Власов Михаил (купец 1-й гильдии)
32. Федоров (подпоручик)
33. Федоров (казак)
34. Назименко (генерал)
35. Чижевский (генерал)
36. Русанов (капитан)
37. Мельгунов (генерал)
38. Бобринский (граф)
39. Евстафенко (генерал)
40. Радко-Дмитриев (генерал)
41. Игнатьев (генерал)
42. Желездовский (генерал)
43. Кашерипников (генерал)
44. Ушаков (генерал-лейтенант)
45. Турин (подполковник)
46. Бобрищев (подъесаул)
47. Туманов (князъ, генерал)
48. Чичинадзе (полковник)
49. Форжеш (полковник)
50. Багратион-Мухранский (генерал)
51. Шведов (полковник)
52. Малиновский (поручик)
53. Саратовкин (генерал)
54. Покотилов (генерал)
55. Рашковский (полковник)
56. Дериглазова (дочь полковника)
57. Бархударов (полковник)
58. Беляев (полковник)
59. Тришатный (генерал-майор)

   Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией в заседании своем от 31
   октября сего года постановила расстрелять нижеследующих лиц:

1. Волкову Феклу Никитишну, за подстрекательство и содействие в грабеже.
2. Случевского Евгения (полковника), начальника штаба контрреволюционной организации в городе Пятигорске.
3. Кашкадамова Павла (юнкера), члена штаба контрреволюционной организации в гор. Пятигорске и соучастника взрыва патронного завода.
4.       Назарьяна,   агента   контрреволюционного штаба г. Пятигорска.
5.       Касперсова (офицера), агента контрреволюционного штаба и сообщника в заговоре взрыва патронного завода в гор. Пятигорске.
6. Беляева   Николая,   за   принадлежность   к контрреволюционной организации.
7. Волкова  Николая,  помощника  начальника контрразведки Шкуро, Ессентуки.
8. Волкова Владимира, агента контрреволюционного штаба станицы Ессентукской.
9. Шулъмана   Рудольфа   (полковника),   члена контрреволюционного штаба гор. Пятигорска.
10. Костича Бориса (офицера), члена контрреволюционного штаба гор. Пятигорска.
11. Клочкова (офицера) за неявку на регистрацию согласно приказа ЧК 83 и намерение перейти в отряд Шкуро и за имение у себя подложного документа советской власти.
12. Попова (офицера), члена контрреволюционной организации в гор. Пятигорске и соучастника в заговоре взрыва патронного завода.
13. Бойтенко — агента контрреволюционного штаба в гор. Пятигорске.
14. Шафороста Александра, агента контрре¬волюционного штаба в Пятигорске.
15. Иванова-Гутарева Павла (поручика), за передачу карт Пятигорского округа в контрреволюционный штаб в гор. Пятигорске.
16. Куликовича Семена (фальшивомонетчика), контрреволюционера.
17. Малина Антона (бывшего жандарма), за провокацию против советской власти.
18. Крашенинникова Петра Николаевича (сенатора).
19. Графа Бобринского, за принадлежность к контрреволюционной организации.
20. Кузьмина Анатолия, за принадлежность к отряду Шкуро (как агента).
21. Пацука (жандарма), за принадлежность к контрреволюционной организации.
22. Черного, за участие в контрреволюционном заговоре по делу Сорокина.
23. Богданова — то же.
24. Гриненко — то же.
25. Коновалова  Ивана  (фальшивомонетчика), пойманного на месте преступления при сбыте фальшивых знаков.
26. Коновалова Павла, как фальшивомонетчика.
27. Переверзева Ивана — то же.
28. Хандогина Ивана — то же.
29. Буслаева Василия — то же.
30. Бордзаева Пувалъ — то же.
31. Тамбиева  1-го (князя) — за организацию контрреволюционного отряда, за участие в боях в таковом.
32. Тамбиева 2-го Мураза Бека — то же.
33. Синъко — за принадлежность к отряду Тамбиева и за вооруженное восстание.
34. Супруна — то же.
35. Тарана Якова — то же.
36. Кокаева Фому — то же.
37. Погребняка Ивана — то же.
38. Зайченко Сергея — то же.
39. Щербакова Алексея (командира, контрреволюционера).
40. Карташева Владимира — за расстрел двух невинных женщин.
41. Орлова Василия — за принадлежность к контрреволюционной организации.
42. Прокофьева Николая — то же.
43. Андреева Михаила — то же.
44. Махарадзе Георгия — то же.
45. Рябухина Ивана (священника) — за молебен в станице Ессентукской о даровании победы кадетам.
46. Кошелева Георгия — за денежное вымогательство.
47.     Полонскую   Эльзу   (литераторшу)   —   за принадлежность к контрреволюционной организации.

Подписали

Председатель: Атарбеков

Члены:  Стелмахович, Щипулин, М. Осипов 
 
Скрепил: секретарь Абовъян
 
 
     Итак, сами большевики признали в своем официальном органе, что убийство многочисленных заложников является ничем иным, как актом красного террора.

  <…>

  Это событие, о котором извещает приведенный выше приказ за № 6, произошло при следующих обстоятельствах.

  В холодный и ветреный осенний вечер 18 октября 1918 года, под мелким дождем и при густом тумане, препятствовавшем видеть на один квартал вперед, из тюрьмы было выведено 13 арестованных, которых остановили затем на Нижегородской улице возле номеров Новоевропейской гостиницы.

   Тем временем какой-то матрос, командир карательного отряда, состоявшего из конных матросов и называвшегося «батальоном смерти», распорядился вызвать в коридор гостиницы всех бывших налицо заложников и по имевшемуся у него списку стал поименно выкликать их.

   Таким образом было вызвано матросом 52 человека из числа 59-ти, показанных в приказе № 6 расстрелянными.  Остальные 7 человек частью не были в тот момент в «концентрационном лагере», а частью, по невыясненной причине, не были вызваны матросом.

   Некоторым заложникам хотелось верить, что эта необычная перекличка предвещает перемену к лучшему в их тяжком образе жизни.

   Настроение у многих повысилось, и людям, склонным к оптимизму, обещание немедленного освобождения после выполнения некоторых формальностей в «Чрезвычайке» не казалось неправдоподобным.

   Предложение забрать с собою вещи еще больше подбодрило заложников, и многие из них стали надеяться на то, что в худшем случае их тревожат для перевода в более теплое помещение.

   Но радость заложников была кратковременна. Удары нагаек «товарищей» рядовых «батальона смерти» тотчас же по выходе заложников на улицу быстро вернули их к суровой действительности.

   Подъезд гостиницы был освещен, а потому, несмотря на густой туман, стоявшие на улице 13 человек, приведенные из тюрьмы, видели, как человек шестьдесят заложников быстро, один за другим, со свертками в руках выходили на улицу.

   Раздалась команда «шашки наголо», и вереница людей, обреченных на смерть, тронулась по Нижегородской улице и повернула налево по Романовскому проспекту.

   Дул порывистый, холодный ветер. Кто мог, кутался в одеяло. Среди заложников были больные. У одного из них, у Малиновского, было воспаление легких, и температура превышала 40°. Его жена накинула на него плед. Какой-то красноармеец сорвал его с несчастного и бросил его г-же Малиновской со словами: «Возьми свой платок. Ты молода, и он тебе пригодится, а ему на Машуке его не надо».

   Больными чувствовали себя генералы Рузский и Радко-Дмитриев, а также отец Иоанн Рябухин, который не расставался со Св. Евангелием. Шли медленно и долго. Больные устали.

   Всех заложников вели в Чрезвычайную комиссию на угол Ермолаевского проспекта и Ессентукской улицы. Там генерал Рузский падал в обморок.

  По прибытии к дому Карапетянца, где помещалась «Чрезвычайка», всех заложников заперли в одну из комнат верхнего этажа. Из этой комнаты их поодиночке вызывали в другую, где с них снимали одежду, которую тут же бросали на пол.

   К моменту вызова во вторую комнату 59-го заложника там лежали груды всевозможного платья. Тут же заложникам скручивали руки за спину и туго перевязывали их тонкой проволокой, после чего только переводили в третью комнату.

   В таком именно виде, в одном белье, со связанными за спиною руками, повели часть заложников на городское кладбище.

   К 11 часам вечера жуткое шествие прибыло к месту своего назначения и остановилось у запертых кладбищенских ворот. Красноармейцы стали стучать прикладами ружей в дверь сторожки, где живет смотритель кладбища Валериан Обрезов, и требовали немедленно пустить их на кладбище.

   На вопрос Обрезова, кто это, последовал ответ  «товарищи», после чего Обрезов вышел из сторожки. Следом за ним вышел и кладбищенский сторож Артем Васильев. Еще утром 18 октября большевики заказали Обрезову большую яму.

    Ее вырыли на городском кладбище в левом заднем углу (северо-западном). К вечеру привезли несколько гробов из больницы, и так как  других ям не было, то Обрезов приказал опустить эти гробы в яму, заказанную утром большевиками.

  Один из конвойных, бывший как бы за старшего, приказал отсчитать из всей партии приведенных людей 15 человек.

   Обрезов и Васильев пошли вперед,  показывая дорогу к упомянутой могиле, а выделенные из 25-ти приведенных заложников 15 человек, окруженные красноармейцами, вооруженными с головы до ног, пошли за ними. Остальные заложники остались у ворот кладбища. Шли всю дорогу медленно, шаг за шагом, прямо по дороге в глубь кладбища.

   Дорогой генерал Рузский заговорил тихим протяжным голосом. С грустной иронией заметил он, что свободных граждан по неизвестной причине ведут на смертную казнь, что всю жизнь он честно служил, дослужился до генерала, а теперь должен терпеть от своих же русских.

   Один из конвойных спросил: «Кто говорит?  Генерал?» Говоривший ответил: «Да, генерал». За этим ответом последовал удар прикладом ружья и приказ замолчать. Пошли дальше все тем же тихим шагом. Все молчали.

   Не доходя до приготовленной ямы, около ограды места Тимашева, все остановились, и красноармейцы приказали заложникам раздеться.

  <…>

  Началась рубка. Рубили над ямой, шагах в пяти от нее. Первым убили старика небольшого роста. Он, вероятно, был слеповат, и спрашивал, куда ему идти к яме. Палачи приказывали своим жертвам становиться на колени и вытягивать шеи. Вслед за этим наносились удары шашками.

  Палачи были неумелые и не могли убивать с одного взмаха. Каждого заложника ударяли раз по пять, а то и больше. Некоторые стонали, но большинство умирало молча. Только один казнимый отрывистым голосом выкрикнул: «Товарищи!» — и умолк.

  Обрезов и Васильев отошли в сторону. До них отчетливо доносился хруст разрубаемых костей.

    Помимо неопытности палачей, нанесению метких ударов в шею, очевидно, препятствовала темнота. После того как было покончено с первыми четырьмя жертвами, старший команды приказал: «Беритесь теперь за генерала Рузского. Довольно ему сидеть, он уже разделся».

   Свидетель Васильев показал, что генерал Рузский перед самой своей смертью ничего не говорил. Это показание находится в противоречии с показаниями свидетелей Вагнера и Тимрота.

  Свидетель Вагнер утверждает со слов присутствовавшего при казни Кравеца, бывшего председателя Чрезвычайной следственной комиссии гор. Кисловодска, что генерал Рузский перед самой смертью сказал, обращаясь к своим палачам: «Я — генерал Рузский (произнеся свою фамилию, как слово «русский») и помните, что за мою смерть вам отомстят русские». Произнеся эту краткую речь, генерал Рузский склонил свою голову и сказал: «Рубите».

   Свидетель же Тимрот удостоверил, что он был свидетелем разговора бывшего председателя «Чрезвычайки» Атарбекова, Стельмаховича и политического комиссара 2-й армии с подошедшим к ним неизвестным Тимроту лицом.

    Разговор имел место в кооперативе «Чашка чаю». Подошедший спросил Атарбекова, правда ли, что красноармейцы отказались расстрелять Рузского и Радко-Дмитриева. Атарбеков ответил:

  «Правда, но Рузского я зарубил сам после того, как он на мой вопрос, признает ли он теперь великую российскую революцию, ответил: «Я вижу лишь один великий разбой». «Я ударил, — продолжал Атарбеков, — Рузского вот этим самым кинжалом (при этом Атарбеков показал бывший на нем черкесский кинжал) по руке, а вторым ударом по шее». На эти слова Атарбекова  Стельмахович или политический комиссар заметил, как ему не надоело об этом рассказывать.

   Генерал Рузский, согласно показанию свидетеля Васильева, скончался после пяти нанесенных ему ударов, не издав при этом ни единственного стона.

  Казнь неповинных ни в чем людей представляла собою столь жуткое зрелище, что два палача-красноармейца отказались исполнять свои гнусные обязанности. Старший команды отправил их к кладбищенским воротам.

   Один из этих красноармейцев, казак, рассказывал впоследствии подробности казни. «Ну и негодяи, — начал он свой рассказ, — натешились. Рубили сначала руки, ноги, а потом уже голову. Да еще перед рубкой начальник отряда нещадно бил их резиновой плеткой».

   Умерщвление первых 15-ти заложников длилось больше часу. Покончив с этой партией, красноармейцы позвали Обрезова и Васильева и спросили у них, имеется ли еще вырытая яма.

   Обрезов и Васильев отправились на поиски, а в это время были зарублены остальные 10 человек.

  Уходя, красноармейцы сказали Обрезову и Васильеву: «Вы, деды, не ложитесь спать. Мы часа через полтора приведем еще человек тридцать». Действительно, через некоторое время красноармейцы вновь привели 37 человек.

   Опять Обрезов и Васильев пошли вперед; за ними шли заложники и конвой. Шли медленно и молча.

   Когда приблизились к деревянным воротам госпитального кладбища, то шествие остановилось, и опять был отдан приказ отсчитать 15 человек. Их повели по госпитальному кладбищу к холерному. Не доходя до ямы, против калитки на городское кладбище, их остановили и приказали раздеваться. Когда все разделись, началась рубка.

  Обрезов спрятался за памятник, а Васильев за ограду. Ни разговоров, ни стонов слышно не было. До слуха Обрезова доносился лишь хруст костей.

   Во время этой рубки Обрезова зачем-то позвали. Подходя к месту казни, он услыхал, что один из казнимых, которого как раз рубили в то время, заругался и стал требовать, чтобы его лучше рубили. «Раз рубишь, так руби», — воскликнул он.

  Палач, по-видимому, неопытный, остервенился и, приговаривая: «Мало тебе, так на же!»  —  стал наносить несчастному удар за ударом. Во всяком случае, этот заложник получил не менее десяти ударов. Палач добил его уже лежачего.

   Только один матрос рубил умело, и обреченные просили его, чтобы он, а не кто-нибудь иной, нанес им смертельный удар.

  Когда кончили рубить первых 15 человек, то трое красноармейцев отправились вместе с Обрезовым к воротам. Там отсчитали еще 10 человек, которых красноармейцы отвели к яме и тоже стали рубить.

   Тут кто-то из палачей крикнул: «Эй, Кирюшка, подавай людей». Привели последних заложников, и их тоже зарубили.

    Всю эту партию красноармейцы свалили в яму. Приказав затем засыпать могилу землей, красноармейцы сейчас же ушли с кладбища.

 <...>

   Такие лица, как генералы Рузский и Радко-Дмитриев, равно как и некоторые из заложников, станут достоянием отечественной истории. В задачи произведенного расследования не входило собирать сведения, характеризующие эти выдающиеся личности, но, тем не менее, свидетели по делу не могли в некоторых случаях не коснуться таких обстоятельств, которые являются весьма характерными штрихами, ярко выделяющимися на мрачном фоне тех дней.

    Помимо уже изложенных выше некоторых эпизодов из жизни генерала Рузского, имевших место после его ареста, нельзя обойти молчанием незначительный с первого взгляда факт, свидетельствующий о том, что лично против популярного имени генерала Рузского красноармейцы-большевики, к мнению которых постоянно прислушивались советские сферы, ровно ничего не имели.

   Красноармейцы неоднократно приходили к генералу Рузскому с явным намерением арестовать его, но уходили, или добродушно сказав «пускай генерал Рузский еще погуляет на свободе», или с почтительными заверениями, что генерал добрый человек и что они его не тронут.

    Как видно далее из дела, генералу Рузскому предлагали устроить побег, но он с чувством полного достоинства заявил, что совесть у него чиста и что поэтому у него нет оснований  спасаться бегством. Не хотел генерал Рузский спасать свою жизнь и при помощи сделки со своей совестью.

  Поэтому, когда большевистские главари Атарбеков и Кравец неоднократно приезжали в Новоевропейские номера и предлагали ему пост главнокомандующего советскими войсками, то генерал Рузский категорически отклонил это предложение и предпочел принять мученическую кончину от руки палача, громко заявив перед смертью, что власть большевиков он считает незаконной.

<…>

Источник:  http://www.dk1868.ru/history/delo1.htm

_________________________________________________


Сноска Петровский*  Григорий Иванович (1878—1958) — советский государственный деятель. Социал-демократ с 1897 г. В 1917—1919 гг. нарком внутренних дел РСФСР. В 1919—1938 гг. председатель Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета. В  1938 г. снят со всех постов в связи с арестом и расстрелом его сына.          В поcледние  годы  жизни  был  заместителем  директора Музея революции СССР.

Сноска  Ильин**  –  видимо,   имеется   в   виду   Ильин-Женевский Александр Федорович (1894–1941)  — деятель  российского революционного движения, член социал-демократической партии с 1912 г. Участвовал в Октябрьском перевороте 1917 г. в Петрограде, был комиссаром Петроградского военно-революционного комитета. С 1923 г. редактор ряда газет и журналов, затем на партийной работе. Сведения о смерти Ильина в 1918 г. были вскоре опровергнуты.


                <>†<> <>†<> <>†<>