Кружатся, кружатся листья

- Матвеевна, ты дома? – шумно распахнув калитку, во двор заглянула тетя Зина. Вытирая косынкой пот со смуглого полного лица, черными цыганскими глазами уставилась на Маринку.
- Где мать то?
- Мама в огороде, – смутившись, тихо ответила, игравшая на крыльце с растрепанной куклой, Маринка, - огурцы собирает.
- А ты чё матери не помогаешь?
- Не знаю, - еще больше растерявшись, промямлила Маринка.
Тети Зины она побаивалась, несмотря на соседство и дружбу с ее младшей дочкой Наташкой. Громкий зычный голос, цепкий взгляд черных глаз, какая-то нездешняя смуглость и настырный нрав Зинаиды Васильевны всегда вызывали в Маринке тревогу. В деревне поговаривали, что она из цыган. На Маринкино счастье, из-за угла сеней показалась мама с оцинкованным ведром, полнехоньким, под самую ручку, крепких, пупырчатых огурцов.
- Что за шум, а драки нет? – улыбаясь, она устало присела на ступеньку крыльца, пригласила незваную гостью – Здравствуй, Зинаида Васильевна! Проходи в тенёк, вон как печёт с утра.
- И правда, упарилась! Доброго здоровья, Матвеевна! - тетя Зина грузно уселась рядом с Маринкой, не отрывая взгляда от ведра, затараторила – Ох, прут у тебя огурцы, Матвеевна, а у меня нонче один пустоцвет, толком и не едали.
- А я едва собирать успеваю, насолила полный погреб. Возьми, еще нарастут.
- Ой, спасибочки, тебе, Матвеевна! – тетя Зина, подхватив ведро, заторопилась к воротам.
- Ешьте на здоровье! Чего приходила то, Зинаида Васильевна?
- Дак ить забыла уже! Айда в сельпо! Евдокия товар привезла, просила передать.
- Вот и хорошо. Спасибо, Васильевна! Ты иди, а мы сейчас переоденемся и придём.
Любовь Матвеевна легко поднялась со скамейки, ласково позвала Маринку,
- Доча, умывайся чистенько, в магазин пойдем.
  Маринка в магазин ходить любила, особенно с мамой за руку. Маму все знали, называли по имени – отчеству. Она работала в школе учителем математики, и была там «завучем». Что такое «завуч», Маринка еще не знала, но понимала как нечто очень важное и ответственное. Осенью она тоже пойдет в школу, хотя семь лет ей только в начале зимы, и надо бы ждать еще год. Поэтому они вместе с мамой сходили к директору, тот посмотрел, как Маринка умеет писать печатными буквами, знает цифры и всю азбуку, даже похвалил рисунки, и разрешил взять ее в первый класс. Новенькая школьная форма уже висит в шкафу, мама купила ее в начале лета, когда ездила в район на какую-то «конференцию». Подружка Наташка тоже пойдет в школу, только буквы ей лень учить, и цифры она путает.
- Мариша, ты где, моя хорошая? Надевай платьишко, - мамин голос прервал Маринкины размышления, - Пойдем скорей!
На маме было безрукавое летнее платье, яркое, с алыми маками по зеленому полю. От нее вкусно пахло духами, название которых Маринка давно запомнила – «Белая сирень», и даже иногда тайком ими мазалась. Маринкино платье тоже было красивое – розовое, с мелкими рюшками, сшитое мамой ко дню рождения. За это время она вымахала, платье стало совсем коротким, но оставалось самым любимым. По дороге в магазин Маринка вертела головой, оглядываясь по сторонам, в надежде, что кто-нибудь заметит, какие они с мамой нарядные. Но пыльная центральная улица, накрытая душной июльской жарой, была пуста, лишь протопала через дорогу гогочущая стая гусей, которых Маринка жутко боялась.
  В маленьком магазине было тесно от наваленных кучами одежды, обуви, коробок и мешков. Среди них суетилась, разбирала товар, продавщица тетя Дуся, пытаясь освободить проход для покупателей.
- Проходите сюда! Вот тут пальтишки, тут обувка, выбирайте, пока не расхватали!
Подружка Наташка уже стояла перед большим зеркалом, на нее тетя Зина напялила зимнее пальто из зеленого драпа, с черным цигейковым воротником. Из воротника пальто торчала белобрысая Наткина голова, длинные рукава, полностью скрывая руки, свисали по бокам. Наташке отражение в зеркале, явно, не нравилось, она сердито сопела носом, пытаясь не разреветься.
 - Цыц, не хнычь! На три зимы хватит, за тобой донашивать некому. Толька за Витькой носит, Танька за Галькой, а на тебя не напасешься! Подвернем, подошьем, потом выпустим.
Тетя Зина едва сводила «концы с концами», тянула всю свою «ораву» на зарплату уборщицы, перехватывала денег в долг у соседей, на крупные покупки оформляла «кредит». Отец семейства, дядя Веня – неприметный, тщедушный мужичок, был сильно контужен на фронте, защищая Родину от фашистской напасти, часто валялся по больницам, иногда подрабатывал сторожем, и был скорее обузой в большой семье, чем кормильцем. Зинаиде он никогда не перечил, лишь в шутку называл «атаманшей».
- Оформляй в кредит, Евдокия, я еще валенки всем возьму! – подытожила тетя Зина. Маринке мама выбрала черную, блестящую шубку из короткого искусственного меха, немного на вырост. Потом долго примеряли валенки. Они были черные, жесткие, неудобные, и как- будто на одну ногу, кое - как подобрали подходящие. В завершение всего порадовали девчонок яркими теплыми платками с пушистой бахромой по краям. Наташка выбрала желтый, а Маринке достался красный.
- Ну, все, девчонки, в зиме готовы! - радовалась хорошей выручке продавщица тетя Дуся, ловко заворачивая обновки в серую толстую бумагу, перевязывая шпагатом для прочности.
- Ага, скорей бы зима! – подхватили весело подружки.

  Весь остаток лета Маринка частенько заглядывала в шкаф, гладила рукой блестящий мех шубки, зарывалась в него носом, вдыхая непривычный запах. Накидывала на голову перед зеркалом платок, потом аккуратно сворачивала уголок к уголку, и старалась положить на полку, как было. Валенки не трогала, они были связаны между собой крепкой ворсистой веревочкой.
  Утром первого сентября, с пестрыми букетиками астр, в сопровождении мам, в новеньких школьных платьях с белыми фартуками, Маринка с Наташкой пришли в школу. Всех учеников построили в два ряда на «линейку» перед двухэтажной школой из красного кирпича. Маринке на линейке было скучно, хотелось зевать. Бритый наголо мальчишка в первом ряду все время оборачивался, показывал ей язык, шмыгал сопливым носом, и даже обозвал один раз «дылдой». Маринка, и правда, была на целую голову выше многих первоклашек. Но еще неприятнее кололось новое шерстяное коричневое школьное платье, давили резинки от чулок, и лямки фартука постоянно сваливались. Больно тянул волосы туго завязанный капроновый бант. Мамы стояла на крыльце, рядом с директором, который долго, громко и непонятно что-то говорил, после чего ему все хлопали. Зато Маринке очень понравилась учительница, Алевтина Федоровна - маленькая, худенькая, с рыжеватыми волосами. Она чем-то напоминала Марине лисичку. У нее был приятный голос, внимательный и добрый взгляд. Все дарили Алевтине Фёдоровне цветы, и Маринка тоже отдала свой букет, немного смущаясь. Потом по кругу перед учениками ходил высокий старшеклассник, с красным от напряжения лицом. На его плече неловко сидела маленькая девочка с огромными белыми бантами. Парень поддерживал ее обеими руками, а она трясла медный колокольчик. Колокольчик то звонко заливался, то еле слышно бренчал. После линейки учительница построила детей парами и привела в пахнущий краской класс, рассадила всех за большие деревянные парты, объяснила как надо вести себя в школе. Маринке с Наташкой досталась третья парта у большого окна, в которое светило неяркое солнце, пробиваясь сквозь ветви густых кленов. Стоя у доски, Алевтина Федоровна, рассказывала про осень, большой деревянной указкой показывала, развешанные на белёной стене, яркие, красочные картинки, нежным голосом пела песню: «Кружатся, кружатся листья, в нашем саду листопад…». Песня была немного грустная, но красивая и очень запоминающаяся. Под нее Маринке хотелось танцевать и кружиться, как те осенние листья, летящие по ветру. Потом учительница называла каждого ученика по имени, и по фамилии, приглашала к своему столу, и вручала «Букварь». На этом и закончился первый школьный день.
По дороге домой подружки обменивались впечатлениями - учительница им обеим понравилась, и песня тоже. Марина пожаловалась Наташке на противного лысого мальчишку, которого, как выяснилось, звали Сашкой.
- А, давай, его отлупим! – предложила бойкая подружка, - пусть знает!
Маринке эта затея показалась неправильной, хотя и случалось ей иногда «давать сдачи» своим двум братьям. Делала она это неловко, боясь ударить слишком сильно, жалела обидчиков.
- Я лучше учительнице скажу, если еще будет дразниться.
- Ну, ладно! – согласилась Наташка, - Давай тогда в «дамочек» играть. Айда к нам! Мамка на работе.
В «дамочек» девчонки играли часто и с большим удовольствием. Игру эту придумала старшая Наташкина сестра Галина. Наряжала младших сестер и соседских девчонок в платья тети Зины, подпоясывала в талии поясками потуже, чтобы был пышный подол. Из шерстяных клубков делали «титьки», клубки скатывались и смешно болтались под платьями. В чулки, под пятки, вставляли деревянные катушки от ниток. Чем не каблуки? На головы из тюлевых накидушек делали вуальки, какие - то немыслимые шляпки. Из старых, пожелтевших газет сворачивали веера «гармошкой». Обмахиваясь, прохаживались друг за другом по комнате, жеманничали, сюсюкали на французский манер, чем вызывали всеобщее веселье и смех «до упаду», не только у Наташкиных братьев и сестер, но и у остальных соседских ребятишек. Конечно, до прихода тети Зины все аккуратно прибиралось на место, иначе бы влетело всем без разбора. Сегодня представление было особенным: «дамочки» исполняли песню о листопаде, кружились по комнате, валились на пол. Все смеялись, а Марине стало обидно. Она так старалась вытянуть тоненьким голосом полюбившуюся песню, кружиться как балерина, легко и грациозно. Вечером, перед сном, уткнувшись носом в подушку, чтобы никто не услышал, Маринка тихонько всплакнула от непонимания, нахлынувших чувств, и всех впечатлений прошедшего дня. Ночью ей приснился листопад.  Листья были огромными, размером с большую тарелку, и Маринка кружилась вместе с ними в прекрасном плавном танце.
  Утро следующего дня было холодным, резкие порывы ветра крутили деревья, срывали листья и охапками швыряли их на землю. Ветви кленов стучались о стекла школьных окон, будто просились обогреться.
- На улку пойдем? – спросила Наташка подружку на первой перемене.
- Холодно же… - засомневалась Маринка.
- Дак, мы пимы оденем! - прыснула смехом Натка.
- Ага, давай! – поддержала подружку Маринка.
Едва дождавшись конца занятий, заговорщицы поспешили по домам. Маринка распахнула шкаф, всё на месте - шуба, платок, валенки. И дома никого: мама с Сёмкой еще в школе, Алёшка в садике, папа на уборочной до поздней ночи. Повытаскивала все на пол, долго возилась, перестригая крепкую веревочку тупыми ножницами. Наконец-то, надела шубку, неловким тугим узлом затянула под подбородком платок, пыхтя, натянула на ноги высокие валенки – красота! Пока Маринка шагала от крыльца до ворот по ровным деревянным дощечкам,  ноги приятно пружинили, согреваясь в теплой обуви. Идти по улице стало труднее, сухая трава цеплялась к войлоку. Навстречу Маринке, через дорогу, ковыляла Наташка, в таком же нелепом виде.
- Ух, упрела! Айда под березки!
И подружки направились в конец улицы, к раскидистым старым березам, поднимая шаркающими ногами клубы пыли. Дойдя до первой березы, Маринка заныла:
- Ой, Наташка, я больше не могу!
- Я тоже, щас отдохнем маленько, и домой пойдем.
Не сговариваясь, обе со смехом повалились на землю, как две тряпичные куклы. Ветер остужал их раскрасневшиеся мордашки, бросал на полянку листья, раскачивал огромную березу. Казалось, что береза плывет в небе, а облака стоят на месте.
- Красиво… - задумчиво вздохнула Маринка.
- А, давай на березу залезем, оттуда все видно!
- Давай, только я, чур, на ту! – Наташка махнула рукой на соседнее дерево.
Сказано, сделано! Наташка, путаясь в полах пальто, с ловкостью кошки карабкалась по стволу. Была она легкой, щупленькой в отличие от крупной, неуклюжей Маринки, которая изо всех сил старалась не отстать от подружки. Будто перепачканные мелом, белесые от бересты, валенки соскальзывали со ствола, упругие тонкие ветки больно хлестали по лицу и рукам, но Маринка остановилась, только когда кончились толстые ветви. Судорожно обхватила качающийся ствол, оглянулась. Ловкая и шустрая Наташка на своей березе забралась еще выше, и победно орала:
- Ураааааа! Я перваяяяяяя!!!
Маринке было весело и немного страшно. С высоты было видно всю деревню, и школу, и клуб, и стадо в поле, и даже папино МТМ, где трактора и комбайны казались игрушечными. Листья летели, бешено кружились желтой метелью в воздухе, вызывая буйный восторг, и Маринка громко запела:
- Кружатся, кружатся листьяяяяяяяяяя!!!.
За ней подхватила Наташка, и вместе они уже не пели, а «горланили», изо всех сил, слова полюбившейся песни.
- Ну-ка, сейчас же спускайтесь! - донесся, словно издалека, взволнованный голос Любови Матвеевны.
Маринка посмотрела вниз, там по поляне металась ее мама, в распахнутом плаще, со сбившейся прической. Вдруг куда-то исчез восторг всего происходящего, вместо него подкрался липкий страх. Любовь Матвеевна поняла, наверное почувствовала это материнским сердцем, спокойным, ровным голосом начала уговаривать и подбадривать девчонок. Через несколько минут упревшие от теплой одежды, растрепанные, грязные, в конец обессилившие, одна за другой, они свалились на руки матерей. Тетя Зина подоспела в последний момент, громко материлась, а потом заплакала, сгребла Наташку в охапку, целуя, куда придется. Любовь Матвеевна, напротив, казалась очень спокойной, только была мертвецки бледной.
  Дома подружкам попало, каждой по - своему. Маринка стояла в углу, отгороженном от комнаты большим синим чемоданом, и выслушивала убедительную мамину речь. Наташку тетя Зина, все же, отхлопала ремнем. Та потом хвасталась, что не очень больно. Одёжку, конечно, почистили, платки постирали, но в подошвах валенок так и осталась крепко вбитая серая пыль, напоминая об осеннем листопаде.

Фото из инета, спасибо автору.