Стихотворушки

Стихи
для детей
всех возрастов


 

Владимир Кап
Стихотворушки
 

От автора
и про автора
 

Стихотворушки писать начал я очень рано.
Но, а раньше _ рисовать, играть на фортепьяно.
 

А еще любил лепить я из прибрежной глины,
пробираясь к ней сквозь чащи зарослей малины.
 
И любил купать, плескаясь, в речке жеребенка,
и послушать тут же в поле песни жаворонка.
 
И всегда меня манили синих рощ чертоги,
где, казалось мне тогда, живут лишь только боги.
 

По дорогам незнакомым, что манили, звали,
босиком любил уйти я в голубые дали!
 

Где мечтал увидеть я и горные долины,
и _ послушать пенье птиц под звуки мандолины.
 

Но любил всего я больше красоту простора!
И мечтал послушать эхо прадедова бора.
 

Еще любил самозабвенно слушать скрипки пение,
Как ручейков весною горных звонкое кипение.
И потому, однажды, сам две сделал малых скрипки,
Но, натянув на них не струны, а простые нитки,
Я мог играть на ниш лишь только песенки улитки
Да «Во саду ли, в огороде», сидя у калитки.
А на фабричных скрипках я играл потом сонаты…
Учителями же мне были музы и пенаты,
Где с тополей всегда под скрипку пели хором
скворушки!
И вот об этом написал для вас я стихотворушки.

 

Рисунки
раскрасить
сумейте вы сами
цветными и яркими карандашами
а впрочем,
ваш труд может
статься напрасным,
ведь цвет _ лишь помеха рисункам
прекрасным.
 

Стихов
сей сборник
начинайте
читать хоть вдоль,
хоть поперек
и хоть с конца
перечитайте
пошли б стихи
вам только
впрок
 

Я _ начинающий поэт
И мне еще немного лет.
Но будет ведь и больше.

Я _ начинающий поэт
И мне всего лишь восемь лет.
Пожить бы мне подольше.

Я _ начинающий поэт.
Объехать мне бы Белый Свет
И написать побольше.
 

Рисую я зимой,
А летом все леплю…
Но летом и зимою
Я музыку люблю.
Люблю писать стихи я,
Природы красоту
И, как поет стихия,
И _ неба высоту.
Люблю я грусть старинных
Дорог и деревень,
И песен стон былинных,
И рощ тенистых сень.
Люблю потом бурлящий
И ветра дикий стон.
Люблю цветка горящий
Я пламенем бутон.
Люблю я все прекрасное:
И _ красоту глуши,
И _ солнца пламя красное,
И _ красоту глуши,
И _ солнца пламя красное,
И _ красоту души.
Люблю, и не  напрасно, я
Сей жизни красоту.
Люблю я все прекрасное,
Но лишь не пустоту!
 

Полуприбаутки

Стихи весь день уже пишу.
Пора уж и покупшать,
А то такое напишу, _
Не будут их и слушать.

А если будут, то, смеясь,
Мол, что еще за шутки?
Не стих, не песня, не рассказ,
А _ полуприбаутки.
 

На дворе широком нашем

На дворе широком нашем
Много птицы и скота.
Есть Буланко и барашек, _
На глазах снуют всегда.
По двору с веселым лаем
Шарик мечется и гусь.
Мы давно друг друга знаем, _
Я совсем их не боюсю.
Под сараем старым нашим _
Куры, козы,… Их _ табун.
И _ сабан для вспашки пашен, _
Даже _ бабушки зипун.
Я люблю свой двор веселый,
Папу, маму и сестру,
Братьев двух, что ходят в школу,
И за пряслами _ реку.
 

Папа мой неутомим

Папа мой неутомим.
Днем и ночью он в работе.
То в избе он чинит пим,
То он косит на болоте.

В шахте уголь добывает,
Дома сани мастерит,
То колодец он копает,
То корыто он долбит.
 

То он что-нибудь строгает,
То он плит, то сверлит,
То литовку отбивает,
То клепает, то лудит.

Папа мой не отдыхает.
Папиросой не кадит.
Все он за день успевает.
Он без дела не сидит.

Папа пьяниц презирает.
В шею он готов их гнать.
«Праздники на то бывают», _
Любит папа повторять.
 

Ода
матушке
моей

«Добрейшей души человек» _
О маме я слышу слова
Той фразы, что испокон век
О добрых разносит молва.
«Богиня земной доброты!» _
О маме я слышу слова.
«И речь ее без суеты». _
От добрых исходит молва.
«Оставить вам не с кем ребенка?
Снесите же к Ольге скорей!»
Спасти ль от беды жеребенка,
«Бегите же снова вы к ней!»
Остался ли кто-то без крова,
«Лишь Ольга его приютит!»
«Стоит недоеной корова?
Ляксандровна вам подоит».
Бесхитростной и простодушной,
Отзывчивой мама моя
Известна в округе сверхскушной,
Где _ друг она всем и своя.
 

Беление
холстов

«Не мытьем, та катаньем,» _ говаривала мать,
Мудрость стародавнюю любя и вспоминать,
И катком и валиком отбеливать холсты
На плоту за речкой от дома вполверсты.
В речке стоя  по колена в знои до сожжения,
Холст полощет да катает до изнеможения.
А зимою в проруби, да в ледяной воде
Рук до багровения полощет, как в бадье,
Обжигая струями до ломот костей!
Рук потом пожать не в силах у своих гостей.
 

Ода
тетушке моей
Носил я в детстве красную рубашку _
Подарок милой тетушки моей.
И  пояском носил, и нараспашку….

И рад я был тогда не столько ей,
Сколь добродушной и всегда веселой,
Несущей радость тетушке своей.

Ее приезд был праздником и школой
От бога данной чистотой доброты
И без хитринки нараспашку голой

Ее простой душевной красоты.
12.4.1994.
 

Прислужницы зимы

Много дел в хозяйстве летом.
И мне меньше их зимой.
Чуть забрезжит утром светом, _
Мать _ с ведром, отец _ с пилой.
Да сугробы досаждают!..
Днем отец их уберет,
А пурга, всю ночь взывая,
Вновь к утру их наметет.
Мечут с севера, то с юга
Комья со всего плеча
То Пурга, а то и Вьюга,
В ставни крепкие стуча.
Нет у них ни сожаленья,
Ни стыда, ни совести!
Зло творят лишь в упоенье!..
Люд горазд, мол, все снести.
 

День
Рождения

За окнами в вихрах плетня
Пропела звонко птица _
То с днем рождения меня
Поздравила чем свет-заря
Знакомая синица.
 

Воспоминания
о дне рождения

Весенним утром в воскресенье,
Когда во сне смотрел я сказку
С мечтой заветной пополам,
Приехала в мой день рожденья
И привезла веселье, ласку
Родная тетя в гости к нам
С душой добрейшей нараспашку.
И подарила мне она,
И, положив со мною рядом,
В горошек красную рубашку.
И нетерпения полна,
Дабы обрадовать нарядом,
Мое предвидя удивленье,
Пощекотала пятки мне,
Чтоб я очнулся ото сна.
И, испытав то искушенье,
Сама была уж, как во сне,
Моею радостью полна.
 

Подарки
в день рождения

Подарила тетя мне
Красную рубашку
В день рожденья по весне
Да еще _ фуражку.
И катался по рубашке
Беленький горошек.
Я в рубашке и в фуражке
Бегал без сапожек.
Я был рад ее подаркам
Да и тетя _ тоже.
Мне от счастья стало жарко.
Так и быть должно же.
 

Работящие добрые мои

Папа _ мастер на все руки!
Мама же ему подстать.
Работящность на поруки
Взяв, умение и стать
От своих отцов и дедов,
От прабабушек своих,
Робят вечно без обедов…
Нет и отдыха у них.
Папа вечно весь в работах.
У него нет праздных дней.
Мама же всегда в заботах,
Ведь хозяйство все на ней!
Встанет рано до рассвета,
Подоит коров и коз…
Отведя в табун их, где-то
Трав нарвет среди берез.
 

И, пока нам снятся Маньки,
В русской топленой печи
Испечет хлеба и шаньги
И витые калачи…
Накормив перед работой
Папу нашего и нас,
Одержимая заботой,
Мама ставит свежий квас.
Поливает до восхода
Солнца с нами огород,
То полощет до захода,
Перейдя речушку вброд.
Обиходить успевая
Всех и, дав скоту корма,
Спать идет, изнемогая,
За полночь уже сама.
1945
 

Спать пора
(сенокос)

На рассвете со двора
Выехали в поле.
Сенокосная пора…
И вокруг _ раздолье.

«Спать пора вам, спать пора!» _
Где-то раздается.
«Мы ведь _ только со двора.» _
Мой отец смеется.
 

«Спать пора же, спать пора!» _
Кто-то с нами спорит.
«Встать пора, косить пора!» _
Эхо громко вторит.

День угас. Прошла жара.
Потемнели елки.
«Спать пора нам, спать пора!» _
Манят перепелки.

И сквозь сон уж: «Спать пора!» _
Слышу, _ голос тает…
«Вот теперь, теперь _ пора.» _
Папа отвечает.
 

Буланко

Мой Буланко! Без уздечки,
Без глубокого сдела,
Прокати меня до речки
Вдоль родимого села!

Прокати меня долиной
Без ременного кнута
По дороге самой длинной
До знакомого плота.

Там тебя в реке студеной
Искупаться я поспешу
И гребенкою каленой
Гриву с блеском расчешу.
 

Колесо

Я катаю колесо
Проволокой медной.
На весь двор звенит оно
За избушкой бедной.

Пробежал я с колесом
По дороге пыльной
Через колочек-лесок
К речке пенно-мыльной.

Вдоль реки я прокатил,
Где кусты дремали…,
А как в речку угодил, _
Вспоминай как звали.
 

Ненастье

Непогода лето портит,
Омрачая жизнь и мне.
То одежду мне попортит,
То в угоде сатане,
Поразвесив кисею
Бесконечно-дождевую,
Вдруг навязывает злую
Волю мне она свою.
Да, ненастье портит лето.
Не дает траву косить…
Льют дожди и беспросвета
Будут лить и лить, и лить.
Непогода портит лето.
Рожь мешает убирать…
Не люблю ее за это
И не стану воспевать.
 

Эхо прадедова бора

Случилось то в далеком детстве,
Порою тех лазурных дней,
Когда с природою в соседстве
И жизнь текла в семье моей.
И вот тогда-то в раннем детстве,
Когда во всей красе своей
Проснулись Музы (без кокетства)
В душе младенческой моей,
Я полюбил тогда природу,
И музыку лесов, полей,
И _ устремленных к небосводу
Лазурь далеких тополей….
И, как сейчас, я помню это,
Как страсть влекла меня всегда
В чертоги леса, как поэта,
И, как художника, когда
Глазел с тоскою я с забора
Вдаль сквозь лиловые дымы
На зыбь загадочного бора
И летом, и среди зимы.
 

А бор тот был не дар природы, _
А прадед мой сажал его,
Чтоб лес потом любой породы
Да украшал его село.
Я, наконец, _ в чертогах рая!
Где птичий хор вокруг звенит
И эхо, где-то замирая
Вдаль от сосны к сосне летит.
Теперь, где бы ни был, средь полей,
Среди я птичьего ли хора,
Иду ль дорогою своей,
Но эхо прадедова бора
Всегда звучит в душе моей.

14.07.1994
 

Старина

Под резными узорами окон
Покосившейся старой избы
Пышным инеем светится локон _+
Цвет черемухи, _ дар и судьбы,
Сохранившей его средь листвы,
Как и старой избенки узоры:
Фриз, карниз и наличник, шелом
И фронтонов роскошных подзоры,
И балясин в крыльце бурелом.
Там над инеем старых черемух,
За кустами сирени густой
И в узорах ворот, и в шеломах
Всюду веет былой красотой.
Так вот прадеды наши живали
И, не ведая жизни иной,
Красоту на века создавали,
Что мы нежно зовем стариной.
 

Игра в бабки

Мой бра играть идя, таскал
Мешочков с бабками охапки.
А дома он, ревя считал
Друзьям проигранные бабки.

30.XII.1992
 

Мечта

В грезах вижу деревню и улицу,
Огород у реки и наш двор,
И за речкой _ старую кузницу,
А за кузней _ синеющий бор.
Там за речкою в мареве мутится,
Зорям кланяясь, _ вдаль, семафор.
И колеса стучат там и крутятся,
Убегая за синий тот бор.
Там вагонам во след убегающим
Я с тоскою щемящей смотрел
Сквозь озера слезы накипающей
И от зноя мечтаний немел.
Где-то там за далекими борами,
Говорили, что есть города…
Но живя за плетнями, заборами,
Я ни видывал их никогда.
Жили там мы дворами, чуланами,
Разгоняя свечой темноту.
И лишь грезы далекими странами
Мне мою наполняли мечту.
 
Луну вечор…

Луну вечор, знать, с неба ветром сдуло.
иль вместо сыра в полночь съели мыши?
А может быть и в речке утонула?
Вечор в реке видал ее я с крыши.
И все ж в моем светлей чтоб доме было,
Я приоткрыл пошире ставни окон.
Но небо, слонов, о луне забыло,
Где не светило в полночь ее око.
Луну вечер, знать, с неба сдуло ветром?
Иль вместе с сыром в полночь съели мыши?
А я мечтал ее начистить фертром,
Как медный таз! Прождав всю ночь на крыше!

15.3.2001
 

Гостинцы
от зайца

Отец мой знал свою заботу.
С собой он часто утром брал
Ковриги ломтик на работу.
Но сам обедать забывал,
Иль было некогда в работе.
И хлеб домой он возвращал.
И вот, бывало, он мне скажет:
«Возьми-ка вот гостинец свой.»
И тут же быль он мне расскажет
О том, как встретился «косой»:
 

«Я шел сейчас домой тропою, _
Меня, вдруг, кто-то обогнал
Без шапки с русой головою…
Несразу я его узнал.
То был, как ты же белоглазый,
Знакомый заяц косоглазый,
Что часто бегает тропою.
Ко мне он мигом подбежал
И, вот, гостинец тут со мною
Тебе он лично передал.
Мне эта нравилась затея.
И мерзлый ломтик, словно лед,
Я грыз, сосал, от счастья млея,
Как самый сладкий в мире мед.
 

Из туманно-далекого, будто бы, сна,
Часто детства картины всплывая,
Снятся мне наяву. И всех чаще одна
Снится, тенью за мной поспевая.
Помню, ранней весной меж певучих ручьев
Отыскали с отцом за полями
Мы веселый лужок средь пахучих кустов,
Где и встала изба с тополями.
Там, на кровле ее, с братом, помнится мне,
Где нас ветры ночные ласкали,
Возлежа на спине, будто в сказочном сне,
Звезды в небе ночном мы считали.
И потом, где бы ни жил и куда бы судьба
Не носила, как снежная вьюгость,
Всюду снится мне та же, все та же изба,
Где отискрились детство и юность.
 

Голубые тропы

Голубые тени в голубой долине
Между гор лазурных тропами бегут
И неудержимо серенадой синей
В даль за сини горы манят и зовут.

Никогда я не был в голубой долине.
Никогда не видел и высоких гор.
И лишь с крыши часто в дымке синей, синей
Виделся горами мне далекой бор.

А о синих тенях, что бросают горы,
И о серенадах голубых долин
Мне напоминают прясла и заборы,
Что бросают тени от своих вершин.
 

Но когда увижу и когда услышу
Эхо голубое между синих гор,
Вспомню я и прясла, вспомню я и крышу, _
Как с нее глазел я на далекий бор.

Голубые тени в голубой долине,
Что за сини горы манят и зовут,
Что, сжигая сердце серенадой синей,
Грезятся мне часто и во мне живут
Средь тоски осенней и средь стужи зимней
Голубой мечтой во сне и наяву.

XII-1949
 

Эхо

Эхо музыкой звучит,
Флейтою беспечной.
На весь бор оно звенит
Песней бесконечной.
На заре оно звенит
Звонкою зарянкой,
А под вечер уж звучит
Грустною овсянкой.
Эхо весело звучит
Флейтою беспечной.
От сосны к сосне летит
Песней бесконечной.
В нем то скворушки свирель
Слышится порою,
То звенит в нем свиристель
Раннею весною.
 

То, как будто, воет зверь
На лесной полянке,
То, вдруг, слышится «капель»
Пеночки-веснянки.

Лес и бор всегда поют
Зябликами, споря.
И от них не отстают
Иволги, им вторя.
Там крапивник дили-дон
С кем-то звонко спорт,
А его хрустальный звон
Эхо громко вторит.

Рухнет пихта ли седая,
Кто ль зальется смехом,
Отзовется бор, рыдая,
Многогласным эхом.
 

И оно зовет, манит…
И, в глушь увлекая,
От сосны к сосне летит,
Где-то замиряя.
Я среди лесных чертогов
Очарованный стою,
Эхо слушаю, как богов,
И дуэтом с ним пою.
Вот поэтому люблю я
Бор, чащобу, лес кругом.
И, по ним всегда тоскую,
Ухожу я в бурелом.
Там в глуши лесного рая,
Где лишь сказ ручья журчит,
Тишь лесную нарушая,
Эхо музыкой звучит.

I.XI.1993
 

Сегодня мне пятнадцать лет.
Я полон сил и здравия,
И чувств возвышенных, и свет
Познать я дал себе обет…
Себя с тем и поздравил я.

19.3.1950.
 

Непрошенная гостья

Не успеешь оглянуться, _
осень _ пламенем в глаза.
Не успеешь улыбнуться, _
Как уж катится слеза
По ланитам сонных веток
Оголившихся кустов…
И березовых соседок…
Помрачневших вновь дубов…
И браню за то я осенью.
А она мне мстит сполна,
Будто, радость неба впросинь
Порчу я, а не она.

15.X.1993
 

Дед Мороз и семь угроз

За окнами трещат морозы,
У избы трещит бревно,
Дед Мороз засел в березы
И перстом грозит в окном:
«Ты сиди в избе у печки,
Не выглядывай в оном,
Кашу с маслом ешь из гречки,
Ноги кутая в сукно!
И, подбросив в печь дровишек,
Не выскакивай во двор,
А оденься в семь штанишек
До весенних теплых пор!
 

Если выглянешь в окошко,
Приморожу нос к окну,
Ущипну щеку немножко,
Ухо кралькою загну!
Если ж ты во двор _ посмеешь,
Замету тебя и двор!
А когда ты побелеешь,
Выброшу через забор!
Там тебя я заморожу,
Натравлю лесных зверей,
Иль какую-нибудь рожу
Скорчу у твоих дверей!»
Эти жуткие угрозы
Приберег ты б, Дед Мороз,
Для красавицы-березы,
К ножке коей сам примерз.
 

Солнце зимнее

Солнце зимнее не греет.
В нем теплая, как от свечи.
Угольком как будто тлеет
В русской топленой печи.

18.4.2014
 

Солцеворот

Солнце щурится очами,
Прячась в шапках тополей.
Тлеет хладными лучами
Средь заснеженных полей.
Но вот, уже медведь в берлоге
Знать, на другой улегся бок
И по заснеженной дороге
Светило катится в борок.
Брызжут, сыпятся  гортсями
Искры снежные в полях.
Солнце тешится гостями,
Что звенят уж в тополях.
То зимою прилетели,
Колокольцами звеня,
Царедворцы свиристели,
Нас и зиму веселя.
 

Новогодняя песнь

Иду я зимним лесом
В овчинном полушубке,
А вокруг меня, как в сказке, _
Лесная тишина…
И, будто, добрым бесом
Там в белоснежной шубке
Вся убранная, в маске
Стоит в глуши она.
 

И, как завороженная,
Томяся в ожидании
И Новогодней ночи,
И сказочных огней,
Стоит настороженная
В своем очаровании
Уж из последней мочи
И оттого _ милей!
 

А я иду на встречу с ней,
С богинею прекрасною,
Да с юною кудрявою
Красавицей лесной
И в бурелом пою я ей
Песнь чистую и ясную,
Чтоб быть ей величавою
И статною сосной!

12.12.1993
 

Свиристели

Когда трещит мороз, а мы
Еще не ждем конца зимы,
не ждем еще и дней весны,
Хотя они уже видны,
Всех пташек раньше в гости к нам
Летит хохлатый звонкий гам.
На голове у них корона…
И _ много песен, много звона.
А хвост и крылья _ из кистей,
Как из старинных скатертей,
так, что же это там за птицы?
Не снегири и не синицы.
А _ это к нам уж прилетели
С веселым звоном свиристели.
Их колокольцев тонкий звон
Летит уже со всех сторон.
 

Краешек луны

В дни затянувшейся зимы
И бесконечной стужи
Мне песни грезятся весны
И половодья, лужи…
По ним, когда уже весны
Дух веет по полянам,
Уйти бы в мерцании луны
По голубым туманам!
Уйти б, где не был никогда, _
В края, что вечно звали.
Уйти б с восходом, как всегда,
Мне в голубые дали.
Пройти б дорогами весны,
Когда не веет стужей,
Чтоб выпить краешек луны
Там с дождевою лужей.
 

Весна уже не за горами


Еще  _ зима, еще мороз
Бредет пустынными полями
В глухую даль. И снежных роз
Висят гирлянды меж ветвями.
Еще под пышными снегами
Стоит и дремлет сена воз…
Еще метель дымит парами…
И хоть еще трещит мороз, _
Весна уже не загорами.
 

Оттепель

Вот и январь уж на исходе.
И солнышко во все глаза
Сияет. И уж дух в природе
Весенний веет. И слеза
Зимы уж оттепелью бродит.

И хоть еще трещат морозы
И стынут лужи по ночам _
Зимы коварной, лживой слезы,
А мы внимаем уж речам
Весенним милой нам березы.
 

Ласковая лужа

Покатилось солнышко к весне,
Чтоб помочь прогнать быстрее стужу
И не злом, а ласками во сне
Превратить зло в ласковую лужу.

18.4.2014
 

Коварства зимы

Зиму с лаской проводила
Добродушная Весна.
Та ж и пташек пригласила
У раскрытого окна.
Нет, она их заманила,
Западню устроив. Враз
Снежной сетью их накрыла
Ночью подло в один час.
Зимним подлостям нет края,
И среди весенних дней
Зябнут пташки, умирая,
Здесь, на родине своей.
Заблик зябнет на морозе
В роще раннею весной.
И овсянке на березе
Студит нежный голос свой.
Нет у них здесь ни приюта,
Ни натопленной изб…
Только _ образы уюта
Да _ надежды и мольбы.
 

Подарок весны

Прикатила Весна на буланом коне.
Зиму злую турнула со Стужей.
И подарком она в день рождения мне
Расплескалась талою лужей.
 

Песенки весны

Как затенькают капели, _
Прилетят к нам свиристели!
Колокольчиковым хором
Зазвенят они над бором!
И в согласии с синичьим
Зазвучат оркестром птичьим,
Извещая о приходе
К нам Весны на пароходе,
Что, пройдя чужие старны,
Бороздя все океаны,
Встретится он с  берегами,
Убеленными снегами,
Где сойдет, к нам Свет-Красна
Долгожданная Весна!
Где же ступят ее ножки,
Где пройдут ее сапожки,
 

Там проснутся и травинки
Изумрудной луговинки
И раскинутся борами
Самотканными коврами!
Тут проснутся и березки
И на ветках, словно слезки,
Лишь снежинки там оттают,
Капли светом засверкают!
А потом березок почки
Выбросят на свет листочки!
И так каждою весною
Над поляною лесную
Льются песни-серенады
Прилетевших птах рулады,
Оглашая все долины
Нежным звоном мандолины, _
Это снова прилетели
К нам с Весною свиристели!
 

Вот мне уже семнадьцать лет.
А много ль это, мало ль?
И только жизнь лишь даст ответ, _
Что много, а что мало.

И вскоре дед мне дал ответ,
Взглянув в лицо с тоскою:
«Где вы мои семнадцать лет? _
Пропел он со слезою.

И понял я, _ страдает дет
С седою бородой,
Что мне всего семнадцать лет, _
На зависть _ молодой.
 

Весенние ручьи

Синея, снег еще лежит
В лесу. Под ним поляна дремлет.
А за околицей бежит
Еще метель, _ холмы объемлет.
И… хоть еще снега лежат,
Метели бесятся ночами,
Но все пригорки уж звенят
Ручьев весенних голосами.
Они, друг друга обгоняя,
И, отзываясь эхом бора,
На солнце пятками сверкая,
Бегут вприпрыжку с косогора.
 

Апрельский дождь

Апрельский дождь, предвестник лета,
Когда еще в лесах _ снега,
Когда и пашня не прогрета, _
Сквозь солнца луч, сквозь струит света
Он жизнью брызжет на луга.

Его живительные слезы,
Как песни вешнего скворца,
Как прелесть встреч, как сладость грезы,
Всегда нам радуют сердца.

28.4.1993
 

Гроза

Луч солнца радует, ласкает,
Сверкая златом в облаках.
А там ничто не предвещает
Ни будь, ни даже ветерка.
Но, вдруг, померкло все во мраке.
Уж круто ходят облака…
И слышно только лай собаки
Да _ визг детей издалека.
Сверкнула молния, как факел,
Вмиг озарив все облака
Багровым пламенем во мраке,
Из тьмы, вдруг, вырвав седока.
И грянул гром, и _ дождь во мраке.
Метнулись люди, кто куда…
Лишь трясогузка в строгом фраке
В дождь не покинула гнезда.
 

Песни вешние

Не люблю я осень, не хвалю и зиму.
Не люблю и слякоть, не терплю мороз.
Но люблю весну я, что неудержимо
Манит в даль туманную. Манит и до слез
Слушать песни вешние и неутомимо
Им идти на встречу до седых волос.
 

Серенада розам

Розы сотней зорь пылают
В саду ночном, а на заре
Мириадами сверкают
Алмазов в каждом лепестке.
Лепестки тех роз душистых
И ароматы трав лесных
В грезах сказочных и чистых
Преображаются ночных.
Там в тиши глухого сада,
Где будто в заросли лесной,
Розам льется серенада
Красы, как роза, неземной.
Внемлют ей луга и рощи
И вторит ей лесной ручей.
Вторит все ей в лунной ночи,
А славит розу соловей.
 

В краю березовых туманов
И серебристых ковылей
Родился я весною рано,
Когда таящийся ручей
Под снежной шубой пробуждаясь,
И, песней робкою своей
Уж в одиночку наслаждаясь,
Спешит с заснеженных полей.

В краю березовых туманов,
Среди березовой глуши,
Ее чарующих обманов
И упоительной тиши
Люблю бродить весною ранней,
Когда  березовый туман,
Глуши лесной очарованье
И их божественный обман
Звучат уже веселым гимном
Вновь возвратившейся весне,
Ее ручьям, их песням дивным,
Всегда бодрящим душу мне.
 

Звенят березовые песни,
Томит березовая грусть.
И пусть живу я с ними вместе
И с ними вдаль иду и пусть.
В душе моей они отрадой
Звучат весной. И никогда
Они мне не были преградой,
А лишь _ отрадою всегда.

В краю березовых туманов,
Среди березовой глуши
Люблю бродить весною ранней
Для грез, для песен, для души.
 

Сорок сорок

Ктоможет верно мне сказать
Да и, сказав, не ошибется,
Где птицам _ рай и благодать,
Где им вольготнее живется?

В деревне птицам _ благодать.
Им хорошо всем там живется.
Им не приходится искать
Свой завтра долго где придется
И на разведку улетать.
Он там везде всегда найдется.
 

Там кормят даже берега
Реки иль озера лесного,
Иль россыпи зерна сухого…
А то _ обломочек кольца
От вкусной кральки, у крыльца
Вечер оставленной детьми,
Клюют птах около семи.
Однажды сорок там сорок
Нашли баранины кусок…
А сорок маленьких сорочек
Сновали тут же без сорочек
И из чулана за порог
Таскали свеженький творог.
Так кто же может мне сказать
Да и, сказав, не ошибется,
Где птицам _ рай и благодать,
Где им привольнее живется?
 

Туман

Над березовою рощей
Спит березовый туман,
Но рукой своею тощей
Совершает свой обман.

То над лесом льет он слезы,
Где под музыку дождя
Дремлют ивы и березвы,
Усыпляя и меня.

То над бором, по полянам
Громыхнув пустым ведром,
Бор ломает ураганом,
Превращая в бурелом.
 

Но заглянет в лужи солце
И горячею рукой
Зацепив туман, в оконце
Унесет его с собой.

Над березовою рощей
Не плывет уже туман
И рукой своею тощей
Не творит уже обман.

7.12.1994
 

Стихотворушки о насекомушках

Все насекомушки _ вокруг… их много на Планете.
Они средь нас, а мы средь них живем на белом свете.
Одни из них умеют плавать, а вот те _ парить.
А третьи _ ползать иль, как мы же, по земле ходить.
Но и такие средь них есть, что прыгают высоко.
Другие же стрелять умеют, хоть и недалеко.
А эти очень обожают хором песни петь
И даже медным колокольцем любят позвенеть.
И за примерами далеко мы ходить не будем,
А вот одну из незнакомок мы сейчас рабудим.
Она расскажет о себе какого роду-племени…
А мы послушаем ее, у нас ведь много времени.
Уж ты прости нам, насекома, нашу любознательность
Да и вопросы не прими за нашу несознательность.
 

И мы надолго не задержим, хоть нас и вереница,
А мы хотим-то лишь узнать, кто зверь ты или птица?
«Да неужели не узнали кто я перед вами?!
О, верно! Верно! Кто ж горит, как ягода, морковка?!
Да это ж встретилась, друзья, божия коровка!
На спинке огненной ее блестят две пары слив,
Как будто солнце превратило сливы в чернослив.
Блестит на солнце и сверкает огненная спинка,
Как земляники, слив, костянки полная корзинка.
А это что за музыканты, _ будто бы усами,
То водят, вертят, то трясут, а то гудят носами?
Где в одиночку, где вдвоем, где комариным хором,
А то оркестром духовым звенят они под бором.
То угрожают укусить нас средь лесов и дола…
Но… не испить им нашей крови, _ мы не Кока-Кола!
 

Пташечка-музыкашечка

_ Ти-ти-та-та, ти-ти-та-та, _ вдруг донеслось издалека,
Как будто кто коснулся струн перстами нежными слегка.
Я, обернувшись, в чаще леса музыканта поискав,
Не обнаружил никого среди берез и буйных трав.
Меж тем, певец не унимаясь, струн проверив стройный лад,
вдруг залил горные долины анфиладой серенад!
Но что же то за наважденье, кто же мне ласкает слух!
Не Аполлон ли сам и Музы, иль лесной какой-то Дух?
И, осмотрев леса и горы, я, вдруг, увидел пред собой
Виновника волшебных звуков в объятьях ели голубой.
Метался он в ветвях тревожно. Тут поняв его намек
Я удалился от гнезда, где песни пел Лесной конек:
_ Ти-ти-та-та, ти-ти-та-та, _ плыл арфы звук издалека,
Как будто тронул струны он перстами нежными слегка.
И по сей день во мне поют те звуки арфы-пташечки
Каскадом песен-серенад чудесной музыкашечки!
30.03.2000
 

Хор двоюродных сестер

В шубки пышные мороз
Инеем одел берез
На исходе января,
Чудеса в лесу творя.
И на пышные меха
(Что уж там таить греха)
Сели две семейки птиц _
Гаичек и пять синиц.
И раздался на весь бор
Хор двоюродных сестер!
 

Ручейком журчит семья,
А то _ песней соловья…
То, вдруг, дивной флейты звук
Да под дятла перестук,
А то флейты пикколины
Да под звуки мандолины
Слышатся в концерте птиц,
Гаичек и всех синиц.
То _ двоюродных сестер
Голосов раздался хор!

12.1.2002
 

Серенада девочке

Тебе еще так мало лет.
И косы _ темный лес.
В твоих глазах сияет свет
Лазоревых небес.
И голосок твой серебрист
Лесным ручьем звенит.
И, как лесной ручей, он чист,
И чистотой пленит.
Твои уста, как снегири,
Как свежесть роз манит.
И краше утренней зари
Заря твоих ланит.
 

Медведица Кайя

Не помню где я услыхал
О бабочке прелестной.
Но в книжке я потом читал
О ней рассказ чудесный,
Где называлася она
Медведицею Кайя
За то, что мшистая спина
ее (в пуху) большая.
И долго я ее искал
В лесах, в горах блуждая,
Чтоб на нее взглянуть мечтал,
Долинами шагая.
 

Но вот, однажды увидал,
Как над лесной полной
Подобно бабочке летал
Цветок какой-то странный.
На крыльях бархатных белели
Березовые рощи,
А между ними угли тлели
Костра в безлунной ночи.
Я очарованный стоял.
И лишь восторг во мне кричал:
Медведица ж то Кайя!
Так вот она какая!
 

Иволга

Вышел я, _ чуть рассвет синий брезжил.
Не искрилась еще и роса…
И знобил холодок только свежий
Да шептались сонливо леса.
Где-то там, за околицей дальней,
там, где солнце над бором встает,
Услыхал я, вдруг, голос печальный,
Будто кто-то кого-то зовет…
То не зверь одинокий там воет
И не ветер деревья там гнет,
И не леший в болоте там ноет…
Это иволга грустно поет
Русских песен, красавица-птица,
Широту и раздолья полет.
Это русского леса жар-птица
В наших рощах на радость живет.
 

Снегири

Иду поляною лесной…
В сиянье утренней зари
Горят каймою золотой
Вершины гор. Как фонари
Мерцают звезды над тайгой
В холодной бездне голубой.
А здесь в безмолвии лесном
Все спит еще глубоким сном,
Где в сказочной дремучей сени
Царит покой. Там _ царство тени.
Ничто не светится в чащобах _
В лесных заснеженных трущобах.
Лишь ярче утренней зари
Горят на ветках снегири.
Они, вспорхнув, на сосны сели,
Мерцая словно фонари,
А то в вершине старой ели
Горят румянцами зари.
 

Что-то в небе заблистало,
Раздвоилось, поплыло…
Вдруг, не видно вовсе стало.
Видно, _ это Н.Л.О.
1.4.1993
 

Мне села грезятся в долине голубой

Я горных сел не видел никогда.
И потому, терзая мой покой,
Где бы я ни жил и всюду, и всегда
Мне села грезятся в долине голубой.
Я вижу их средь дымной седины,
Среди тайги, немыслимых утесов,
Где слышу песни милой старины,
Давно забытых и дорог, и плесов.
Там между гор и сказочных долин,
Среди полян и старых тополней
Я вижу кровли из седых тесин
И слышу песни ветхих «журавлей».
Я горных сел не видел никогда.
И потому, не сладив сам с собой,
В мечтах иду я в горы, как всегда,
Где села грезятся в долине голубой.
 

Первоцвет

Только лишь снежок подтает,
А из-под него _ кусток.
_ Ярким золотом сияет
Мат-и-мачехи цветок.

25.5.2014
 

Фиалки

Из-под снега пробиваясь,
Чтоб от мачих не отстать,
Две фиалки, улыбаясь,
Молвят: мы ль им не подстать?!

25.5.2014
 

Подснежник

И, хотя цветочек этот
Первым должен расцветать,
Но, замешкавшись он где-то,
Любит часто отставать.

25.5.2014
 

Вы вставали когда-нибудь рано?
На заре вы бродили в лесу?
А видали, как ель с сарафана
Самоцветную сыпет росу?
Вы видали лесные чертоги?
В буреломах бродили босой?
Ледяной обжигали вы ноги
Самоцветною жгучей росой?
Может все же когда-нибудь рано
На заре вы бродили в бору:
Наслаждались ли из балагана
Трелью зяблика в птичьем хору?
Может, слышали иволги стоны?
Серенады скворца в тополях?
Иль зарянок в заре перезвоны?
Или свист перепелки в полях?
Нет, вы не были и не видали,
Как брильянтами брызжет роса…
Да и иволги плач не слыхали,
И _ синиц на заре голоса.
 

Давно я в походе. Иду по Уралу.
Один. С рюкзаком, как всегда.
А сам ж мечтаю собраться к Байкалу,
Где я не бывал никогда.

Иду по долинам таежной тропою
Я в поисках старь-старины.
Иду я дорогой, босою стопою
В пыли оставляя следы.

Однако, не слышно старинной деревни.
Не видно ни изб, ни гумна.
Лишь _ путь, что мне под ноги стелется древний
Да та же, что встарь, _ тишина.
 

Закат уже гаснет. В глазах уж виденья.
И версты нет сил отмерять.
А в мареве синем не видно селенья.
Знать, в полнее мне вновь ночевать.

Глоток бы студеной и вмиг _ в сновиденье.
И так до зари не вставать.
А там, на восходе подняться в мгновенье
И вновь по Земле зашагать.

25.7.1993
 

Вот и, кажется, конец,
Иль конца начало,
Иль мои стихи пора
Начинать с начала?
Иль, как раньше, детвора,
Помню я, кричала,
Что конец-то _ для овец,
А для нас _ начало!
Так начнем же, наконец,
Читать стихи с начала.
Но делать с вами мы сейчас
Не будем возвращений,
Ведь стихотворушек у нас
Большой запас, на целый час,
Что слаще всех варений.
 

Ода Юсеньке моей

Член семьи она у нас, прекрасная Юнесса.
Для меня ж она _ отрада, _ сказочного леса!
Всякий раз вихрит ко мне, во мне души не чая!
Глажу я ее, хозяйки ж и не замечая.
«Ты не гладивай меня, а лучше дай колбаски!
Ну, а гладивай потом уж и дари мне ласки!»

27.Х.1999
 

Это малышам

Утром ты вставай быстрей
Без ленивых потягушек,
Чтоб всю жизнь быть здоровей
И прыгливее лягушек.
Ручки с мылом утром мой
Перед утренней едой.
И, делясь обедом с другом,
Затяни животик туго.
Грациозным чтобы быть.
Ручки ж не забудь помыть.
Перед ужином ты все же,
Хоть не будешь есть рагу,
Ручки вымой чисто тоже
Всем на зависть и врагу.
 

И это тоже малышам

Чтоб мил нам был весь белый свет
Нам мудрый грек дал свой совет:
Ты завтрак кушай свой весь сам,
Обед же _ с другом пополам.
На ужин все свое рагу
Ты своему отдай врагу.
Ну, а себе возьми в салфетке
Преароматные конфетки.
А на ночь два_три черпачка
Парного выпей молочка.
 

Шарик-Шаринька

Однажды, зойным летом спускаюсь горным склоном
Проулком деревенским заросшею тропой…
Вдруг, выкатился Шарик с тонюсенькиным звоном
И падает на тропку, заросшую травой.
Он падает на спинку, от счастья улыбаясь,
И лапками, как ручками, зовет меня к себе.
Я грудь его широкую погладил, наклоняясь.
От счастья от подпрыгнул и повел меня к избе
Душой он тонко чуял, что будет он мне другом,
И, что любимым будет и скоро будет мой,
И верным он мне будет, иди я хоть за лугом,
И будем мы с ним вместе и летом, и зимой.
Когда я вновь приехал в ту горную деревню,
Я Шарика увидел в снегу возле избы.
Дрожит он на морозе, а глазки его дремлют.
Его мерзавцы бросили на произвол судьбы.
И, покормив с ладони и, нагрев собою,
И, на руки подняв его, подались от избы
На станцию счастливые таежною тропою.
Ведь братьями мы стали с ним злой волею судьбы.
 

Котеночек _ Заинька

В сумерках на улице под деревом густым
Будто кто-то скипнул, вдруг, ведерочком пустым.
Заглянул под дерево, _ котеночек сидит.
Видно, _ к людям просится и жалобно пищит.
Крошечный, беспомощный не должен погибать!
Тотчас из-под дерева решил его я взять.
И, достав, сказал ему: теперь ты будешь мой.
И понёс красавца я по улице домой.
Чёрненькое личико, огромные глаза,
Белый подбородочек и сам, как егоза.
Черненькое личико и два пучка усов
Белых, словно в инее, иль стрелки от часов.
Все четыре лапочки он, словно в белый мел
Выкрасил, как варежки, и на себя одел.
Белоснежно жабо на нем. Иначе как?
Уж поскольку носит он парадный черный фрак.
Вдруг, начал проситься он в родной кошачий мир.
Бросился с балкона он, мой маленький кумир.
Мигом, вдруг, осиротев, как одинокий зверь,
Я ищу его, не зная, жив ли он теперь.
 

Кружатся чайки в лазоревом небе…
«Близко земля уж! Кричат моряки.
Кружатся чайки в безоблачном небе…
«Близко вода». Говорят рыбаки.
Кружатся чайки в бездонной лазури
Над утомленной землей городской…
Души томятся их жаждою бури,
Сердце мое наполняя тоской.
 

Шел я берегом речушки…
Вижу, девочки идут.
_ Как зовут-то вас, девчушки?
_ Нас Наташами зовут.
Неразлучные подружки
Скоро в школу уж пойдут.
Там научат их прекрасно
Петь, писать и рисовать…
А как научатся читать,
То каждый день и ежечасно
На книжки будут налегать.
И, пригласив соседа Мишку,
И всех ребят, чтоб снова сесть
(Но уж без мам) и эту книжку
Самостоятельно прочесть.
А вот, когда вы подрастете,
То в книжке также небольшой
Вы Лирику мою прочтете
В обложке снежно-золотой.
 

Если книжка-замухрышка
Или глупостей полна,
То такая горе-книжка
Никому и не нужна.
Но если ж вещь или та же книжка
Вас очарует красотой
То и не надо, а _ под мышку
И дай Бог ноги, и _ домой.
 

А дальше
рисуйте
картинки
вы
сами
цветными
и
яркими
карандашами
 

Как
я угольком
из печи
рисовал,
когда
еще
вовсе,
как вы же,
был мал.
 

Две маленькие поэмы
 

Вечер в деревне

Сверкнуло солнце, догорая,
Лучом последним за рекой.
И там божественной стопой
Шагнув в чертог речного рая,
Уходит гордо на покой,
Лучом прощальным озаряя
Берез вершины и луга,
Макушку ветхого сарая
Да крутые берега.
А здесь в деревне, воздух мая,
Терзая запахом цветов
И медом ивовых кустов,
Мечты и силы пробуждая,
На волю манит из домов.
 

В деревне вечер _ это праздник
Для детворы и стариков,
И для уставших мужиков.
И, даже день в хмелю лобазник
Проспав в чулане средь мешков,
Послышав улиц оживленье,
Встает и он уже в мгновенье
Среди толпы, где детвора
Кричит ему: Ура! Ура!
И, стариков опережая,
Вздымая пыль до облаков,
Горохом сыпясь со дворов,
Нас карапузов шумных стая
Бежит встречать своих коров.
И лишь нас кучка появилась,
Минуя улиц поворот,
Как свора Жучек закружилась
И, закрутив водоворот,
 

За нами с лаем припустилась,
Утюжа чей-то огород.
А босоногий наш народ
Спугнуть готовый сатану,
Вмиг разобрав свой огород,
Верхом на палках без забот
Навстречу скачет табуну.
А у ворот, коров встречая,
Как званых дорогих гостей,
С ломтями хлеба ожидая
Своих кормилиц всех мастей,
Толпятся женщины, волнуясь,
И норовят издалека
Все угадать, о том толкуя,
Несут ли Маньки молока.
И вот, мыча, в тумане лая
Дворняжек, Жучек, разных псов
И, тучи пыли поднимая,
Идет-бредет табун коров.

 

Своих завидев уж хозяев
С ломтями хлебными в руках
И, хлебный запах предвкушая,
От нетерпенья в попыхах
Спешат рогатые бегом,
Друг друга уж опережая.
И брызжит вымя молоком.
Они бегут быстрее лайки.
И гонит, словно, их огонь,
Чтоб к ожидающей хозяйке
Уткнуться в теплую ладонь.

Над ними, с гулом провожая
От самых пастбищ до дворов
И, непрестанно угрожая,
Клубится тучи комаров.
Их вицей с криком разгоняя,
Как самых злых своих врагов.
 

Нас босоногих малых стая,
Не узнавая уж дворов
Да и себя не узнавая,
И, даже тьмы не замечая,
До первых бьется петухов,
Когда давно уже дымится
Туманом теплая река,
А над селом, как облака,
В медовом воздухе струится
Уж дух парного молока.
Но вот, все стихло. Уж прохлады
Крадутся змейки меж дворов,
Меж трав, темнеющих кустов…
Звучат последние рулады
В тиши вечерней петухов
И пташек поздник серенады,
И дальний звон колоколов…
И все _ в дремоте: над полями
Зари вечерней облака
 

И крик ворот над тополями…
И лишь во тьме издалека
Чуть слышны стоны кулика.
Да где-то тяжко за плетнями,
Вздыхая, плещется река.
Утихло все, как у буреломе,
Как будто в старом фонаре,
Давно погасли окна в доме,
Утихли звуки на дворе,
Не дышат шорохи в соломе…
Уже, свернувшись в конуре,
Давно лежит и в полудреме
Рычит сквозь сон уставший пес.
Не спит лишь ветер на шеломе.
Да конь жует еще овес.
А за селом в лиловой дали,
Где стелется уже волна
Седых туманов, замерцали
 

И гроздья звезд. Средь них она
Уж показался в тумане
Над лесом в красном сарафане,
Царица ночи Свет-Луна.

Там, за околицей села,
Где спят старинные дороги,
Где дремлет старая ветла
И, где когда-то пели дроги,
И там утихли смех и байки,
Костров не жжет уж детвора…
Лишь причитанья балалайки
Тревожить будут до утра.
 

Много в жизни видел я прекрасного
М немало также _ безобразного
Много в жизни видел я и вздорного
И не меньше также _ смехотворного.
Потому для радостного пения
Наших душ, а также _ настроения
Написать решил я стихотворушки
Всем на радость
Чудо-смехотворушки.
 

Дивный островок

Расскажу я о прекрасном
Островке средь озерца,
Не приснившемся в атласном
Сне богатого купца,
Не искрившемся в фонтанах,
Не явившееся из грез, _
Жившем! Но не в дальних странах,
А среди родных берез,
Между зарослей пахучих,
Где дремал бескрайний лес,
Средь ручьев и рек певучих
И безоблачных небес.
Жил он жизнью безмятежной,
Где в обширнейших полях
Зрела рожь и голос нежный
Пел в старинных тополях.
 

Но, вдруг, вспыхнул маком красным
В глади озера восток
И над островом прекрасным
Взвыл разбойничий свисток.
Запылали, загорели
Терема, дворцы, вода…
Часть жильцов в домах сгорели,
Остальные, _ кто куда.
«В той разбойничей метеле
Смыло всех, как с поплавка
И тотчас осиротели
Мы, их дети с островка.
Потому-то с позволенья
Взрослых лучших из людей,
При поддержке вдохновенья
Мы рассказ продолжим сей:
 

Любим раннею весною.
Но и даже в летний зной
Погулять тропой лесною
В роще средь листвы резной.
Но не раннею весною
И ни в лета благодать
Той тропинкою лесною
не дают нам погулять
Там разбойники лесные,
Кои выйдя из берлог,
Блюда кушают местные,
Притаившись у дорог.
Кровью блюда запивая
/Из прохожих/ вместо вин
И, безжалостно кусая,
Кровь сливают их в графин.
 

Мы ж орде той беззаботной
Крикнем хором дружно влад:
Цыц! Не лезь из тьмы болотной,
Убирайтесь все назад!
Возле нас напрасно вьетесь
Вплоть до утренней поры
И носами зря вы бьетесь,
Зря острите топоры!
И, как рыбы вы не бейтесь!
Не точите нос, как кол!
Хоть о камень вы разбейтесь,
Вам не сделать нам укол!
Не боимся мы укола!
Прочь с дороги, комарье!
наша кровь _ не Пепси-Кола, _
Не отведать вам ее!
 

У разбойников _ забота:
То ограбить, то убить…
Эта им мила работа,
А другой не может быть!
И, не зная обмолота,
Превратили Рай в сарай,
Озерцо же _ в гниль болота,
Островок _ в пустынный край.
В рощах сказочных, бывало,
Лесников да грибников
Встретишь, глядя вслед устало,
Да детей, да стариков.
Там теперь, где хороводят
На не поиграливать,
Там, куда пьянчужки бродят
Время прожигаливать!
 

Благо было на дорогах!
Был не страшен дикий зверь,
Прозябавший лишь в берлогах.
Благо было!.. а теперь
Нет того в помине Рая,
Всюду бродит дикий зверь,
Процветающий в сараях…
Благо было!... а теперь
На болоте верховодит
Жаба, старая карга!
Всех она там за нос водит
Словно в печке кочерга!
Ей прислуживают шайки
И разбойников, и крыс,
Дрянь сосущих по полшайке
Из болота, как кумыс.
 

И в тумане опьяненья
На себе одежды рвут,
А от головокруженья
Песни пьяные орут:
Мы теперь здесь _ боги сами!
Что хотим, то и творим!
Ведь не даром мы _ с усами!..
Надо: Свет весь разорим!..»
И… так по-собачьи лая,
Рушат все и жгут дотла!
Им в разбоях помогает
Их разбойничья метла.
Языков они не зная,
То рычат, то мукают,
То по-волчьи завывая,
Вдруг, свиньей захрюкают.
 

Жаба, шайкой управляя,
Приказала сжечь дотла
Островок _ кусочек Рая,Ю
Чтоб пустыня лишь была.
Приказала уничтожить
И всех лучших из людей,
Чтоб разбойников размножить.
Что служили верно ей!
Откормив же дочку-бочку
И сынков-бандитов пять,
Квакает, мо, в одиночку
Их сумела воспитать!
Подняла, мол, и взрастила,
И никто из них неплох!
И на ветер отпустила
Дикий тот чертополох!
 

Но, чтоб жабе насладиться
Подлостью до тошноты,
Натравить она стремится
Жабинят, крича: «Квак, ты
Вот тому измажь одежду,
А вон тем разбей окно!
Этой ты разрушь надежду,
А у тех стащи сукно!
А вот этих ты отквакай,
Нахами им, что есть сил!
А вот эту ты открякай
Так, чтоб свет был ей не мил!
А вот тем дай вместо хлеба
Иль кирпич, иль отрубей,
Вместо синего чтоб неба
Зрели черных голубей!
 

А у этих милых деток,
Коим дан было килограмм
Шоколада и конфеток,
Укради и скушай сам!
А вон тем наплюй в колодец,
Этим гнезда разори!
Дом сожгли вон тем, Уродец,
Чтоб пылал он до зари!
Вырой яму на дороге,
Чтоб валились все в нее
И стонали б, как в берлоге,
Разодрав свое белье!
Видишь там вон музыкантов?
Струны ты им подточи!
нам не надобно талантов!
По нутру нам палачи!
 

Музыка нам не понятна!
Что она такое есть?!
Что-то звякают невнятно, _
Что не выпить и не съесть!
Музыка у нас другая,
Та, что всем нам по-нутру,
Та, что лает, завывая,
День и ночь, и по утру,
То, как сваи забивая,
Громыхает, словно в таз,
То забулькает, глотая,
Наш родной болотный газ!
Не нужны нам и поэты,
Их печальных умный взгляд,
Их стихи и их заветы…
Нам по-нраву ж верхогляд!
 

Ибо всях поэт _ мыслитель,
Видящий других насквозь.
Мы же не хотим, простите,
Что он видел нас насквозь!
Вот такая штука эта!
Замани-ка ты, сынок,
Знаменитого поэта
К нам в болотный уголок!
Да, сынок, не будь же скрягой,
Вдвинь его в чертог высок
Да болотною корягой
Трахни ты его в висок!,
Так воспитывает жаба
Жабинят своих в пруду!
Хуже, чем Ягова Баба,
Зло творящая в трубу!
 

И страшнее, чем Бен Ладен,
Бред у коего _ террор.
Трижды три будь он неладен,
Проклят будь, как подлый вор!
Лишь о подлостях мечтая,
Жаба ночь в кустах сидит,
Всех бандитов подстрекая,
День и ночь она твердит:
«Мы живем во мгле болота
Жизнью дождевых червей, _
Зло творить _ у нас забота _
Самым лучшим из людей,
Ибо жизнь убого-сира…
Но, чтоб веселей варить
Кашу подлости для мира,
Призваны мы зло творить!
 

Подлость ли черкнуть в конверте
Статной даме! Иль кого
Затравить до полусмерти,
Нам не стоит ничего!
Затравить до полусмерти,
Обозлить на всех и вся,
Чтоб в глазах летали черти,
Было чтоб глазеть нельзя!»
И бандитов увлекая,
Прячась же сама в кустах,
Из кустов их подстрекает
Зло творить и сеять страх,
Натравить толпу послушных
Исполнительных, как псов,
Всех безмозглых, дикодушных
И прожженных подлецов,
 

Всех авантюристов века
И умалишенных рожь
На феномен-человека,
Что на подлых не похож,
Квакнула: «Добить до смерти,
До его последних сил!
Затравить до полусмерти,
Чтоб ему был свет не мил!
Натравить толпу безмозглых!
Затравить его толпой!
Обозлить на всех промозглых
И орать: «Ты _ псих, больной!»
Но, чтоб злом ей наслаждаться,
Бредит жаба день и ночь
Безнаказанной остаться, _
Даже съесть готова дочь!
 

Свора эта псов, бандитов,
Сея подлости и зло,
Морды пряча паразитов,
Корчит славных всем назло!
Но, вернувшись, люди скажут
И разбойникам, и ей
И на дверь тотчас покажут,
Крикнув жабе: «Ты не смей
Квакать подлости, босая,
Жабой жаргонечески,
Всех вокруг себя кусая
Не-по-человечески!»
Да и мы, хоть шепелявим,
Ведь еще детишки мы,
Но за пояс мы заправим
Хоть кого, ведь мы _ умы!
 

И умишко вмиг подправим
Мы компаниею всей,
И на дно тебя отправим
Вместе с бандою твоей!
Что раздулась, как чистерна,
Разлеглась в чужих полях?!
Иль понравилась лючерна,
Иль _ кукушка в тополях?!
Что разбухла, как чистерна
Развалившись на пути?!
Уж ты думаешь, наверно,
Что тебя не обойти?!
Что ты бродишь, будто в бане,
Обнажив живот и зад
С кожей, как на барабане,
Дергаясь вперед и взад?!
 

Сгинь, бесстыдница нагая!
Да побрей свои усы!
Не забудь же, удирая,
Прихватить свои трусы!
Убирайся из болота!
Островок же нам верни,
Где хлеба _ без обмолота,
Да остались только пни!
Да разбойников подручных
не забудь с собой забрать,
Было чтоб тебе не скучно
Вместе с ними удирать!
Но куда ж они исчезли?
Всюду голь да всюду пни…
Не под пни ж они залезли?
Да ведь пни и есть они!
 

В красно-белые уборы
Разодеты все подряд
И, как будто мухоморы,
на пеньках расселись вряд.
Это что за мухоморы
Порасселись в кучах мух?
То ль _ разбойники, то ль воры,
То ли _ внуки ведьм-старух?
Что расселись, бегемоты,
Поперек лесной тропы?
Мух доесть? Иль без заботы
Почесать свои пупы?!
Брысь с поляны, мухоморы!
Прочь с тропинок и дорог!
Разбегитесь псы и воры
По углам своих берлог!
 

Да и люди крикнут красным
Мухоморам всей гурьбой:
«Прочь! И бросятся к Прекрасным,
Что вернутся вновь домой.
Прочь и ты, свинья-чистерна!
Во хлева проваливай!
Да смотри там на лючерну
Рот не зазеваливай!
Иль тебя мы пропесочим
С мылом, с содой и с песком
И послом уполномочим
В «рай», ошпарив кипятком!
Ну, а ты что тут расселся,
Подлый жабинский сынок?!
Ждешь, чтоб череп разлетелся,
Как дадим тебе пинок?!
 

Не кради у малых деток,
Коим надо бы помочь,
Шоколад и горсть конфеток!
Вон с тропы, уродец, прочь!
В чистый ты не плюю колодец!
И не рой ты людям ям!
Пей же сам ты грязь, уродец!
В яме же торчи ты сам!
Это что там за девицы
Вылетают из окон!
То не «секретарши-ль-птицы»
Без рейтузов скачут вон?
Уж нечитая ли сила
Столько сил смогла им дать,
Что, как мух, их не выносила,
Помогая удирать?
 

А еще что там за снобы
Выползают из болот?!
Не поносные ль микробы
Взять хотят нас оборот?
Вы не хмурьте лбы бараньи!
Не нацеливайте нос!
Ведь при всем вашем старанье
Не устроить нам понос!
Если вы все ж нас прижмете,
То мы вас при всей толпе,
Если вы не улизнете,
Вмиг размажем по тропе!
А еще что там за табор
Выползает из пещер?!
Не щенки ль абракадабор,
Не змееныши ль Химер?
 

Вновь нечистая что ль сила
Из пещеры лежет вон,
Что не раз уже носила
Над болотом стон и звно?
Что средь них за бегемот там?!
Уж не жабинский ли зять
Бродит в злате по болотам,
Хоть _ балбес, ни дать, ни взять?!
Это что за капилявки?
Иль то _ банные листы
Присосались, как пиявки,
И повисли, как глисты
Под обрывами крутыми,
Корча мальв и «калачей»,
А под рясами «святыми»
Скрыт кинжал у палачей.
 

Прочь с проселочной  дороги
Кровожадное зверье!
Убирайтесь все в берлоги
Воры, псы и комарье!
Брысь! Разбойники, шакалы!
Кыш! Мышей летучих мразь!
Убирайтесь все в подвалы?
Там вас ждет родная грязь!»
И когда исчезнут Жабы,
И разбойников пора,
По грибы повалят бабы,
А за ними _ детвора.
И очиститься, сверкая,
Озерца от грязи гладь,
И воссветит голубая
Ширь небес и благодать!

1-23.X.2001
 

Эпилог для родителей

От автора
Среди необъятных просторов Урала, где всего лишь три века назад царила дикая глушь, дивными самоцветами привольно порассыпались среди горны долин, голубых озер и степных речушек некогда богтаые хутора, заимки, старинные деревни и казачьи станицы.
Сюда более трехсот лет назад и пришли мои далекие предки. Здесь их потомки, служили люди, как рназывали дворян встарину, и казаки, заложив Челябинскую крепость, основали затем в сорока верстах от нее на  едва приметной степной речушке Еманъелге небольшую крепосцу, разросшуюся со временем в огромное село. Там, за околицей этого села, на пустынных берегах речки в середине XIX века мой прадед Фёдор, потомственный дворянин, отличавшийся большой любовью к природе, посадил небольшой сосновый бор «Для украшения села и, как любил он говаривать, _ на радость внукам».
В этом живописном селе под музыку прадедова бора родилась моя мать Ольга Александровна. От нее, умевшей задушевно рассказывать о старине, я и узнал, что мой кроткий дедушка, потомственный дворянин, Александр Федорович и его брак Яков Федорович, обладавший незаурядными музыкальными способностями, в 1921 году будучи ограбленными большевистскими бандами, умерли от голода. С бабушкой же, Анной Яковлевной Ерушиной, потомственной дворянкой, обладавшей светлым умом и редкими математическими способностями я помню лишь одну встречу, запечатленную мною в рисунке и в рассказе «Заимка», отразившем моей маленький поход с ней на Батуринскую заимку в летний погожий день среди красот природы. А красота окружающего мира сызмальства привлекала мое внимание и, завораживала меня, подолгу заставляла любоваться ею. Потому меня уже в раннем детстве неудержимо влекло на лоно природы, однажды и навсегда очаровавшей и звонко откликнувшейся бесконечным эхом в моей отзывчивой детской душе.
Родившись в благородной семье, восходящей к старинному роду первых поселенцев Урала, к роду казаков и «служилых людей» я унаследовал все то духовное и высоконравственное, что характеризует и отличает людей подобного происхождения. И не потому ли меня всегда страстно влекло и приводило в восторг все утонченно-изящное в людях и все прекрасное и возвышенное в природе и в произведениях искусства? Ранее детство мое прошло в захолустном степном поселке в семи верстах от родной деревни моей матери Еманжелинки, основанной моими славными далекими предками. Там на гусином лугу за речкой Еманжелинкой, где единственным украшением была старинная березовая роща, я самозабвенно рисовал стройные березы, вьющиеся меж ними тропы и грустные степные дороги, манившие куда-то в таинственные голубые дали, где мерцая в зыбкой дымке, синели, будто далекие горы, вершины загадочного бора. Он был виден с моста, а еще лучше с крыши нашей избы, откуда открывались захватывающие дух степные просторы. И стоило мне его увидеть, как обуяла меня страсть уйти по зеленым коврам незнакомых дорог в те загадочные голубые дали, кои много лет спустя зазвучат в чарующей музыке моей лиры:
По дорогам незнакомым, что манили, звали,
Босиком любил уйти я в голубые дали.
И, растворившись в тех таинственных далях, и, попав, наконец, в чертоги того загадочного бора, я был на всю жизнь очарован его сказочной музыкой эха, разбудившей во мне мечты и грезы, и какие-то новые, еще незнакомые чувства, уносившие меня вместе с эхом то в таинственные чащи, леса, то в далеки неведомые страны. И потому не удивительно, что возможность постоянного общения с природой так рано пробудила во мне художественные способности и, не только в живописи воплотившиеся, но и ваянии. И если летом я лепил, а зимою рисовал, то и летом, и зимою меня непреодолимо мучила страсть к музыке, божественней которой не было в мире, чем музыка прадедова бора, сказочно звучащая и по сей день в душе моей. И вот в ту далекую пору, когда мою детскую душу уже волновала и музыка, и красота окружающего мира, когда меня неудержимо влекло на лоно природы, где я, самозабвенно созерцая сказочные уголки лесных дебрей, пытался отразить их в своих рисунках, тогда я и осознал свое призвание художника. Но живя вдали от очагов культуры и не имея не учителей, ни наставников для развития своих дарований, я вынужден был опираться лишь на свои врожденные способности, тонкую интуицию и на свою страсть к познанию, позволившую мне делать для себя открытия в природе, в изобразительных искусствах и музыке. Но сызмальства очарованный также и красотою поэтического слова, я уже в раннем детстве, едва научившись у старших братьев читать и писать, с самозабвением ушел в мир поэзии.
И в первых же своих стихах на удивление домочадцам и мне теперь я создал не только задушевные, но и на редкость самобытные образы окружающей жизни и мира природы, как, например, в стихотворении о весне, где я воспел и буланую лошадь, имевшуюся у нас в хозяйстве:
Прикатила Весна на буланом коне,
Злую Зиму турнула со Стужей
И подарком оан в день рождения мне
Расплескалась талою лужей.
И хотя у меня и детства-то не было, но с какой томительной тоскою я прощался с ним в свои 14 лет стихотворением: отпылало детство красною рубашкой.
Учиться поэзии мне было не у кого, потому всем, что я знаю и умею, обязан лишь себе, ибо если человек одарен духовно, то он обладает способностью восторгаться, если ж одарен острым умом, то _ возмущаться, ибо лишь восторг и, как говорил Ювенал, «возмущения» порождают произведения. И я уже в детстве создавал их, пусть по-детски наивные и несовершенные, но не надуманные и нефальшивые, а откровенные, восторгами рожденные и из глубин души идущие. А возмущаться мне было чем уже в детстве, когда один из ровесников моих выдал ребятишкам все мои творческие планы; когда подлый одноклассник, называвший сам себя Аркашечкой-Таракашечкой, обещавший пойти со мной корчевать корни на дрова, но, увильнувший сам, увел всех моих друзей, шедших мне на помощь; когда психически ненормальная, постоянно кусавшая свио ноги, учительница немецкого языка, имевшая одного сына и того умалишенного и, мечтавшая о какой-то там еще славе, решив сравнять и меня со своим умалишенным чадом, от дикой зависти и от врожденной подлости, однажды во время уроки ни с того, ни с сего выкрикнула: «Не видать тебе славы великого художника!» Будто я о ней мечтал. Выкрикнув свою обгрызанную мечту, она натравила на меня, как безмозглых дворняг, всех учителей школы, чтобы они не перевели меня в 7 класс, по окончании коего я ведь мог поступить в художественное училище, а оттуда _ прямой путь, как они считали, к «славе великого художника», чего страшно, боясь вредили мне эти интеллектуально убогие, духовно ничтожные, околачивавшиеся в учителях потомственные хамы из банды возлюбленной авантюристом Лениным и размноженной палачем Сталиным, среди коих особенно усердствовал бездушный с кирпичом вместо души горе-математик, едва усвоивший таблицу умножения, оставивший меня в 6 классе и, вынудивший меня покинуть школу; когда эти учительствующие хамы функцию душителей таланта передали заводским хамам, а те, травлей вынудив меня уволиться, передали эту функцию потомкам блатной шпаны и подлым, уничтожившим не только С. Есенина, Б. Пастернака и академика Сахарова, но и 43 миллиона самых лучших людей России, весь цвет русской нации, по сей день травят меня блатною шпаной во имя процветания самой шпаны; когда натравленные на меня удавами преподаватели муз. училища не дали мне его закончить; когда коммуниствующая свора на заводе затравив меня до полусмерти, натравила и врачей заводской больницы; когда мне, поступившему в университет, натравленные удавами преподаватели, не дали даже начать учиться; когда удавы натравили ЖКО, АТС и всех моих соседей; когда подслушав мой телефон, удавы натравили жителей деревни, где я намеревался купить дом, чтобы избавиться от городской шпаны и краснотряпочных подонков, среди коих особенно усердствует натравленная на меня удавами несостоявшаяся писательница Маня, этакая подлая старушонка, которая, напрашиваясь мне не то в любовницы, не то в жены, пыталась завлечь меня брагой в бутылках, заткнутых грязными тряпицами, и как ту не возмущаться, если эта красногузая большевисткая бумагомарака от дикой зависти и врожденной подлости обливает меня грязью по телевидению, доступ к которому ей устроили все те же удавы и, когда натравленная ненормально учительницей преподаватель русского языка отказалась проконсультировать меня по теории поэзии, мне довелось изучить ее только лишь через много десятилетий, (после отстранения о власти большевистских мракобесов). Потом только теперь мне. изучившему всю поэтическую «алгебру» Древней Греции и Рмаа, открылся необъятный мир истинной поэзии, красота коей и врожденное стремление к прекрасному привели меня к самым возвышенным поэтическим формам, где мечты и грезы выплеснулись музыкой элегий и сонетов, где непременно присутствуют величественные красоты природы. Но если в детстве природа была для меня источником лишь эстетической радости, то теперь, и более того, отдушиной стала для меня, куда я ухожу, чтобы побыть в обществе с детства милых моему сердцу веселых берез и статных сосен. Там на лоне природы я не только отдыхаю душой и телом от хамов и хамства, но именно там я и создаю свои лирические произведения. Потому мне, прирожденному лирику с душой возвышенной и чуткой и создавать бы лирику для детей с душой чуткой, но подлые хамы вынуждают писать эпиграммы.
До большевистского переворота население России состояло из шести исторически сложившихся сословий и ни одно из них не нуждалось ни в геростратах лениных, ни в бандитах Сталиных. И лишь отродье подлых, плодивших на задворках городов от случайных случек, жадело иметь своим вожаком какого-нибудь авантюриста Ленина, который и помог им захватить власть, а они ему обеспечили вечную славу. Дорвавшись до власти и, уничтожив славный русский народ, это подлое отродье вопит: «Мы самые лучшие, справедливые и добрые люди в мире!» И по доброте своей они уничтожили всего 43 миллиона истинно лучших людей России, весь свет русской нации, весь генофонд носителей высокой культуры. Уничтожили поэтов, писателей, ученых с мировым именем. Изгнали гордость русской нации Шаляпина, убили гениального поэта России Есенина, расстреляли создателя лучшего танка в мире Т-34, на последней большевистской сходке затравили до смерти академика Сахарова. И вот эти-то «лучшие бандиты» ограбили моего дедушку, Александра Федоровича, который, спасая семью от голода, сам умер голодной смертью. Затем они расстреляли мою тетушку Дуняшу на «золотых горах» близ Челябинска. На операционном столе зарезали моего отца Максима Ивановича, в больнице умертвили мою мать Ольгу Александровну.
В Кремле был отравлен старший брат Виталий Максимович, сотрудник НКВД, был убит средний брат Павел. Меня же эти подонки начали травить еще до службы в армии, когда на заводе, однажды, мой начальник сказал мне: «Я и не знал, что у меня работает столь редкостный и разносторонней одаренный человек. Но почему ты не в комсомоле?» Мне дали историю комсомола. Я прочитал, запомнил. На следующий день мы пришли в комитет комсомола. За столом сидела девица. Начальник, пройдя, сел слева от слова. Я, пройдя до середины комнаты, остановился в ожидании приглашения сесть. Приглашения не последовало. Тогда я стал ждать вопросов. Не дождавшись их, я решил сказать им, что, если вы решили принять меня в свою комсомольскую компанию, то пригласите меня сесть и по-дружески побеседуйте со мной. Но поскольку я был чрезвычайно стеснительным, то я этого не сказал им, этим невежественным строителям барачно-бандитского коммунизма, не знающим даже элементарных правил этикета. Я повернулся и вышел. А у моего начальника не хватило ума спросить у меня на следующий день почему я вышел. Вместо этого он начал надо мной издеваться. А затем вся эта свора объявила меня врагом народа. И началась травля.
Отслужив в армии, я вернулся на тот же завод, где тут же началась травля. Затравленный до полусмерти, я попал в заводскую больницу, где меня не лечили, а как и мою мать, пытались умертвить. Спасла меня медсестра, посоветовавшая мне уйти из больницы. Едва живой я ушел на другой завод, где началась та же травля. И на каком бы предприятии я не появлялся, везде начинались издевательства, ибо за каждым моим шагом следили КГБешники _ эти тупые, необразованные тайные удавы, бездельники и дармоеды, истребившие весь цвет русской нации. Но самую страшную травлю эти строители коммунизма устроили в 1982 году в Доме пионеров и школьников (ДПШ), где я работал руководителем студии изобразительного искусства со 150 учениками. А шайка, как называли себя они _ это Ильина, Цепелева, Смышляев, евреи Борк, Хейман, милиционер Цыпкало и многие другие, не имея кружководцев были лишь оформлены и появлялись в ДПШ лишь в дни получки да в дни пьянок. А, чтобы я этого не заметил они решили выдавить меня с работы. Мои жалобы в РОНО к Захаренко в райком Савостиной и горком Тарасенко Н. не получили поддержки. Эта высокопоставленная свора защитила преступную шайку. А я в тяжелейшем состоянии вновь оказался в больнице. Подонки торжествовали.
Натравленные на меня большевиками психушники, эти большевистские прихвостни, спасавшие умалишенных и уничтожавшие добропорядочных и умнейших людей, натравили на меня жителей челябинска и области по телевидению, а учреждения, от коих зависит моя жизнь, и соседей натравили лично, пройдя по квартирам и офисам. Один из этих психушников, отпустивший бородку, чтобы выглядеть добропорядочным и благородным, по сей день не унимается. Взяв в помощники свою жену, сына и внука натравил против меня моих соседей. Одна из них безмозглая 70-летняя соседка по имени Алла Тимофеевна взяла, буквально содрав с меня под предлогом постирать ветровку, которую я только что купил и впервые одел, вернула ее без единой кнопки, скороговоркой пробубнив: «На ветровке кнопочек почему-то нет», она тут же выскользнула из моей квартиры. Осмотрев ветровку, я обнаружил, что все кнопки были варварски вырезаны этой соседствующей мерзавкой. Зачем?! Для чего?! А затем и для того, чтобы причинить как можно больше зла и насладиться безнаказанностью. Она, эта подлая мерзавка, _ это то самое подлое отродье, которое привел к власти выродок Ульянов.
Видя, что психушник не унимается и после моего обращения в милицию и в прокуратуру, где мне не помогли, я обратился к юристу, у коего таинственной смертью умерла клиенка, якобы кем-то отправленная, квартиру коей он тут же присвоил и сдал квартиранту. Меня это насторожило. И когда доведенный психушником до инсульта я попросил юриста по телефону вызвать «Скорую помощь» он крикнул: «Не вызывай скорую! Я вышлю теле своих парней». И выслал парней в юбках. Приехали две бандитки в белых халатах и хотели куда-то меня увезти. Спасли меня соседи. Через месяц из больницы юрист привез меня домой на своей машине и приготовил вкуснейший борщ. Вместе мо мной отведав его, юрист уехал.Я, помня о его отравленной клиентке, вынес борщ на мусорку, где слетевшиеся мухи и голуби вскоре валились набок. После неудавшейся авантюры устранить меня и овладеть моей квартирой юрист исчез. Через полмесяца он приехал с женщиной на ее машине с огромным количеством продуктов. Замысел его я тут же понял. Он рассчитывал внедрить женщину ко мне, чтобы она, войдя в доверие ко мне, осуществила то, что не удалось ему. Все ее борщи и продукты я выбрасывал на мусорку. После чего юрист обозлился на меня и вместо помощь начал вредить мне, в результате чего у меня случился инфаркт.
Этого следовало ожидать, ибо в его преступных мозгах постоянного копошатся преступные помыслы. А каковы замысли, таковы и поступки. Вместо того, чтобы возбудить уголовное дело против обнаглевшего психиатра, он, не забывая о своей преступной цели устранить меня и овладеть моим жильем, усилил издевки, выдавая их за шутки, а себя за моего друга.
А безмозглый психиатр _ этот бывший строитель барачного коммунизма, творит мне одно зло за другим. Ему мало того, что он натравил по телевидению население области, он устроил жену своего сына на сотовую телефонную станцию, чтобы подслушать мои разговоры о моих планах и намерениях, чтобы, опережая меня, натравить против меня людей той конторы, куда я еще только намерен был пойти. Подонки да и только.
Однажды я спас от гибели котеночка и по телефону сказал, позвонившим мне знакомым, что иду к ветврачу. Только я вошел в приемную врача, как тут же влетела психиатрова мерзавка и, взглянув на меня, проскочила к врачу. Натравив врача против меня, она довольная своей подлостью с ядовитой ухмылкой ушла.
В хирургическом кабинете, натравленная психушником против меня медсестра вместо элементарной перевязки воткнула в кость моей руки какое-то шило, вызвав адскую боль. Шпана и подлые подонки вокруг.
Теперь потомки подлого отродья, подстрекаемые тайными удавами и их прихвостнями психушниками творят мне невиданное зло. Они натравили на меня соседей, ЖЭК, АТС, милицию, прокуратуру, телвидение, врачей, чтобы они не оказывали мне медицинскую помощь. Натравили и психушников _ этих верных прихвостней большевизма, один из коих постоянно мне с издевкой названивает по телефону. Я его предупредил, что, если он не прекратит провокации, я его, большевистского прихвостня жестоко накажу. Тогда, боясь встречи со мной, он начал засылать с провокациями в окрестности моего дома свою безмозглую жену, то своего сына с внуком, то шпану с фотоаппаратами, то до пьяна напоих хулиганов и послал, чтобы они сломали дверь моей квартиры в 1 час ночи. Но когда я позвонил в милицию, мне ответили: «Нам не велено по этому адресу выезжать». А когда вызвал я скорую помощь, приехали две мерзавки в белых халатах и спросили: «Вас оставлять дома или забрать в больницу?» Пронюхав, что я пишу книги о сохранении памятников истории и культуры нашего Отечества, этот психушник натравил на меня издательства. Поэтому я вынужден делать книги свои вручную. Говорят, что 37-й год вновь вернулся в Россию. Увы! Он и не покидал ее. Потому и продолжают покидать Россию лучше люди ее.
 
Эпилог

В истории мировой культуры известно немало великих подъемов и падений высоких цивилизаций, великих всплесков культуры и внезапных ее угасаний. Все это происходило в тех случаях, когда высокоразвитые цивилизации израсходовав предначертанные природой ресурсы своего развития, почти бесследно исчезали, когда высокую цивилизацию уничтожали племена, стоявшие на более низком уровне своего культурного развития. Так, разрушенная полудикими грекоязычными племенами ахейцев, бесследно исчезла древнейшая греческая культура пеласгов. Достигнув же высокого уровня культуры, исчезли и сами ахейцы, покоренные в свою очередь более дикими греко-язычными племенами ионийцев, эолийцев и дорийцев. Но история знает и иные причины падения высоких культур, уничтоженных более дикими силами, назревшими внутри этих культур.
Так на рубеже 6_7 веков до н.э на о. Лесбосе, заселенном эолийцами, культура была разрушена захватившими власть «подлыми». Подобная участь постигла и Родину древнегреческого поэта Феогнида, где захватившие власть «дурные», растоптали некогда процветающую культуру Мегар. Еще более ужасающему разгрому подверглась высочайшая культура России, когда миллионы носителей ее были уничтожены на полях гражданской войны, развязной диким сбродом под руководством Герострата ХХ века некоего Ульянова, когда 20 миллионов дворян и русской интеллигенции, носителей высокой культуры, вынуждены были покинуть Россию, когда по воле кавказского палача был зверски уничтожены русские ученые с мировым именем, когда 30 миллионов лучших людей были уничтожены голодомором, когда сталинскими прихвостнями были расстреляны 43 миллиона носителей высокой культуры, цвет русской нации, весь генофонд, когда до смерти был затравлен русский поэт Б. Пастернак и академик Сахаров, когда остатки, чудом уцелевших, но объявленных опасными, добропорядочных людей сгноили в психушках во имя процветания дикого сброда, то культура России, как и в эпоху татаро-монгольского ига, оказалась отброшенной далеко назад, а на территории, где некогда процветало самое цивилизованное государство в мире, воцарилась «Культура» трущебноземляночной шпаны, каркающей на блатном жаргоне, сдобренном многоэтажным матом, шпаны, которая начала городить памятники не великим людям, поднявшим культуру России на недосягаемую высоту, а тем, кто ее разрушал, большевистскому отродью и кумирам шпаны, вот уж 80 лет разрушающим культуру.
На гребне ж эпох, когда ушедшая культура почти забыта, а новая не достигла высот ушедшей, природа создает гения, способного культурные достижения эпохи прежней передать грядущей. Таким был Гомер. Природа создает гения и в том случае, когда происходит резкое падение культуры в результате общественно-политического переворота, как например, Алкей и Сапфо на острове Лесбосе и Феогниц из Мегар, сохранившиеся высокую культуру и после временного захвата власти подлой чернью. Природа создает гениев и в том случае, когда происходит медленное культурно-нравственное разложение общества подобного римскому, когда поэты Марциал и Ювенал, пусть не в силах были изменить порядки в морально разложившемся обществе, но гениально отразив события своего времени, через тысячелетия донесли их до нас в своих эпиграммах и сатирах. Природа создала гениев и на рубеже средневековья и эпохи Возрождения: Данте и Петрарку, Торквато Тассо и Кампанеллу, сделавшим первые, пусть робкие, но значительные шаги к возрождению великой античной культуры, возрождение коей в полную силу суждено было совершить титанами той эпохи гениально и разносторонне одаренными личностями: великим Леонардо да Винчи и Микеланджело Буонаротти, кои, совершили невиданный подвиг, воссоздав великую античную культуру, без возрождения коей трудно представить развитие культуры современного мира.
Однако в истории мировой культуры известно немного случаев, когда гениально одаренная личность была и разносторонне одаренной личностью. Таков древнегреческий поэт Алкман, живший в 7 веке до н.э. в Спарте, где он руководил девичьими хорами и был самым прославленным мастером хоровой мелики. Но будучи разносторонне одаренным человеком, он чутко присматривался к природе, где красота окружающих гор и цветущих долин внушили ему строки редкой красоты. Одну из музыкально-поэтических студий возглавляла на рубеже 7 и 6 веков на острове Лесбосе знаменитая поэтесса Сапфо. Умная, разносторонне одаренная женщина была не только гениально одаренной поэтически, но и музыкально и художественно. Она обладала способностями не только тонко воспринимать красоту природы, но и с редким душевным проникновением отразить ее в своей поэзии.
Разносторонне одаренным был и один из самых великих греческих живописцев 5_6 веков до н.э. знаменитый Паррасий, точностью и живостью портретов коего, снабженных к тому же авторскими эпиграммами, восхищались во всех уголках эллинского мира.
Разносторонне одаренными, как известно, были и великие Леонардо да Винчи и Микеланджело. Однако лишь поэт Алкман и гениальная Сапфо были одарены обостренной эстетической чувственностью и способностями тончайше воспринимать красоту природы, что было для тех далеких времен явлением не только чрезвычайно редким, но и вообще не характерным.
Но в любом случае, на рубежах ли эпох, когда происходит крушение одних и возникновение новых эстетических идеалов и культур или, когда в человеческом обществе начинают проявляться признаки духовной и нравственной деградации, природа создает гениально одаренную личность, чтобы круто изменить тупиковое направление развития мира.
В конце XVIII века природа подарила миру гения русской поэзии А.С. Пушкина, в конце XIX века _ гения лирической поэзии С. Есенина, в конце же двадцатого, духовного деградирующего века, природа создала одного из тех уникальных самородков, какие лишь время от времени рождаются на Земле, разносторонне одаренного и на редкость необыкновенного человека, дарования коего, как а Алкмана, Сапфо и Паррасия, проявились не только в небывало обостренной эстетической чувствительности и в способностях тончайше воспринимать красоту окружающей природы, но и в изобразительном искусстве, в музыке и в такой чарующе изысканной поэзии, какой не было уже более полтора веков и _ в эпиграммах, каких мир не знал уже со времен Марциала.
Его творческая биография, как и подобает гению, началась с раннего детства, когда его на редкость одаренного невиданными способностями тончайше воспринимать красоту окружающего мира, уже сызмальства неудержимо влекло в лоно природы, однажды и навсегда очаровавшей его и звонко откликнувшейся бесконечными музыкально-поэтическим эхом в его отзывчивой душе. И потому не удивительно, что возможность постоянного общения с природой так рано пробудила в нем недюженные художественные способности и, не только в изобразительном искусстве воплотившиеся, но и в ваянии, в камнерезном и ювелирном искусствах. И если летом он лепил, а зимою рисовал, то и летом, и зимою его непреодолимо мучила страсть к музыке. К тому же, обладая аналитическим образом мышления, обостренным  вниманием и наблюдательностью, природной склонностью к познанию и к разгадке неведомого он, пытливо всматриваясь в окружающий мир, постоянно делал для себя открытия, полагая, что они давно всему миру известны, в чем и проявилась его врожденная любознательность, неподдельная искренность и врожденная этика. Но сызмальства очарованный так же красотою поэтического слова, он уже в раннем детстве, едва научившись у старших братьев читать и писать, с самозабвением ушел в мир поэзии. И в первых же своих стихах создал не только задушевные, но и на редкость самобытные образы окружающей жизни и мира природы, где с чарующей теплотой и прозрачной свежестью отразил он окружающий мир.
За окнами в вихрах плетня
Провела звонко птица...
То с днем рождения меня
Поздравила чем-свет-заря
Знакомая синица!
После смерти отца он создал самое «страшное» свое стихотворение, на какое не каждый взрослый поэт способен и отважен. Вот его фрагмент:
Вот и отца у нас уже не стало...
Так что же, каждый этак вот умрет?!
«Умрем мы все, _ сиделка вдруг сказала, _
А смерть причину, как-нибудь, найдет».
Так в свои 13 лет мог написать лишь гений. Чарующий музыкой и беспросветной тоской по недавно умершему отцу веет от его мечтательного, полного грусти стихотворения, написанного осиротевшим поэтом, на коего обрушилась массаж забот:
Помню, ранней весной меж певучих ручьев
Отыскали с отцом за полями
Мы цветущий лужок средь медовых кустов,
Где и встала изба с тополями...
И хотя у него и детства-то не было, но с какой тяжелой тоскою он прощался с ним в свои 14 лет:
Отпылало детство красною рубашкой,
Ручейком пропело раннею весной,
Отшептало грезой, отзвенело пташкой,
Босиком промчалось тропкою лесной.
С этим стихотворением и закончилось его поэтическое детство. И Музы, надолго покидавшая его и вернувшаяся вновь со своею подругою Весной, надеемся, теперь навсегда, вдохновила его на эти чарующие, полные надежды и оптимизма, строки:
Пора томительных мгновений,
Тоски и радости земной,
Когда не чуя под собой
Ни ног, ни троп, ни дуновений
Иду ветрам наперебой, _
Подруга грез и вдохновений
Вихрит уж в дымке голубой!
О своем долгом и трудном пути поэтического становления он рассказал в стихах, коими и начинается его сборник очаровательно-изысканной лирики:
К своему я POESEIRO
От Гомера и Сапфо
Чрез «Всеобщий кансьонейро»
Путь в поэзии прошел.
Отличаясь огромными способностями видеть красоту природы, он создал в рисунках задушевнейшие ее образы, полные чарующей музыки, красоты и совершенства. Все это отразилось и в его самобытной лирике, в торжественной музыке элегий и сонетов.
Потрясенный вестью о гибели Дианы, он за ночь написал пять сонетов, посвятив их ее памяти.
Самостоятельно овладев многими иностранными языками, он и на них пишет и научные труды, и прозу, и стихи. Вот фрагмент одного из стихотворений, написанный для горящих на итальянском языке:
Li giorno volge verso sera?
Li sole sta per tramontare,
Sol fiori della primavera,
Continuanno a sbocciare.
Прозябая среди потомков подлого отродья, натравленных на него психушниками _ этими большевистскими прихвостнями, он в обстановке оголтелой травли находит в себе силы и мужество противостоять провокациям слабоумков и своей благородной деятельностью и любовью к прекрасному и старине спасть памятники искусства и культуры нашего Отечества.
Его рожденный аристократический изысканный образ мышления отразился и в его поэтическом творчестве, наглядным примером коего является фрагмент сонета, посвященного некогда популярной американской киноактисе и замечательной певице 30_40-х годов прошлого века Дине Дурбин:
Oh, how do you, our Durbin Dina!
Нет, не забыл тебя подлунный мир!
Как серенады звуками долина,
Так и тобой жив стар и мал, и сир.
Этот шуточный дистих он написал для знающих китайский язык и посвящает китайскому другу:
Chingzai _ zhe die r milanbao,
Shi bu shi, tongzhi hao?
Предлагаемые далее стихи _ это крик измученной души, ибо если к сказанному добавить, что он, испытывая муки, причиняемые ему подлыми людишками, жестоко страдает и от сурового климата, сменить который на южный советовали ему доктора еще в детстве, то крайне удивляет его мужество и сила духа с коими он ведет борьбу против этого ада, о чем он в своих стихах с горькой иронией пишет:
Мне с краем крупно повезло,
Где вечно снег сверкает,
Где всем чертям и мне назло
И лета не бывает.
Ужасающее отчаянье слышится и в этом стихотворении, написанном в обстановке травли и одиночества:
Сегодня день рожденья у меня...
А в сердце грусть, тоска, тревога.
И гложет душу мне бетонная берлога,
Где средь глупцов томлюсь жестоких я.
Ушел бы я туда, где _ вся душа моя,
Где ждут меня свершившиеся грезы...
О, Если бы могли в далекие края
Уйти со мной и милые березы!
Его лирика ненадуманная, она непосредственна и задушевна, ибо, как всякое истинно высокое искусство выплеснулась из глубин его души. Потому она и волнует души своей искренней и чарующе светлой музыкой чувств, то музыкой возвышенной, то грустной:
Нет, не носить мне вновь рубашек красных
И трав не мять босым, знать, никогда,
Как в пору дней туманных и прекрасных,
Как сладость груз угасших навсегда.
Его изысканно-утонченная поэзия своим изяществом напоминает поэзию Сапфо и Бакхилида, Франческо Петрарки и Иннокентия Анненского, что ярко выражено в предыдущем и в этом фрагменте его патетического экспромта, написанного на двух языках:
Per quale Belta e chiarezza,
Радость с ней разделю, молвив: как хорошо
Della nostra natura bellezza!
Но откуда в нем, родившемся, казалось бы, в глухом степном захолустье, столь редкое и проникновенно-утонченное восприятие прекрасного?!
Какие родники питают его разум и душу способностями столь глубоко и романтически возвышенно воспринимать красоту природы и окружающего мира?!
Какие волшебные ветры коснулись струн его возвышенной души, одарив ее невиданной чувствительностью к музыке и красоте поэтического слова?!
И откуда, из каких миров донеслись косметические силы, навеявшие ему этот эпический образ мышления?!
Да и кто и когда вдохнул в него это удивительное стремление к изящному, эту редкостную культуру, столь естественно проявляющуюся в его прекрасных произведениях изобразительного искусства, в его изящной лирике, отличающейся прозрачностью языка, и в его изысканных манерах поведения?!
Ответ на эти вопросы весьма прост. Ведь бабочка рождается от бабочки, свинья _ от свиньи, подлые _ от подлых, а порядочный _ от порядочных.
Родившись в благородной семье, восходящей к старинному роду первых переселенцев Урала, к роду казаков и «служивых людей», как называли в старину дворян, он унаследовал все то духовное и высоконравственное, что характеризует и отличает людей благородного происхождения. Так не потому ли его сызмальства неудержимо привлекало все утонченно-изящное, все прекрасное и возвышенное, все то, что далеко не каждому дано и доступно на Земле?!
К сожалению, не долго длилась его детская «идиллия». Со смертью отца все заботы о семье, оставшейся без средств на существование, легли на него, одиннадцатилетнего мальчика, когда ему пришлось выполнять непосильный труд, вскапывать и обрабатывать поле, спасавшее от голодной смерти, ходить в школу и выполнять массу тяжелых хозяйственных работ. А в то время, когда его сверстники беззаботно загорали в пионерских лагерях, он корчевал пни на дрова, косил сено и, впрягшись в телегу, за 7_9 километров возил домой. Работая до изнеможения, он находил силы еще и писать этюды и картины, изучать теорию музыки и поэзии. Все это рано сформировало в нем необычайно развитое чувство ответственности и сознание долга, наложило свой отпечаток а него характер, на раннюю духовную и нравственную зрелость. Его мастерство достигло такого высокого уровня, а зрительная память обострилась настолько, что, вернувшись однажды, из кино, он с легкостью, удивившей даже его самого, сделал до по памяти портрет, очаровавшей его американской киноактрисы Дины Дурбин, которую все узнавали с первого взгляда. Но славою добродушного и безотказного вундеркинда старались паразитически воспользоваться и подлые людишки. Однако, добрые люди, восхищенные его феноменальными дарованиями, искренне прочили ему славу великого художника, злые ж и подлые, коих везде и всегда в избытке, творили и творят ему зло.
Первыми начали чинить ему зло школьные учителя, кои функции душителей таланта передали затем заводским хамам, а те, затравив его до полусмерти, передали потомственным изуверам КГБ, которые по сей день, наслаждаясь положением неуязвимым паразитов, травят его с помощью соседей и подставных полоумков, коих подстрекают как индивидуально, так и по телевидению, заявляя: «Нам таких не надо!» Это кому же не надо?! Шизофреникам и параноикам? Полумкам и умалишенным? Головорезам и бандитам? Психически и всячески больным? Блатной шпане и отбросам от рода человеческого?! Коих используют для травли изуверы, истребившие 65 миллионов лучших людей России во имя процветания шпаны?!
Живя среди такой своры потомственных бандитов, корчащих из себя еще и каких-то там «порядочных», коих никогда не видела и и краем глаза, живя в условиях постоянной травли, он вынужден оставить изящные искусства и перейти к сатирам и эпиграммам, кои вынуждают писать все те же подонки, подстрекаемые изуверами, превратившими Россию в логово бандитов, кое продолжают покидать лучшие люди России.
Бандиты уничтожили миллионы добропорядочных людей затем, чтобы они не мешали бандитам по-бандитски жить. Свой наглый вызов бандиты бросают всему миропорядку и, стало быть, каждому из нас, потому такой тонкий лирик, но не избалованный людской добротой, гениально одаренная личность и редкостный человек, затравленный диким сбродом, величавшим себя «простым народом», не мог не ответить на травлю с помощью сатир и эпиграмм, в одной из которых он весьма остроумно и справедливо отметил:
Где не нужны Шаляпины, где не нужны Есенины,
Там и в почете Сталины, там и нужны лишь Ленины!
Ему тончайшему лирику с душой возвышенной и чуткой, и создавать бы лирику, но подонки и хамы вынуждает его писать на них эпиграммы, о чем он, сокрушаясь, с велисайшей горечью пишет:
Живя средь хамов и глупцов, слыть лучше мнимым мизантропом,
Чем корчить «добрых молодцов», а в жизни быть питекантропом.
И мечтая о добропорядочных людей в стране, где их давно истребили, он с глубочайшей тоскою сетует:
Я, тоскуя и мечтая, вижу сказочные сны
О прекрасных людей света, как о музыке весны.
В государстве ж, где загублен и разумный, и поэт,
Не мелькнет ни дамы статной, ни дворянский силуэт.
Лишь фуфайки да в полоску под коленями штаны
Взор мозолят тошнотворной пестромеченой шпаны.
А вот как отвечают хамы на его справедливые возмущения, а он в свою очередь _ им:
«Убирайся-ка ты в Штаты!» _ каркаю дебилы.
Я _ готов хоть и за Штаты, только б ваш рыли,
Что умишком не богаты, не видать бы больше!
И ни там, ни сям, ни в Штатах и как можно дольше!

И поняв, наконец, что его всю жизнь травят из одного центра, натравливая на него, как дворняг всех слабоумков он с величайшим сарказмом пишет:
Я славою неслыханной овеян
На зависть тем бездарным и глупцам,
У коих памятник в мозгах рассеян
Себе, что спят и видят по ночам.
Но знала б свора подлых недоумков,
Что славе той подпольной «стукачам»
Обязан я, живя средь скудоумков
Что угождают тайным палачам!

Так за что же его травят эти тайные палачи, если по сей день не было им написано не только ни одной эпиграммы, но и ни одного стиха, не сделано ни одного ни устного, ни письменного выступления против государства, где его на редкость одаренного человека загубили тайные палачи?! Он, как и все, обработанный большевистской шпаной, строил для них пещерно-барачный коммунизм, живя в бараке. На вопрос, за что? Необходимо ответить вопросом: а за что шпана, возлюбленная геростратом Лениным убила С. Есенина и 20 миллионов лучших людей России? За что тайные палачи расстреляли 43 миллиона носителей высокой культуры? За что насмерть был затравлен русский поэт Б. Пастернак и академии Сахаров? А за то, что эти прекрасные люди во-первых не похожи на шпану, во-вторых они видели шпану насквозь! А шпана не хочет, чтоб ее кто-то видел насквозь да еще бы и одергивал на каждому шагу. Однако, натравить, как собак, возможно лишь полоумков, психически и всячески больных и умалишенных. Человека же разумного и добропорядочного не натравишь! А поскольку травят его процветающие всюду хамы, то и вынужден он в ответ им писать эпиграммы.
Его эпиграммы _ это прямой ответ подонкам на их хамские и откровенно преступные выходки, это высокохудожественные миниатюры, отражающие разные стороны, окружающей поэта действительности, где оживают всех мастей хамы, маскирующиеся под порядочных людей, жулье, мошенники, карманники и воры, грабители, убийцы, спекулянты, алкоголики, по наследству подлые и лживые приспособленцы, наркоманы, прогнившие ленью лодыри, шизофреники, параоники, психически и всячески больные и откровенные умалишенные, считающиеся нормальными в стране, где за норму приняты ослино-куриные мозги. Вот почему тайные палачи имеют такой колоссальный успех среди этой свары полоумков, что их легко натравить. Они, эти тайные удавы и палачи, потомки возлюбленной Ленином шпаны, уничтожившие его отца, затем мать и двух братьев, изуродовали ему жизнь, отняли у него здоровье, загубили в нем талантливого художника и музыканта. Но знай удавы еще и о его поэтических дарованиях, они б его давно уничтожили, ибо писатель и поэт _ это мыслители, обладающие способностями видеть других насквозь. Потому именно мыслителей эта безмозглая шпана и норовит уничтожить, чтобы беспрепятственно размножать поголовье себе подобной шпаны, о чем он в одном из своих сонетов пишет: «А я средь них, как остров во Вселенной». Да, он _ воистину прекрасный островок великой российской культуры, уничтоженной дикой сворой большевистских головорезов, потомки коих много лет уже норовят утопить этот прекрасный островок в океане хамства, подлостей и дикостей, о чем он с величайшей горестью поведал:
Я б никогда не стал писать сатиры,
Живи в среде прекраснейших людей, _
Я отдал бы тогда в объятьях Лиры
Всю страсть души возвышенной моей!
Так, словно в прозе, оч ем хотел и как хотел, не подстраиваясь под могущество рифмы, мог написать лишь гений. А ведь чарующей музыкой поэтического слова он был покорен, как сказано выше, уже в детстве, ибо в душе его сызмальства таились родники истинно поэтического мироощущения. Поэтому детские мечты о горных долинах и, раскрывшаяся перед ним, однажды, величественная красота далекого синего бора, бросавшего грустные вечерние тени на заснеженные поля, внушили ему образы редкой красоты, воплотившиеся в его зимней серенаде:
Голубые тени в голубой долине
Между гор лазурных тропами бегут
И неудержимо серенадой синей
В даль за сини горы манят и зовут...
Прочтя этот фрагмент, от коего веет сказочную музыкой, какой-нибудь бездушный и бездарный колобродствующий рифмоплет от врожденной подлости и приобретенной зависти злобно выдавит из себя: «Ничего здесь нет хорошего! Так дети пишут!»
А серенада, созданная им в детстве, написана так, как взрослые-то не способны писать. Если нет в них ни таланта, ни души чуткой к прекрасному, если стихоплетствующие колоброды, царапающие свой бездушный вздор ради славы, не видят не только красоты леса, но и леса-то из-за деревьев!
Его феноменальные дарования проявились в изобразительном искусстве, а врожденная дворянская культура _ в его утонченной поэзии и прозе.
Он _ истинный возрожденец русской и античной культуры и особенно ярок он на фоне пустозвонов, лишь разглагольствующих о каком-то возрождении. Но о каком возрождении могут пустозвонить так называемые «простые люди»? Разве что _ о возрождении трущебно-барачной культуры?! Но она не нуждается в возрождении, ибо процветает вот уже 100 лет. Высокую культуру способны возродить лишь носители высокой культуры, но они давно уничтожены. Да! Он _ истинный возрожденец высокой культуры, ибо будучи просвещеннейшим человеком современности, коего, как и Катлла, с полным правом можно назвать Doctus, является уникальным поэтому и в современной русской, и мировой поэзии. Его поэзия изысканно прекрасна и навеяна музыкой его чувств возвышенных и благородных. Такой чарующей поэзии не было почти два века, а подобных эпиграмм мир не знал уже со времен Марциала, довольствуется стишками, сочиненными во имя рифмы с искусственным драматизмом, с придуманными страданиями, с грубым и бездушным словоплетством, подобным этому:
Всегда тихони были.
Они глазами лупали.
Эта серая рифмоплетка более «изящных» слов, чем «лупали» не знает, да и знать генетически не может! Другая же, коей не о чем рассказать и нечего предложить читателю кроме своего срама плетет:
... чтоб для непонятных валгалл
влагалище приберечь.
И далее, вконец потеряв совесть, она сетует:
и я бы тебе дала,
но... Но не в Валгалле же!..
Она же, с колыбели усвоившая от своих предков лишь три буквы, заменив кои на «фиг», радостно делится с читателями своею стихоплетской пошлостью:
Послали друг друга на фиг
И снова встретились там...
И все эти стихоплетское колобродство полоумки называют поэзией, печатая подобную тошнотворную мерзость в журналах «Уральская новь» № 2.1998 г. и «Наш современник» № 3.2000 г. О подобных потомках краснотряпочных хамов он в одной из эпиграмм, сокрушаясь, задает нам далеко не риторический вопрос:
Но что хотим от подлых мы, от по-наследству красных?!
Не благородных ли поступков?! Может фраз прекрасных?
Все эти поэтические бездарные существа _ далеко не поэты, а лишь жаждущие стать и прославиться поэтами. Известно, что поэтами рождаются, а становятся лишь царями да слесарями. И неудивительно почему подобная пошлость попадает на страницы газет и журналов, когда мы узнаём, что русской словесностью управляют татары, башкиры и непросвещенные невежды. Его поэзия _ это выплеснувшийся из его переполненной души бурный поток поэтических произведений, кои он не сочиняет, а лишь, едва успевая записывать, отмечает: Si e versato _ выплеснувшееся.
Подобные упомянутым подонки прозябают везде и даже в медицине. Две подлые мерзавки скорой помощи, прибывшей к нему уже терявшему сознание, спросили у него: «Вас оставить дома или забрать в больницу?! И лишь соседи заставили их забрать его.
Но возмутительнее всего, что подобные подонки околачиваются в воспитателях, руководителях кружков и в учителях, каркая на блатном жаргоне сдобренном многоэтажным матом. У таких учителей конечно тоже можно учиться, но  разве что на собак лаять.
Работая в Доме пионеров и школьников Центрального района города Челябинска руководителем студии изобразительного искусства, он подвергся самой отвратительной травле со стороны морально деградированной шайки работников ДПШ, кои не работали, а появлялись лишь в дни зарплаты, да в дни пьянок. А чтобы он этого не заметил шайка решила его изгнать, крича: «Попал в волчью стаю, вой по-волчьи!» Особенно старались пьянчуга Смышляев да два еврея Борк и Хейман, корчившие из себя верных патриотов и ревностных строителей коммунизма. И, если раньше подонки объявляли добропорядочных людей врагами народа, то теперь _ психически больными. Они натравили на него соседей, ЖЭК, АТС, милицию, телевидение, врачей и психиатрию. Психушники натравливают, подпаивая, хулиганов, чтобы сломать двери его квартиры. Так есть и так будет, пока в человческом обществе будут доминировать подонки.
В то время, когда человечество начинает духовно деградировать, природа создает гениально одаренную личность, дабы в корне изменить направление культурного развития мира. И в нашем духовно деградированном веке, прославляющем уродство, природа создала разносторонне одаренного человека, дарования коего проявились в изобразительном искусстве, в музыке и в такой чарущей поэзии, какой не было почти два века. Его лирика ненадуманна, она непосредственна и задушевна, ибо выплеснулась из глубин восторженной души. Потому она и волнует душу своею искренней и чарующей музыкой чувств. Его эпиграммы, как и лирика, не придуманы. Они так же выплеснулись, но уже из души возмущенной, и потому потрясают нас своей горькой правдой, которую мы все видим, но не замечаем. Они отличаются удивительной наблюдательностью и проницательностью, многие из коих превосходят все ранее написанное в мире. Они разоблачают подлых, высмеивают глупых и учат всех. Подобных эпиграмм мир не знал со времен Марциала. Они на редкостью афористичны, а потому универсальны, всегда актуальны и вечны.
И пока существует мир, и пока живут люди с их достоинствами и недостатками, _ будут современны и актуальны его эпиграммы и сатиры, в необходимости которых человечество никогда не нуждалось, ибо каждый живущий на Земле человек всегда считал и считает себя безгрешным и даже идеальным.
И вот эти-то идеальные хамы, разогнав большевиков, и, по-настоящему дорвавшись до власти, творят теперь невиданные подлости, зло и преступления.
Как известно, до большевистского переворота население России представляло собою 6 сословий и ни одно из них не нуждалось ни в геростратах Лениных, ни в палачах Сталиных и лишь отродье подлых хамов, плодившихся от случайных случек в землянках на городских задворках, жаждело иметь своим вожаком какого-нибудь авантюриста Ленина, который и подарил, как известно, бандитам власть, а они ему _ «вечную» славу с портретами в каждом отхожем месте. Расстреляв 43 миллиона лучших людей, превратив Россию в Логово бандитов и, вооружившись термоядерным кинжалом, эти хамы кричат: «Мы самые лучшие и справедливые люди в мире!» А о людях добропорядочных, не похожих на хамов, скрежеща зубами, вопят: «Нам не нужны такие!» И вот эти-то «самые лучшие бандиты в мире» ограбили его деда, который спасая семью от голода, умер. Потом эти «лучшие бандиты» расстреляли его тетю в «Золотых горах» близ Челябинска, зарезали его отца, умертвили в больнице его мать, отравили его старшего брата и зверски убили среднего. Теперь же потомки лучших бандитов, подстрекаемые палачами и их прихвостнями, творят ему невиданное зло. Они натравили на него, как безмозглых дворняг, не только соседей, ЖЭК, АТС, милицию, прокуратуру, но и врачей и постоянно подстрекают население области по телевидению с показом его портрета и фасада пятиэтажного дома с окнами его квартиры, тем самым подсказываю бандитам «как легче его уничтожить». Пронюхав же, что он пишет книги, потомки «Тайных палачей» натравили против него все издательства. И, когда, Ю.У. издательство заломило с него 100 000 рублей, а некий горебизнесмен ответил ему: Вот если бы ты написал блатные частушки, я б дал тебе деньжат на их издание». И, когда подлые редакторши большевистского издательства «Мысль» в Москве дали ему подлый ответ, он решил делать свои книги вручную. Но потомки «Тайны палачей» натравили дебилов всех ксероцентров, где ему портят копии, за кои требуют еще деньги, которые отрывая от питания он живет впроголодь, а последнюю неделю каждого месяца _ вовсе голодным, отчего он заболел язвой желудка. Но когда он со страшной болью обратился к гореврачам, натравленным «Тайными палачами», они ж вместо помощи разразились невиданными издевательствами, при том корча из себя «порядочных людей». Говорят, что 37-й год вновь вернулся в Россию. Увы! Он и не покидал ее! Потому и продолжают покидать Россию лучшие люди ее!
 
Да будь благословен тот день, когда враги его творящие ему неслыханное зло, будут справедливо наказаны!
Да будут благословенны те, кто в один прекрасный день, открыв для себя красоту природы и красоту поэтического слова, насладятся сказочною музыкой его поэзии!
Доктор искусствоведческих наук, профессор
Александр Горский

Доктора филологических наук
Анна Сэгуэнти, Изабелла Кант
 
Сегодня счастья вам желаю,
А завтра вам его дарю.
Иную жизнь не понимаю,
Иную жизнь не признаю.
И потому вам говорю,
Что не затем то совершаю,
Чтоб услыхать «благодарю».
11.4.1993.
 
В книге использованы рисунки и стихи, написанные автором в детстве.
 
Макет,
оригинал-макет,
иллюстрации,
художественное оформление книги и ее практическое изготовление осуществил автор
 
Владимир
Максимович
Кап

Стихотворушки
Издательство «Вселенная»
2002

В.М. Кап. 2002.
В.М. Кап, художественное оформление, 2002
В.М. Кап, комментарии, 2002
В.М. Кап, рисунки, 2002
Статья, А. Горский
А. Сэгуэнти, 2002
И. Кант, 2002
ISBN 5-700-00007-5
2002
 
Содержание

От автора и про автора
5
Стихи
22
Две маленькие поэмы
165
На закуску малышам
205
Эпилог для родителей
217