Аутодафе над Мокшей

Усы усмешку скрыли, взгляд тигриный,
бросок как будто бы рассчитывает он.
И награждён военным высшим чином,
как Ришельё, Суворов, Веллингтон.

Его талант от ихнего отличен,
победы добывал без их затей.
И был предельно прост его обычай –
во имя цели не жалеть людей.

С портрета из прошедших лет тумана
наганов дулами глядят его зрачки.
Жестокость в них бездушная Шерхана,
а где Шерханы – там и Табаки.

Вокруг него плодилось их немало,
кому лакейский дорог был уют.
И ныне их последыши-шакалы
холуйские хвалы ему поют.

И стряпают бессовестные враки,
потоком гадким извергая лесть,
как их хозяин фронтовой собаке
геройской оказал большую честь.

Несли как на шинели пса-героя,
совсем уж ослабевшего от ран.
А мне сегодня видится другое,
и проклят будь холуйский ваш дурман!

Хоть пострадал не я – на сердце рана,
в душе и гнев, и тяжкая тоска.
Несчастного Сысоева Ивана
историю я вспомнил, земляка.

Его семья от голода страдала,
и в первый год войны погиб отец.
И колоски мать в поле собирала,
ведь надо детям выжить, наконец!

Но ей и жалость к детям не простили,
Фуражки синие явились в полночь к ней,
и мать, как звери лютые, схватили,
и увезли, осиротив детей.

Не надо мне слезливого обмана!
У вас в почёте превеликом пёс...
А трое младших на руках Ивана,
сам до четырнадцати парень не дорос.

А в том, сорок втором году проклятом
катился к Волге грозной битвы гром.
Под городком на Мокше, Наровчатом,
секретный строили тогда аэродром.

На фронте обстановка беспокоит,
противника возможно торжество.
Убежище там, видно, запасное
для Ставки было и для Самого.

Туда согнали женщин заключённых, –
 среди других была Ивана мать, –
на рабский труд вождями обречённых.
"Врагам народа" спуску не давать!

Война не рай, конечно. Но и адом
она была, известно, не для всех.
Но тем за труд особую награду
готовили. Свершён был страшный грех.

Окончен труд. Охрана как собаки.
Несчастные в поту, в грязи, в пыли
все на ночь были заперты в бараке...
Барак в глухую полночь подожгли.

Но для чего же сотворили это?
Откуда столько подлости и зла?
Боялись, выдадут военные секреты,
которые отчизна берегла.

Пожаром озарились Мокши воды.
Доволен твой, злодей, усатый лик?
И к небесам в ночи "врагов народа"
ужасный полетел предсмертный крик.

Похоже, сдали нервы у охраны.
Кто поседел, а кто, как скот, запил...
Вам жалко пса. Не жалко вам Ивана?
Не тронет горе, что он пережил?

И вас бы, холуёв, как в ту годину,
всех на "курорт" ГУЛАГовской тюрьмы.
Вот это получилась бы вакцина,
я думаю, от сталинской чумы!

Шакальи ваши доводы нелепы,
вам лизоблюдский дорог лишь кусок.
Истлели тирании злые скрепы,
ни царь Иван, ни Сталин не помог.

И во вранье вы, господа, неловки,
и разучились даже складно лгать.
И деспотизма сгнившие верёвки
не смогут больше "веник" ваш связать.

Весь путь наш изначально был порочен,
не самый лучший воспитатель страх.
И на крови раствор хотя и прочен –
давно истлел фундамент на костях.

Хоть надорвитесь в лживых вы трезвонах,
в шакальем визге: "Сталина не тронь!"
Зловещий отблеск на его погонах –
аутодафе* страшного огонь.

*Аутодафе – массовое сожжение еретиков в средние века.