Из книги Люди пустыни. Городская среда

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ДЕТСТВА

Когда из будничной рутины
Предновогодние картины
Поманят сенью неземной
Ломбарда, булочной, пивной,
Как хорошо к оконной раме
Прилипнуть носом и губами
И созерцать огромный лес
Гастрономических чудес.

Горят массандровские вина
Огнем граната и рубина,
Сверкает солнечный настой
Лозы молдавской золотой.
Два нарисованных грузина
Здесь так же молча сотворят
Свой винодельческий обряд.
Сияет яркая витрина
Тобой – кавказский виноград –
Дербент, Гурджани, Арарат
Среди искристых и шампанских –
Кубанских, крымских, дагестанских –
Хмельных напитков всех сортов,
Оттенков, вкусов и цветов.
Араб с серебряной серьгою.
И разноцветною фольгою,
Вся в новогоднем конфетти,
Горит коробка ассорти.
Халва диковинного вкуса,
И под ладонями индуса
Вонзилась полная луна
В лоб шоколадного слона.
Сверкает рыбная витрина –
Кета, севрюга, осетрина,
Колбас необозримый ряд –
Рулет, копченый сервелат.
Инжир, лимоны, мандарины,
Пакеты импортных борщей
Из концентратов овощей.
Средь разноцветного кефира,
Молочно-сливочного мира,
Рассыпан сыр без всяких мер –
Рокфор, Виола, Камамбер.

Чад петербургского дурмана,
Как бред маньяка-наркомана
Средь переулков и дворов,
Тобою – Дух иных миров,
Теперь повержен и разрушен,
Приятен, прост и добродушен
Мир накануне Рождества
В предвосхищенье торжества.


ОСЕННЕЕ КАФЕ

Кряхтит горемыка-скиталец у бара,
Молчит пожилая влюбленная пара,
Стараясь, быть может, обратно вернуть
Таинственных уз первородную суть.

Любви ли внезапной глубокие муки,
Иль это – канун многодневной разлуки,
Иль это – увы, безотрадный венец
Напрасно искавших друг друга сердец.

Немного сутулый, немного прыщавый
Стоит долговязый юнец худощавый
И тайно гордится – угрюмый изгой,
В широкой ноздре золоченой серьгой.

Солдаты, устав от свинца и угара,
Теперь вдалеке от огня Кандагара,
Все трое молчат и молчат об одном,
Уткнувшись носами в бокалы с вином.

В сырых петроградских кварталах взращенный,
Глубокою думой своей поглощенный,
Хранящий ему заповеданный мир
Чего-то бормочет седой ювелир.

В душе – постоянный, в толпе – многоликий,
Он в сердце лелеет простой и великий
Закон, что прозрел вдохновенный семит
Сквозь темное рабство страны пирамид.

А миром уже овладела нирвана
Балтийского дыма, дождя и тумана,
И он уже грезит о чем-то, увы,
Под сонным дождем золотистой листвы.

Вчерашний ревнитель герба или флага,
Он здесь – сохранившийся узник Гулага,
И с ним, поминая далекий Урал,
Уткнулся в стакан отставной генерал,

В тяжелых боях не единожды ранен.
Каким-то хроническим сном одурманен
Сопит алкоголик и прячет в усы
Горбушку вареной свиной колбасы.

Своими очами сверкая из мрака,
Глядит смуглолицый турист из Ирака,
Что стих алкорана иль след анаши
Таит в глубине мусульманской души,

Застигнутый здесь полусном, полубденьем,
Каким он теперь одержим сновиденьем,
Припомнив, быть может, под небом чужим
Багдадских ночей наркотический дым?

Гуляет веселый питомец Кавказа,
И с ним проститутка – студентка ИНЯЗа,
И в темном углу охмелевший слегка
Сидит армянин – продавец табака…


***

Яркая звездочка в небе забытого,
Вдруг осветившая вехи минувшего –
То ли судьба, то ли тень пережитого,
Легкой рукой по перилам скользнувшего.

Углем на стенке пустого строения,
В черной пролетке отжившего здания
Я обозначил ее появление
Знаком смирения, знаком молчания.




ИЛЛЮСТРАЦИЯ Александра Фролова