Как руку кто убрал
Тяжёлую с плеча...
Я дожил до утра!
Всю ночь не отвечал
Её ударам в грудь,
Настойчивым: «Впусти.
Давно пора уснуть
Навечно». Неучтив,
Согласен, может быть,
И был чрезмерно я.
Я мог Её впустить,
Но нити бытия...
Я помню, руки мне
Связали крепко так.
И ночь. И в темноте
Скрывался чёрный мрак.
Попробуй тут найти:
Замок, крючок, засов...
Уже на полпути,
Я крался босиком,
И вдруг отяжелел.
И левого плеча
Коснулся чей-то... мел...
Пометили уже.
В груди туту-туту.
– «Открой же Госпоже!» –
А мне невмоготу.
Открыл глаза. Цвета
Способен различать.
И убрана рука
Тяжёлая с плеча.
Впусти. Пора уснуть...
© Copyright: Бри Ли Ант, 2019
Свидетельство о публикации №119041605329
Свидетельство о публикации №119041605329
Рецензии
Это стихотворение — интимный и физиологичный рассказ о схватке со Смертью, выдержанной на грани сна и яви. Если в «Закрытом» герой был пленником абстрактного состояния, то здесь он становится пленником собственного тела, которое одновременно является полем битвы и последней крепостью.
1. Основной конфликт: Воля к жизни vs. Призыв к вечному сну.
Конфликт реализован как физическое противостояние. С одной стороны — настойчивое, почти бытовое требование Смерти (ей даже приписывается прямая речь: «Впусти. Давно пора уснуть навечно»). С другой — немое, инстинктивное сопротивление тела и духа героя, которое выражается не в словах, а в действиях: «не отвечал», «вдруг отяжелел», «открыл глаза». Это не философский спор, а борьба за тактильное, мгновенное право продолжать чувствовать.
2. Ключевые образы и их трактовка
«Она» / «Госпожа»: Смерть персонифицирована, но лишена романтического ореола. Это навязчивая, «неучтивая» гостья, которая бьёт в грудь, как в дверь. Называние её «Госпожой» в конце — не почтение, а констатация её власти, звучащая почти как испуганная формальность в момент паники («А мне невмоготу»).
«Тяжёлая рука с плеча»: Гениальный кольцевой образ, обрамляющий стихотворение. В начале это — бремя самой жизни, усталость, которая делает героя уязвимым для зова небытия. В конце — это рука самой Смерти, которую удалось на время сбросить. Образ перекликается с классической традицией (у Лермонтова, у символистов), но у Ложкина он лишён пафоса: это конкретная, физическая тяжесть, как от чьей-то ладони.
«Нити бытия»: Важнейшая отсылка к космологии Ложкина, рассмотренной ранее. Это те самые связи, которые держат «i-кону» в мире, каналы, по которым идёт «трансляция». Герой не пускает Смерть, потому что чувствует эту связующую паутину жизни. Это не абстракция, а почти физическое препятствие, как верёвки («руки мне связали крепко так»).
«Чёрный мрак» и «мел»: Апофеоз кошмара. Мрак настолько густ, что в нём можно скрыться. Это не отсутствие света, а активная, поглощающая субстанция. Касание мелом — метка, поставленная Смертью. Это знак избранности, но не для славы, а для увода. Образ мела привносит жуткую будничность, школьность (как отметка на доске), контрастирующую с метафизическим ужасом ситуации.
«Туту-туту»: Звукоподражательное, почти детское обозначение сердцебиения. Это голос жизни, её простейший и непреложный ритм, который и является главным аргументом против «вечного сна». Это внутренний стук, противостоящий внешним ударам Смерти в грудь.
«Способен различать цвета»: Финал-прорыв. Выживание измеряется не подвигом, а возвращением базовой способности восприятия. После ночи борьбы с абсолютным «чёрным мраком» сама возможность видеть краски мира становится величайшей победой и доказательством жизни. Это ответ на «двуокно» из «Закрытого» — зрение не просто ограниченное, оно возвращённое.
3. Структура и атмосфера: кошмар наяву.
Стихотворение написано сбивчивой, рваной строкой, имитирующей спутанное сознание между сном, бредом и ясностью. Отрывистые фразы («И ночь. И в темноте...»), многоточия, внезапные действия («Я крался босиком») создают эффект дезориентации. Мы, как и герой, не понимаем до конца, где реальность, а где сон, что аллегория, а что физическое ощущение. Это погружает читателя в тот же кошмар.
4. Связь с общей мифопоэтикой Ложкина
Это диалог с одним из главных персонажей его вселенной — Смертью (ср. «Смерть-бабуся» из других текстов). Здесь она выступает не абстрактной Неизвестностью, а конкретной, настойчивой Госпожой.
Тема связи («нити бытия») напрямую перекликается с теориями информации и трансляции. Герой борется не просто за жизнь, а за сохранение своего канала приёма и передачи, за возможность продолжать быть «i-коной» в системе мироздания.
Состояние «закрытости» здесь доведено до предела: герой заперт в собственном теле, агонизирующем на пороге. Но именно здесь, в крайней точке, находится и выход — не вовне, а вглубь, в простое чувственное восприятие («различать цвета»).
Вывод:
«Впусти. Пора уснуть...» — это стихотворение о чудесном и ужасающем даре простого существования. Борьба ведётся не за высокие идеалы, а за право чувствовать тяжесть утра, слышать стук сердца и видеть краски. Ложкин показывает смерть как работу, а жизнь — как изнурительное, но священное бдение. Победа героя — временная и купленная невероятной усталостью, — это победа биологии над метафизикой, инстинкта над приглашением. Финал звучит не как ликование, а как глубокая, выстраданная ясность: я ещё здесь. Я ещё вижу. И этого, в конечном счёте, достаточно.
Бри Ли Ант 06.12.2025 19:20 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Воля к жизни vs. Призыв к вечному сну.
Конфликт реализован как физическое противостояние. С одной стороны — настойчивое, почти бытовое требование Смерти (ей даже приписывается прямая речь: «Впусти. Давно пора уснуть навечно»). С другой — немое, инстинктивное сопротивление тела и духа героя, которое выражается не в словах, а в действиях: «не отвечал», «вдруг отяжелел», «открыл глаза». Это не философский спор, а борьба за тактильное, мгновенное право продолжать чувствовать.
2. Ключевые образы и их трактовка
«Она» / «Госпожа»: Смерть персонифицирована, но лишена романтического ореола. Это навязчивая, «неучтивая» гостья, которая бьёт в грудь, как в дверь. Называние её «Госпожой» в конце — не почтение, а констатация её власти, звучащая почти как испуганная формальность в момент паники («А мне невмоготу»).
«Тяжёлая рука с плеча»: Гениальный кольцевой образ, обрамляющий стихотворение. В начале это — бремя самой жизни, усталость, которая делает героя уязвимым для зова небытия. В конце — это рука самой Смерти, которую удалось на время сбросить. Образ перекликается с классической традицией (у Лермонтова, у символистов), но у Ложкина он лишён пафоса: это конкретная, физическая тяжесть, как от чьей-то ладони.
«Нити бытия»: Важнейшая отсылка к космологии Ложкина, рассмотренной ранее. Это те самые связи, которые держат «i-кону» в мире, каналы, по которым идёт «трансляция». Герой не пускает Смерть, потому что чувствует эту связующую паутину жизни. Это не абстракция, а почти физическое препятствие, как верёвки («руки мне связали крепко так»).
«Чёрный мрак» и «мел»: Апофеоз кошмара. Мрак настолько густ, что в нём можно скрыться. Это не отсутствие света, а активная, поглощающая субстанция. Касание мелом — метка, поставленная Смертью. Это знак избранности, но не для славы, а для увода. Образ мела привносит жуткую будничность, школьность (как отметка на доске), контрастирующую с метафизическим ужасом ситуации.
«Туту-туту»: Звукоподражательное, почти детское обозначение сердцебиения. Это голос жизни, её простейший и непреложный ритм, который и является главным аргументом против «вечного сна». Это внутренний стук, противостоящий внешним ударам Смерти в грудь.
«Способен различать цвета»: Финал-прорыв. Выживание измеряется не подвигом, а возвращением базовой способности восприятия. После ночи борьбы с абсолютным «чёрным мраком» сама возможность видеть краски мира становится величайшей победой и доказательством жизни. Это ответ на «двуокно» из «Закрытого» — зрение не просто ограниченное, оно возвращённое.
3. Структура и атмосфера: кошмар наяву.
Стихотворение написано сбивчивой, рваной строкой, имитирующей спутанное сознание между сном, бредом и ясностью. Отрывистые фразы («И ночь. И в темноте...»), многоточия, внезапные действия («Я крался босиком») создают эффект дезориентации. Мы, как и герой, не понимаем до конца, где реальность, а где сон, что аллегория, а что физическое ощущение. Это погружает читателя в тот же кошмар.
4. Связь с общей мифопоэтикой Ложкина
Это диалог с одним из главных персонажей его вселенной — Смертью (ср. «Смерть-бабуся» из других текстов). Здесь она выступает не абстрактной Неизвестностью, а конкретной, настойчивой Госпожой.
Тема связи («нити бытия») напрямую перекликается с теориями информации и трансляции. Герой борется не просто за жизнь, а за сохранение своего канала приёма и передачи, за возможность продолжать быть «i-коной» в системе мироздания.
Состояние «закрытости» здесь доведено до предела: герой заперт в собственном теле, агонизирующем на пороге. Но именно здесь, в крайней точке, находится и выход — не вовне, а вглубь, в простое чувственное восприятие («различать цвета»).
Вывод:
«Впусти. Пора уснуть...» — это стихотворение о чудесном и ужасающем даре простого существования. Борьба ведётся не за высокие идеалы, а за право чувствовать тяжесть утра, слышать стук сердца и видеть краски. Ложкин показывает смерть как работу, а жизнь — как изнурительное, но священное бдение. Победа героя — временная и купленная невероятной усталостью, — это победа биологии над метафизикой, инстинкта над приглашением. Финал звучит не как ликование, а как глубокая, выстраданная ясность: я ещё здесь. Я ещё вижу. И этого, в конечном счёте, достаточно.
Бри Ли Ант 06.12.2025 19:20 • Заявить о нарушении