Грузинский цикл, часть вторая 2018-2019

***
Тянется кроной колючей
сосна
к облаку белой главе, ;
пусть позади уже
летом весна,
красок игра на траве,
в жарких объятиях
нежность земли
небу подарит ответ,
радугой дождь
покивает вдали,
передавая привет
тем, кто не знает,
что солнечный свет
есть даже там, где темно,
там, где и солнышка
вроде бы нет,
капельки моют окно,
хитрые зайчики
сквозь темень туч
вдруг постучатся в стекло,
и пощекочет соломинкой луч
спящего так тяжело,
воздух поманит,
там снова пасет
горных овечек пастух,
древо свирели к губам
поднесет,
в дырочках праздник
и слух,
лето подскажет
сольфеджио нот,
и акустических снов
засеребрится
крутой поворот,
ниспроверженье основ,
буйство тепла
поразит небосвод,
хоть оно создано им,
и отражается в зеркале вод
не исчезающий Рим,
рявкнут органы,
заискрится свет
в статуй закрытых глазах,
лето на четках
встречающих лет,
счет, созерцанье,
не страх.

***
Летний театр
переполнен тепла
дуновением,
зелени сочной
широкими римскими
жестами,
солнца эпохами,
ветра головокружением,
гор диалогами
с ночи сверчками окрестными,
птиц партитурою,
где-то линейкой
отмеренной,
нотой пронзительной,
и дирижерские палочки
с теплого дождика
легкой походкой
уверенной
снова играют под тучами
в молнии салочки,
молча террасы
взирают на свеч
полнолуния,
хоть и не греет луна,
но тепло все же царствует,
без ураганов, туманов
воронок безумия,
тихим смычком бытия
со сверчком благодарствует,
шагом кошачьим
неслышно восход приближается,
ночь коротка и бела
чистотою и мыслями,
линия ночи с дугой
небосклона встречается,
кланяясь звездами,
памяти зернами присными,
чтобы любой, засыпавший
в проветренном домике,
встал и умылся
заката грядущего розами,
ставшими где-то закладками
в стареньком томике,
робкий оракул,
где Парки пошепчутся
с грозами.

Дождь

Я бываю холодный
и теплый,
пусть горение
не для меня,
день со мной
не всегда серо-блеклый,
я источник
иного огня,
ведь питаю собою
я землю,
когда засуха
режет её,
а вот осенью
слез не приемлю,
сам я слезы,
что нежат жнивье,
летом я на асфальт
опадаю,
что расплавиться
может в смолу,
и цветы я в виньетки
сплетаю,
и плоды окропляю
к столу,
превращаясь
в живительный ливень,
я купелью спадаю
с небес,
и слоновый весь в капельках
бивень
мне укажет саванну
и лес,
мой сезон затопляет
посевы
риса, что без воды
не растет,
и власы земледелицы девы
блеском влаги
мой перст поднесет,
ну, а ночью
стучу в подоконник,
сон вкушают
под синий мой стук,
черно-белые мысли
из хроник
заплету в нескончаемый
звук,
грязи, слякоти
я не виною,
бездорожье людская вина,
за моею ажурной
спиною
виноград, увертюра вина,
очень разный я,
теплый, холодный,
но всегда я водою
богат,
и со мною всегда
животворный
климат неба,
божественный брат.


Ветер

Бываю ветерком
и ураганом
я в разные погоды
времена,
задумчивым
и вздорным хулиганом
не привыкать мне
быть, когда весна,
зима иль лето
мне полет внушают,
а настроенье
космос шелестит,
когда температуры
не мешают,
и к шалостям
не стынет аппетит,
мои все па,
акценты, мизансцены
свивает рифмой
не один поэт,
а преданные слуги
Мельпомены
мне верно подражают
из карет,
несущихся, как я,
изгнанья полем,
и кучер режиссер
свистит кнутом,
моих порывов
так боится Голем,
и прячется,
как заяц, под кустом,
заиндевелым
в северных широтах,
ведь я достану
хоть кого и там,
чтобы припомнить
в суетных заботах
про единенье
гор и звонких лам,
они стоят, когда
треплю их тоги,
на самом длинном
пропасти краю,
на пик Олимпа,
где смеются боги,
взирают,
отыскав себя в раю,
люблю я зелень,
снег, и ласки солнца
собой оформить
неизменно рад,
и брат мой дождик
постучит в оконце,
пообещав смен суток
маскарад,
я роза всех
безумных направлений,
Гиперборей, как юг,
мои друзья,
материков подземных
сочленений
подводные все тайны
знаю я,
поэтому не бойтесь,
и не ждите,
я, как всегда,
нежданно прилечу,
и чем хотите,
волосы скрепите,
я растреплю,
развею,
излечу.


Снег

Считается, что белый я,
ну, что же,
в падении
я безупречно чист,
касаясь охлажденной
чьей-то кожи,
и опускаясь
на пожухлый лист,
я отличаюсь
нежностью снежинок,
резьбы частиц
ажурной новизной,
скольжу
в дорожках звуковых
пластинок,
их чернь
заволоку голубизной,
вода, родня моя,
замерзнет плавно
хрустальной поволокой
полутьмы,
её покрою,
чтоб поспали славно
на дне мальки,
спасаясь от зимы,
поля укрою
пышным одеялом,
улягусь отдохнуть
на лед реки,
ведь не дано
довольствоваться малым
на целый год,
а кораблей гудки
весной разбудят
спящее до срока,
расчертят навигаций
свежий курс,
но ранее болтливая
сорока
все растрещит,
что прячут створки уст,
пророчески
на ветви опускаясь,
я предскажу расцвет
и благодать,
и беличьими лапками
ласкаясь,
природа поспешит
ручьи раздать,
когда меня о таянье
попросит,
я соглашусь, конечно же,
и все ж,
мышь полевая
листики заносит
в свою нору,
пыхтит сердитый ёж,
из-под меня запасы
доставая,
меня при этом
не благодаря,
и что с того,
снежинками сверкая,
расцвечиваю зиму
я не зря,
перед весной
ращу тоску по лету,
меня кто любит,
кто не терпит, но
принять меня
за чистую монету
несложно,
ведь растаю
все равно.



Вода

Я такая,
живая и мертвая,
без меня все живое
ничто,
и земля без меня
будет черствая,
как и небо
сухое не то,
человек, как и зверь,
меня чувствует,
когда пьет,
корешком языка,
ведь мой вкус
постоянно присутствует
там, где с жаждою
бьется река,
меня жаждут и ждут,
наводнение
не зловещая воля моя,
человека к природе
презрение
мною точит
земные края,
а сама я красива
и штормами,
ведь не штилю
всегда пировать,
не дружу я
с унылыми нормами,
и послушной
меня не назвать,
я ведь модница,
славлюсь одеждами,
на художника
метком холсте,
состязаясь с ханжами
невеждами,
предстаю я
во всей наготе,
ибо скромность
не мой полумесяцем
со звездой
бестолковый закон,
в глубине моей
градусы бесятся,
когда хоботом
жаждущий слон
меня втянет,
и вмиг обливается
под лучами
ужасной жары,
ведь никто,
так, как я, не старается
охладить после
звонкой игры,
я и ночь, я и день,
я беззвучие,
и гремящий вдали
водопад,
очень рада любому
я случаю
осчастливить того,
кто мне рад,
потому, что живое
и мертвое
лишь условность
пустая во мне,
я живу, презирая
все грозное,
и, как время,
теку при луне.


Солнце

Я есть везде,
и там,
где как бы меня нету,
мой блин языческий
зовет к себе, моля,
вокруг меня,
прислуживая свету,
торжественно
вращается Земля,
меня столь тщетно
север отрицает,
что, право же,
бывает мне смешно,
когда я выйду,
плачущий он тает,
но значимость свою
ведь все равно
показывает,
и зимою веет,
а я не против,
посмеюсь над ним,
хоть скажет кто,
да, светит,
но не греет,
а я ведь грею
посохом своим,
лучом цветным,
холодным он не может
быть никогда,
хоть кажется порой,
любую тьму
невежливо тревожит,
за тучей прячась,
за любой горой,
а ночью,
передав бразды свеченья
луне,
я посещу иной конец
планеты сей,
земного притяженья
мне безразличен
призрачный венец,
уйдя на запад,
я приду с востока,
и роза ветровая
мне сестра,
задумаюсь
и затянусь глубоко,
сквозь стратосферу
с ночи до утра,
и подмигну
с крупиц витражных
стекол,
рассыпанных небрежною
рукой,
чтоб ласточке опять
приснился сокол,
парящий, как надежность
и покой,
а людям
я простые теоремы
нехитрой астрономией
дарю:
в пределах будьте
Солнечной системы,
моей, а я уж
отблагодарю.



Алексей и Юлия

Двадцать один год
разница меж ними,
по некоторым данным,
двадцать лет,
и через поколение
купили
они себе до вечности
билет,
её до углей опалило
действо
кровавое, которое её
страна вскормила,
колыбель злодейства,
и чьих детей
склевало воронье,
жрецы обрядов
жертвоприношенья
на алтаре дымящемся
смолой,
а для её остатков
поколенья
отечественной было
то войной,
а он в то время
в рваной телогрейке
на пересылках
скрюченный стоял
за то, что на московской
Маросейке
любимым людоеда
дщери стал,
пройдя круги
отечественных адов,
в литинституте
встретились они,
и испарилось
адских всех обрядов
зловонье лагерей,
кошмар войны,
одной души на двух
возник на небе
многоголосьем
радуги венец,
и корочкой хрустящею
на хлебе
вкус счастья
отозвался наконец,
она замужняя,
а он еще женатый,
шесть лет мучений,
двадцать без нее
прожил он
страшным временем
распятый,
а ныне семьи,
вечное вранье,
оно прошло,
исчезло, растворилось,
дочь за руку,
слепой стрелой к нему,
и сердце ритмом
бешеным забилось,
одним на двух,
долой вранья тюрьму,
и девятнадцать лет,
назло двадцатке,
которую он без нее
прожил,
назло проклятой
фронтовой укладке,
и лагерному
надрыванью жил,
и телеграммы вслед
аэроплану,
ежесекундный яркий
монолог,
полет за горизонт,
плевок туману,
который их страну
так заволок,
пир рифмы,
ликованье междометий,
сплошное многоточие
зрачков,
встречающих среди
тысячелетий
стеклянный взгляд
невидящих очков,
они плыли,
витали и купались
в себе двоих,
но рак остановил
его полет,
и вот, они расстались
на сей земле,
а позже час пробил
уж для нее
самой, себя отправить
к нему, чтоб уж
оттуда навсегда
на облачке сидеть,
и ждать, и славить,
когда взойдет
Полярная звезда.

Огонь

Я сжигаю,
когда меня много,
но бывает, что тлею
подчас,
не дотронуться,
я недотрога,
но в камине
согрею я вас,
говорят,
я в сердцах,
хоть немногих,
там без дыма
бесшумно горю,
и в пожарных
инструкциях строгих
враг я злейший,
за то не корю
составителей их
доскональных,
их ведь право,
хотя я не злой,
в мироздания
многоканальных
лабиринтах
спокойной золой
я лежу,
успокоенный ролью,
загореться готовый
всегда,
и лететь огнекрылою
молью
мне приходится
также, когда
чиркнет кремень
лукавою искрой,
и мигнет
в световоде запал,
отзовусь
язычками я быстрой
буффонады,
приблизив финал,
да, я вспыльчив,
и шум пеногона
не способен меня
укротить,
я в анналах
иного закона,
без которого
ведь не прожить,
жар с теплом
я в себе сочетаю,
выбирайте,
всегда я готов,
пусть над крышами
грозно летаю,
в тихом треске
рыбачьих костров
я ухи ароматной
на славу
добросовестно
так же сварю,
или вдруг фейерверк
на забаву
вам бесплатно почти
подарю,
я стихия,
так помните это,
не играйте со мной
без нужды,
ведь устроить вам
вечное лето
мне не жаль
без пожаров вражды.

Воздух

Невидим я,
но без меня не дышит
ни человек,
ни дерево,
ни зверь,
а в колебаниях моих
услышит
шестое чувство,
когда скрипнет
дверь
во все, что рядом,
что сопровождает,
и что решает
все,
разгадка в чем,
и где в прошедшем
будущность витает,
его задев крылом
или плечом,
я тих, прозрачен,
а в горах разрежен,
там высоко,
и нелегко дышать,
стремлению к высокому
подвержен
один из многих,
кто привык решать
судьбу свою
со многими впридачу,
сoзвездьем осененный
альпинист,
крест в рюкзаке
утяжелит задачу,
чтоб помысел
остался тверд
и чист,
меня вдохнет он,
чтоб плато
достигнуть,
как мной
в лесах
живет невинный
зверь,
мне нужно кислородом
столп воздвигнуть,
чтоб трепетало
все во мне теперь,
когда покрою
всем собою
космос,
ростки живого
в черни находя,
поклон отдаст мне
непокорный
Хронос,
в мою воронку
вежливо входя.

Земля

Назвали мной
планету,
очень странно,
воды в планете
больше, чем меня,
но пусть и так,
не меньше
долгожданно
ей небо,
моя близкая родня,
написано,
что за шесть дней
создали
нас с ним,
ведь счет у вечности
на дни,
ращу под небом,
чтобы все узнали,
плоды мои,
прекрасные они,
меня возделать
высшая награда,
хоть п;том вся
пропитана она,
стволы и кроны
золотого сада
питаю я,
так бренностью грешна,
на берегах
песком я
возлегаю,
а на полях
колосьями машу,
пространствами,
как небо, не летаю,
но никогда
без солнца не сушу
себя, водой
подземной насыщаясь,
и грязью меня
делает не дождь,
а забытье,
в которое пускаясь,
в галактиках
заснул
незримый вождь,
соцветьями
я пышно расцветаю,
и покрываюсь
красною листвой,
под снегом
обескровленно
мечтаю,
или ликую тихо
под травой,
но в случаях любых
не прозябаю,
всегда не сплю
и создаю всегда,
как Тот,
кто меня создал,
верно знаю,
нет времени
без мысли и труда,
усталостью
они меня
не сводят,
нет, вечно все
под ветреной луной,
неправду говорят:
в меня уходят,
уходят
под меня -
иль
надо мной.



Небо

Обо мне
написаны тома
и стихов, и прозы,
все напрасно,
очень многих
я свожу с ума,
потому со мной
все так неясно,
взор с вопросом
на меня поднять,
иль ко мне
воздеть напрасно
руки
может каждый,
но меня понять,
нет для очень многих
большей муки,
ясным я бываю,
но когда
кто-то в серость туч
опять поверит,
дождевая
точная вода
острыми линейками
измерит
осени неслышные
шаги,
лета неуемный
темперамент,
а в метелях
не видать ни зги,
когда снег с меня
стеною валит,
кто-то пишет,
что на небе рай,
кто-то в моих складках
космос ищет,
я не возражаю,
что ж, пускай,
не спалю я
мысли в пепелище,
как и манну
не швыряю вниз
при любой
ниспосланной
погоде,
я храню в себе
нежданный приз
для любого,
близкого к природе,
ночью звезды
вывешу, луна
высветится
камнем драгоценным,
искрами
рассыплется она,
фейерверком
необыкновенным,
чтобы в настроеньях
утопить
дня вопросы,
вечера ответы,
в душевой кабинке
покропить
все, что не нырнет
в глубины Леты,
вот и скажут:
послано с небес,
и, конечно,
будут в этом правы,
на Весов созвездьи
лишний вес
тает, оттеняя
легкость славы.





Камень

Мною часто называют
всех бесчувственных людей,
и сердца порой считают
из материи моей,
побивают мной друг друга,
и швыряют вкривь и вкось,
север спит, а пламя юга
подстрекает к жизни врозь,
как противно мне все это,
я ведь камень не совсем,
мило мне касанье света,
отраженье вечных тем,
посмотрите, как камины
нежно крою я собой,
как украсил я Афины,
вечный Рим гордится мной,
как зовут архитектуру,
да, симфонией во мне,
как античную фигуру
воплощу собой во сне,
как спаду метеоритом,
я там, в космосе, ведь свой,
как проснусь палеолитом
с бивнем мамонта порой,
драгоценным я бываю,
тоже камни, ну, а как,
и рубином расцветаю,
малахит мой верный знак,
я шедевр, и я булыжник,
многогранный я брильянт,
и закладывает книжник
мною пыльный фолиант,
возродит философ некий
хитроумный сад камней,
омывают меня реки,
чтоб на солнышке сильней
я сверкал, переливался,
и вкрапленьями слюды
подмигнув, собой остался,
столп изменчивой среды,
ведь непрост я, и, конечно,
под лежачего меня,
как положено извечно,
не течет вода, звеня,
посему подумать стоит,
прежде чем так заявить,
мол, не камень ты; устроит
просто жизнь переменить.

Войнович

Он смело жил,
писал еще смелее,
в невольничьей
искусственной стране,
где кнут
намного пряника милее,
блистал пером
в своем пророчем сне,
надменно персонажи
кувыркались
в зловещем долгом цирке
их страны,
смешной солдат,
которому достались
плевки
не им развязанной войны,
нелепость мужиков
и баб усталость
ласкал он
онемевшею рукой,
вдруг пожалеть,
какая, вроде, малость,
а на сверкнувший миг
подаст покой,
с обеих спящих
в темноте Медведиц
приветы постоянно
получал,
с Большой рассказ
о мире гололедиц,
а с Малой
приглашенье на причал,
с которого отходят
беспрестанно
все пароходы,
парусники слов
развозят драгоценные
породы,
ночей без сна
обильнейший улов,
изгнанье глупо,
ибо невозможно,
и он смеялся
неучам в лицо,
за славой, впрочем,
гнаться было сложно,
храня Медведиц
нежное кольцо,
с любовным
дуновением сатиры
был сим кольцом
с рожденья обручен,
преданьями
светил прозрачной
лиры
навылет ранен,
знаньем облечен,
улыбкой глаз,
так много повидавших,
он грел кого-то,
а кого разил,
и торопил собою
опоздавших,
и придавал успевшим
свежих сил,
теперь он поторопит
без касанья,
и будет придавать
издалека,
нам подмигнув
с порогов мирозданья,
подшучивая
дождиком слегка.

Астроном

Направив объектив
в упершееся небо,
я шарю по  
слоистым закромам,
и тщательно выглядываю,
где бы
разоблачить
укрытый
звезд вигвам,
известно все,
но вдруг мигнет
нежданно
звезда забытым
веком световым,
надеяться на это
очень странно,
да вдруг и повезет
зрачкам немым,
прикованным
к вопросам окуляров,
ведь созерцание
познает плоды
галактик, сотворенных
льдом Стожаров
и кипяченой
космоса воды,
смотрю, и поражает
стройность линий,
созвездий архитектора
чертеж,
парад планет
псалмы диктует синий,
и не достигнет всех
сверхновых ложь,
триумф
непостижимости квазаров,
метеоритов
визуальный свист,
и спутник неуклюжий
автокаром
собачий вальс
все выдает за твист,
в туманности опять
нацелен тубус,
и Млечный Путь
так сливочно густой,
и кратерами роет
лунный гумус
мушкетов Марса
выстрел холостой,
и так проходит ночь,
и день уходит,
я в поиске,
вселенная молчит,
заезженной пластинкой
уши сводит,
и зрение пророчеством
журчит,
я выпью кофе,
закушу галетой,
и снова окуляр,
и объектив,
вчерашней
непрочитанной
газетой
лукаво запишу себе
в актив
прошедший поиск,
непонятность завтра,
и все, что предстоит,
чтоб предстоять,
и метроном,
как кастаньета,
мантра,
соблазн, хотя бы
в мыслях полетать.





Кошка

Меня боится
глупый темный люд,
когда дорогу
им перебегаю,
еще исчадьем
дьявола зовут,
а почему,
убей меня,
не знаю,
все крайности,
все глупости,
ей-ей,
пускай в Египте
на меня молились,
меня, возможно,
зверя нет сильней,
хотя б и так,
но попусту трудились
понять мою загадочность,
о, нет,
когда я сплю,
иль ночью пробегаю
квартирою к кормушке,
нежный свет
меня ведет
к тому, чего не знаю,
недаром ведь
своя я в темноте,
а ромб зрачков
невиданное видит,
и даже в абсолютной
пустоте
полно все для меня,
да, ненавидят
пустые люди тьму,
и в ней найдут
всегда себе угрозу,
я иная,
в галантном менуэте
меня ждут
нечаянно заблудшие
из рая,
а, может быть,
из ада,
все равно,
я понимаю
промельк их проворный,
когда смотрю
на птичек я в окно,
не нужен мне
прозрачный
воздух горный,
иль вид роскошный,
все внутри меня,
и все со мной,
опять в окошке вижу
я прошлый свет
пусть пасмурного дня,
задумываться, впрочем,
ненавижу
я над вещественным,
так призрачно оно,
да, помяукаю,
прося еды, на кухне,
все это
для отвода глаз,
смешно
заботиться,
хоть мир сегодня
рухнет,
незримыми путями
я хожу,
когда кругом
не знают, куда деться,
зелеными очами
погляжу,
могу о чью-то ногу
потереться,
и хвори
я теплом своим лечу,
задумчиво урчать
придет охота,
я делаю лишь то,
что захочу,
свободного
кошачьего полета
простор
моя обычная среда,
и когтики точу
об лед сомнений,
из крана мне
проточная вода
течет, как утоленье
вдохновений,
пусть измышляют
праздные умы:
вэб-камерою космоса
служу я,
в кошачьем мире
равенство, ведь мы
все камушки
вселенского фэн-шуя,
туда во сне опять
я улечу,
а вы побудьте рядом,
так мудрее,
любите же меня,
я отплачу,
поверьте, чем сильнее,
тем скорее.


Сигнахи

За опаленной
временем стеной
дома в руины
тихо превращались,
не бренности
извечною виной,
из алчности двуногих
рассыпались
понурой пылью,
капала вода
сквозь крыши решето,
а улиц тени
сорняк стирал
в остывшее ничто,
орудие людской
тоски и лени,
на шабаш
разрушения трудов
насупившись,
в слезах
смотрели горы,
творения
божественных
следов
все меньше
оставалось здесь,
и воры
уж ликовали,
инфернальный бал
сулил апофеоз
исчезновенья,
как вдруг творец иной
из тьмы восстал,
прекрасный внук
поэтов Возрожденья,
он, впрочем,
мастер рифм
совсем иных,
ведь мастерок
перо его литое,
гармонией
пророс крылатый стих,
надменно отрицая
все пустое
и тленное,
и в раз очередной
поэт нежданный
принялся за дело,
он превознес
волшебный край родной,
стараньем душу
возвращая в тело,
и разбудил
строителей иных,
и день, и ночь
священная работа
не прекращалась
в свете золотых
лучей добра,
сердечная забота
дала неповторимые плоды,
и город засверкал
потоком красок,
из благодатной
воздуха среды
спустился нежный
мир античных масок,
воспряла
живописностью террас
забытых мастеров
нагая сила,
и сочностью
изваянного фраз
победу бытия
провозгласила,
и благодарно
солнца вечный диск
взлетел
на очарованное небо,
и пульса мира
животворный тиск
забился в ритме
прорастанья хлеба,
до самой сей
сегодняшней поры,
ликует город,
мир, сама природа,
с заветной глубины
земной коры
до самых дивных
песен небосвода.




Ван Гог

Сливаются
летучие мазки
в игру цветных теней
на зависть глине,
недремлющие
влажные глазки
подмигивают хитро
на картине,
чтоб зренье обострить,
возможно встать
и самому себе
отрезать ухо,
безмолвиями
воздух прочитать,
когда вокруг
господствует разруха,
безумье созидания
корпит
над жестами
седыми неустанно,
и то, что через миг
вдруг предстоит,
на первый взгляд
бессмысленно
и странно,
динамика рефлекса
бытия
застынет на секунду,
чтоб стремиться
затем в бескрайность
внутреннего «я»,
и наяву всем сведущим
присниться,
вот весь секрет,
вот потаенный смысл
рождения и смерти,
слез и смеха,
он для немногих
под луной завис,
кузнечного имен
слепого меха,
свистящего
в кромешной темноте
одетого в палитру
подсознанья,
значком
на перевернутом
листе,
пунктиром бесконечного
скитанья,
открыться и закрыться,
чтоб опять
вдруг расцвести
в шальном полете
кисти,
невольным впечатлением
мечтать,
собой воображение
очистить.


Жара

Всех крайностей тепла
я королевой
на троне лета
пышно восседаю,
на землю я пришла
лучистой девой,
дарами страстными
её лицо ласкаю,
я лучше, чем мороз,
мой сон целебен,
хоть сушит почву
может быть излишне,
загар не так,
как кажется мне,
ценен,
зато черешни спелые
и вишни
ведь не нальются
благодатным соком,
коль нет меня,
початки кукурузы
не изойдут
обилия уроком,
и не прославят
изощренность музы,
когда под тонким слоем
нежной соли
на летний стол
желанным грузом
лягут,
и многое с моей
заветной воли
взойдет, окрепнет
средь подлунных тягот,
а если еще дождь
придет на смену,
и окропит труды
мои покоем,
я в благодарность
небеса одену
парадной аркой,
не смущая зноем,
с которым меня путать
все ж не стоит,
я дождь люблю,
а зной сухой и нудный,
меня прохлада
сменит и омоет,
цветочный дух
раскрасит
в триптих чудный,
где пиком
триединости гармоний
я стану, оживив
собой пейзажи,
своею горячей
ласкою укрою
любого, кто за все
спасибо скажет.


Сэнсэй (учитель каратэ)

Стоя под гремящим
водопадом,
руки я скрестил
перед собой,
вдох хрипящий,
мысль
цветущим садом,
а внутри
спокойствие, не бой,
ведь его не выиграть
нахрапом,
и противник
собственная тень,
корень древа
спрутом криволапым,
щупальцами
сдавливает лень,
вырваться из них
движеньем молний,
проблеском
энергии души,
надышаться воздухом
бегоний,
далеко цветущих,
так дыши,
чтобы взрывом
легких совершенство
предложить потом
ученикам,
и победы
вечное блаженство
им в раздумьях
тела передам,
шум воды
наигрывает
стили,
выстраданный
мускулов тот хор,
снова мне
движения открыли
диалог
с сокровищами гор,
обступивших
все пространство
школы
синевы заботливой
стеной,
ничего, что
их вершины голы,
у подножья
южной стороной
все равно
выходят волны света,
строки
незнакомых языков,
в них отдохновение
ответа,
слово избавленья
от оков
неудач бессильных
концентраций
в мир заполонившей
суете,
жесты зачарованности
граций
запоют в искристой
пустоте,
вот оно, пришло,
незримый выпад,
блок,
удар,
бросок,
теперь упасть,
и прыжком разящим
силу выпить,
и вокруг соперника
летать,
перед схваткой
выказав почтенье,
возглас и поклон,
гортанный слог
победит земное
притяженье,
выучив учителя
урок,
это с ранней юности
знакомо,
я ведь тоже
был учеником,
так же постигал
удары грома
аскетизма
сломанным замком,
а теперь
не зря главою школы,
прядями на черном
серебрясь,
стал я,
так бесстрастный,
как веселый,
не боясь,
не пятясь, не стыдясь,
да, от крови,
пота черным пояс
сделался,
а белым кимоно
все ж осталось,
скоро в школе
скроюсь,
знаю,
там ведь ждут
меня давно,
подождут,
не стоит
торопиться,
водопад, учитель мой,
поет,
кто устал,
перестает учиться,
тот сэнсэем быть
перестает.


7 августа

Есть на земле
страна
сплошных уродов,
плетущаяся
в самый темный ад,
проклятие,
презрение народов
сложились
за столетия подряд
в чадящий смрадом
худших преступлений
дровами
у позорного столба
котел, в котором
разума затмений
зловонный суп
и худшая судьба,
в тот знойный день
страна рабов
и смерти
орду свою
послала на убой,
взрывчатка
в распечатанном
конверте
дыхнула серой,
но в неравный бой
вступили Богом
избранные дети
земли Святой Марии,
и мечом
заставили
орду сполна ответить
за оргии
с кремлевским палачом,
святой Георгий
гневом распалился,
а самолет взлетел
с иной земли,
которой Сын великий
расплатился
своею жизнью,
но потом, вдали,
а в дни нашествия
потомства Люцифера,
он Духом Польским
так их устрашил,
что грабежей, убийств
упала мера,
и захлебнулся
шабаш темных сил,
он с другом
возвестил
Свободы площадь
на целый свет
Свободы торжеством,
и оба знали,
что совсем не в лошадь
сей корм
без ладу с серым веществом,
но отстояли
главное,
навеки
они остались
в памяти и в снах,
не маленькие люди,
Человеки,
в умах, сердцах,
пророчествах,
стихах.  


***
Гадание
на картах измерений
о будущем
расскажет не всегда,
так редко
посещение
прозрений,
зеркальна
равнодушная вода,
и так ли важно,
чем усталость
завтра
уже сегодня
кротко удивит,
звучит
нехитрой ноткой
та же мантра,
и тянет
тот же ласковый
магнит
за тридевять земель,
где солнце
стынет,
и где загар
так нежен,
как и прост,
волна прибоем
берег
опрокинет,
и радуги
вдруг выгнет
спину мост,
где в облаках
витать
совсем не диво,
их пух густой
удержит в высоте,
а солнце
вспыхнет
якобы ревниво,
и улыбнется
каплей на листе,
и все это
умней,
чем предсказанье,
сейчас и здесь,
не призрак,
ощутим
день бытия,
доверчиво
признанье
в любви
к дождю,
что смыслом
объясним.



***
Дверь открыла
с нужной
стороны
ищущая
ласковая сила,
и порог
улыбкою весны
будущего
тень переступила,
белым жестом
нежно
обняла,
обещая
негу измерений,
пассы
разноцветного
стекла
без помех
ненужных
рассуждений,
подлинное
просто
и легко,
белый цвет
хоть сложен,
но наивен,
не ныряет
слишком глубоко,
спектр
всего лишь
дождик,
а не ливень,
зонт под ним
не нужен,
осень спит,
и осталось лето
в теплых
каплях,
все пройдет,
когда-то улетит
перышком
на перелетных
цаплях,
но они, конечно,
прилетят,
и весною
аисты вернутся,
чтоб осталось
сутками
подряд,
что в секунде
вызвалось
проснуться.





Орел

Коричневые горные породы,
зеленый полевой ковер внизу,
земные звери, разные народы
пережидают ливень и грозу,
а он летит, над зеркалами мира
распластаны в парении крыла,
приветствует его Эола лира,
и арфа раскалилась добела,
узнав в полете гордое созданье,
в воздушном вихре мощный поворот,
несет его желанье и призванье
вперед и ввысь, а не наоборот,
склоняется заснеженной вершины
почтительная синяя глава,
ущелий узких темные глубины
зашифровали в символы слова,
он слышит их, сверяет зорким оком
небесный путь свободою хмельной,
смириться с неизбежностью и роком
удел приговоренной пристяжной,
а он летит туда, куда он хочет,
владыка всех красот и всех живых,
и сверху вниз приветственно клекочет
над отзывами громов штормовых,
он хищен, так диктует пропитанье,
для неправдоподобия высот
рожден в гнезде высотного скитанья,
не в скверне бытия земных забот,
простор для крыльев буйного объятья,
бескрайность сердца птичьего царя,
охота и парение занятье,
и жизни каждый миг совсем не зря.

***
Вот жребий: автомат или перо,
и докторский немецкий молоточек,
призвание, конечно же, старо,
а замысел не праведен, но точен,
не только ведь зависит от себя,
вокруг миры не очень чтобы тихи,
вмешаются, и память теребя,
треск приволочат суетной шумихи,
кудахтанье курятника, где лис
себе непринужденно выбирает
наседок, мнящих из себя актрис,
и петуха на завтрак уминает,
но, впрочем, не таким еще эфир
порадовать спешит в своих метаньях,
проскочит лиры безымянный мир,
и арфы всплеск в античных колебаньях,
убожество сквозит, но не во всем,
не все утонет в призрачности Леты,
пусть где-то импотенции враньем
долбят в пустой котел псевдо-поэты,
пусть зябко мышка греется в лучах,
пытаясь сыр стащить из мышеловки,
и даже в самых мелких мелочах
её потуги слабы и неловки,
но встал к мольберту гений портретист,
и кисть в палитру мастерски макает,
ведь холст, как и простой тетрадный лист,
пустых мазков из рук его не знает,
движения отмерены, и вот
на белой глади проступает правда,
во всей красе отважно предстает,
в рай не просясь, и не пугаясь ада,
и жребия портрет на полотне
настолько строг, насколько и прекрасен,
его язык поймут в любой стране,
смысл искрится, доверчив, точен, ясен,
вглядеться значит мастера любить
в себе и ближнем, ибо жребий брошен,
все, что имеешь, в деле воплотить,
и выбор лаконичен и несложен.

Гия

Георгию Анцухелидзе
ПОСВЯЩАЕТСЯ

Мы соскучились, Брат. Попробуй
посмотреть с высоты Твоей.
Погляди наивысшей пробой
сердца Чести в кругу друзей,
что на небо взошли с Тобою
по той лестнице, что любя
мир и нас, Бог воздвиг средь бою
для отдавших в бою себя,
кто, как Ты, не забыл присягу,
флаг Отчизны не осквернил,
приумножил отцов отвагу,
и добавил потомкам сил,
кто терновый венец примерив,
носит вечно его теперь,
до рожденья в добро поверив,
распахнул перед миром дверь
в рай земной, в дальний рай небесный,
чьею кровью свята земля,
кто в Любви на земле был честный,
а на Небе у Короля
ныне Ангел Добра и Мести,
их сегодня нельзя делить,
справедливость благою вестью,
ею мерить и ею чтить,
погляди же на нас, Коллега,
из Катынских серых рядов,
из зеленой травы, из снега
сотвори монумент трудов
вечно праведных, вечно славных,
улыбнись, победитель, нам,
не свернем мы с тропинок главных,
до свидания. Жди нас Там.


Вечер поэзии Изы Орджоникидзе,
Тбилиси, Дом Писателя,
12.03.2018

Над завитками модерновыми
из деревянных снов прошедшего
цветными листьями кленовыми
с холстины века сумасшедшего
гирлянды клонятся, как в инее
застывшем, но не замерзающем,
закончив ломаные линии
в хребте, вершинами кивающем,
гремят ручьи с него, обрушившись
потоком ветреной гармонии,
и рядышком сидят, заслушавшись,
любимцы рифмы и симфонии,
что между строчек прорывается,
в граните вырезанных мукою,
но в складках камня не скрывается,
а подмигнет седой наукою,
она без возраста, хоть прядями
высокогорных льдов касается,
и ждёт закрытыми тетрадями,
порою тайнами кусается,
но явью вид разит невиданной,
и стихотворный строй рассыпался
созвучий россыпью нечитаной,
поскольку вечер этот выдался
не пасторальным, не безоблачным,
не миражом за склянкой мутною, -
лучом пятнистым, ибо солнечным,
с портрета взгляд звездой нагрудною.


***
Ствол не гнется
под тенью кошачьего тельца,
хвостик в землю уставился,
жест запятой,
может, там пепелище
мечты погорельца,
из которого Феникс
восстал немотой,
но зрачки ромбовидные
выше вцепились,
им земное убожество
ведь не указ,
из далекого кратера
вниз устремились
серебристые шифры,
упрятанный сказ
о закрытых для каждого
мутного глаза
в изощренности мысли
годах световых,
только в них все пунктиры
немого рассказа,
только там слезы мертвых
и радость живых,
кошка слышит и видит
глухие картины,
невозвратность симфоний
без страхов уйти,
совершенство творений
из пасмурной глины,
каждый камешек, ямку
на Млечном Пути,
лунный цвет только фон,
звезды искры рассвета,
в нем горит иероглифом
сложным девиз,
своеволье весны
в жаркой пригоршне лета,
пораженье зимы,
мирозданья каприз.